Ромен Роллан
Очарованная душа

Но когда Марк оказывался в «свете», то есть в классе, среди товарищей, он был робок, подозрителен, угнетен своей тайной и боялся, как бы ее не узнали. Его странное поведение, «роковое» выражение лица, тонкий ломающийся голос, легко краснеющее девичье личико и задор молодого петушка – все привлекало внимание других мальчиков и вызывало насмешки.

Один из этих шалопаев даже стал полушутя, полусерьезно приставать к нему с гнусными предложениями. Марка это потрясло. Его ярость и омерзение были так сильны, что от волнения он ночью заболел. Он не хотел больше ходить в лицей, но как объяснить матери причину? Он решил, что сам, без ее помощи, заставит себя уважать. В смятении он твердил мысленно:

«Я его убью».

Марк был в том возрасте, когда у мальчиков пробуждаются половые инстинкты. Они его волновали и пугали. Мать, до странности целомудренная, ничего не видела и не знала. А он умер бы со стыда, если бы она узнала.

И, одинокий, презирая себя, теряя голову, он покорялся ужасным требованиям постыдного инстинкта… Что может сделать ребенок, бедный ребенок, отданный во власть этим стихийным силам? Жестокая мучительница-природа зажигает в теле тринадцатилетнего человека пожар, и огонь этот, не находя пищи, пожирает его самого… Если у мальчика хорошие задатки, он может спастись, впав в другую крайность: аскетическую экзальтацию души, которая часто разрушает тело. Молодежь того времени была счастливее своих отцов – она уже начала прибегать к мужественному искусству спорта.

Марк был бы рад последовать примеру других, но и тут природа была против него: она не наделила его нужными для этого физическими силами. Ах, как он завидовал здоровым и сильным! Как ревниво ими любовался! Его восхищение походило на ненависть… Никогда ему не быть таким, как они!..

Желания, всякие желания, чистые, нечистые, – полнейший хаос… Они терзали его, как злые духи… И он стал бы игрушкой судьбы, ничто не могло бы спасти его, если бы не заложенные в нем здоровая нравственность и честность, более того – бессознательное благородство, искра священного огня, результат трудов, мужества и долготерпения лучших представителей рода, то, что не выносит грязи и бесчестия, не допускает позорного падения, то, что помогает человеку распознавать обостренным чутьем все дурное и низкое и вытравлять его в себе, извлекая из самых сокровенных тайников мысли. А если он не всегда может уберечься от грязи, то всегда осуждает ее, осуждает, бичует и карает себя…

Да здравствует Гордость!.. Sanctus!..^[47] Для таких натур, как Марк, гордость – залог душевного здоровья. Это – утверждение божественного начала в самой низменной натуре, это – источник спасения. Если бы не гордость, разве человек одинокий, не знающий любви, стал бы бороться с низменными желаниями? К чему было бы бороться, если бы он не верил, что должен оберегать какие-то высшие ценности и ради них победить или умереть?

Марк хотел победить. Победить то, что ему было и понятно и непонятно.

Победить нечто, еще не узнанное, но внушающее ему отвращение. Победить загадку жизни и то низменное, что есть в нем самом… Увы, и тут, как и во всем, он терпел бесчисленные поражения! Пытался работать, читать, взять себя в руки, но изменял себе, чувствовал, что распускается. Все то же проклятое слабоволие!.. Нет, сила воли у него есть, но она еще не развита, ее недостаточно, чтобы добиться того, чего он хочет, что поставил себе целью. То его мучает любопытство и желания, здоровые и нездоровые, и со всех сторон осаждают соблазны, то он впадает в какое-то бесчувствие и ничем не способен заняться, ни на чем сосредоточиться. Он упускает настоящее, забегая слишком далеко вперед. Его уже заботит будущее, выбор профессии. Он знает, что это надо решить как можно раньше, но он еще не может остановиться ни на чем, мечется между всеми возможностями, все ему интересно, – и в то же время безразлично, все влечет и отталкивает. Он сам не знает, чего хочет, он даже не способен хотеть или не хотеть. Внутренний механизм еще не налажен. Он бросается вперед – и вдруг застревает на месте или натыкается на что-то и снова оказывается на дне.

Тогда он исследует дно. Этот страдающий мальчик скорее, чем кто бы то ни было, способен почувствовать пустоту и скуку эпохи, стремящейся навстречу гибели. Он испытывает острое ощущение, что у ног его зияет пропасть…

А мать ничего не замечает. Она видит перед собой подростка, в котором еще много ребяческого. Видит угрюмого, требовательного, строптивого, болезненнообидчивого ломаку и любителя громких фраз. То он щеголяет непристойными выражениями, то вдруг пугается малейшей скабрезности. Больше всего раздражает Аннету его зубоскальство. Она и не подозревает, сколько горечи в этих насмешках. Она не догадывается, что это с его стороны вызов обидчице-судьбе. Мальчик остро чувствует себя обделенным: ведь он слаб, некрасив, он – бездарное ничтожество! Таким он себя считает и, окончательно пав духом, прибавляет к действительным своим недостаткам кучу выдуманных. Он словно ищет, чем бы еще себя унизить… Вот мимо проходят две молоденькие работницы. Они смеются – и Марк уверен, что смеются над ним. Ему и в голову не приходит, что девушки заигрывают с ним, что его покрасневшая рожица, рожица испуганной девочки, вовсе не кажется им такой уж некрасивой… Он читает в глазах учителей мнимую презрительную жалость к посредственному ученику… Он уверен, что те его товарищи, которые крепче и сильнее, презирают его за слабость и догадываются с его трусости. Из-за своей крайней нервности он бывает иногда малодушен и со свойственной ему честностью признается себе в этом и считает себя опозоренным. Чтобы себя наказать, он тайно от других затевает всякие опасные безрассудства, – при этом его прошибает холодный пот, но зато он чуточку реабилитирован в собственных глазах. Этот юный Никомед часто смеется над собой и своими поражениями. Но он зол на жизнь, сделавшую его таким, каков он есть, и больше всего зол на мать.

А мать не понимает, откуда эта враждебность. «Какой эгоист! Он думает только о себе…»

Только о себе? Но если он не будет думать о себе, что из него выйдет?

Если он не будет защищаться сам, кто же его защитит?

Так мать и сын живут рядом, одинокие, замурованные каждый в себе.

Время нежностей миновало. Аннета начинает повторять жалобу всех матерей.

– Он гораздо сильнее меня любил, когда был маленьким!

А Марк приходит к заключению, что матери любят детей для собственного удовольствия, что каждый любит только себя…

Нет, каждый из них хотел любить другого! Но когда человек в опасности, он вынужден думать о себе. О других он будет думать потом. Как спасешь другого, если не спасешься сам? А спастись самому невозможно, если другой висит у тебя на шее.

Когда сын стал ее чуждаться, Аннета, как и он, ожесточилась. Сознательно закрыв сердце для любви, раз не на кого было ее излить, она стремилась теперь утолять умственный голод и потребность действовать. Она работала весь день, по вечерам читала, а ночью крепко спала. Озлобленный Марк и завидовал этой спокойной женщине и презирал ее за здоровье, за то, что она, как ему казалось, не способна ничем терзаться.

А между тем Аннета страдала оттого, что ей не с кем делиться мыслями.

Она заполняла пустоту работой, искала забвения в деятельности… Но работа ради работы не заполняет пустоты в душе… И на что отдать бесполезные силы, которые она ощущала в себе?

Отдавать!.. Ах, эта потребность отдавать себя, жертвовать собой!..

Аннета встречала ее на каждом шагу, и часто она вызывала в ней только жалость, а иногда бывала просто нелепа. Наблюдательная Аннета постоянно изучала лица и характеры. Она отвлекалась от своих горестей, вникая в горести других людей. Впрочем, быть может, в этот период ее жизни, когда сердце ее окаменело (так она воображала), зрелище человеческих страданий, а в особенности поражений и отречений, возбуждало в ней скорее любопытство, чем жалость.

Среди женщин, которые, как и она, вели борьбу с обществом, пытаясь вырвать у него хотя бы скудные средства к существованию, было много загубленных не столько жестокостью жизни, сколько собственной слабостью и самоотречением. Почти все жертвовали собой ради какой-нибудь привязанности и не могли без этого жить. Можно было подумать, что в самоотречении весь смысл их жизни, но оно же сводило их в могилу…

Одна жертвовала собой ради старой матери или эгоистичного отца. Другая – ради пошляка-мужа или неверного любовника. Третья («Вот как я! – думала Аннета) – ради ребенка, который ее совсем не любит, который забудет ее, который завтра, быть может, от нее отвернется… Ну так что же?

Если даже быть обманутой, брошенной, забытой им – для меня радость!..

Если мне приятно получать от него колотушки!..» О насмешка, о самообман!.. «А другие женщины, те, которым не для кого жить, как еще нам завидуют! Им семью заменяют собака, кошка, птичка – у каждой свой кумир!

Уж если им непременно нужно кому-нибудь поклоняться, так лучше богу! По крайней мере высшее существо… У меня тоже есть свое божество, неведомый бог, моя собственная правда, и эта страсть, которая заставляет меня ее искать, может быть, тоже самообман? Но это я узнаю только тогда, когда приду к цели. Если даже это обман, то возвышенный, – он стоит жертв…»

Аннета восставала против бессмысленности некоторых жертв. «Нет, природа не хочет, чтобы лучший приносил себя в жертву менее достойному! А если она этого и хочет, зачем я буду ей подчиняться? Нет, нет, она этого не требует! Она учит нас отрекаться от себя во имя лучшего, высшего и сильнейшего…»

Жертвовать собой во что бы то ни стало, ради достойного или недостойного – пожалуй, даже лучше ради недостойного, потому что тогда эта жертва значительнее, тогда это жертва ради жертвы… Да, это согласно с представлением некоторых людей о боге… Credo quia absurdum….^[48] Каков господин, таковы и слуги!.. Это тот самый бог, что уже на седьмой день почил от трудов, считая, что сделал все и сделал хорошо. Если бы люди его слушались, воз жизни остановился бы после первого оборота колеса. Весь прогресс в мире происходит против воли этого бога… Fiat^[49]

Будем толкать вперед свой воз! И даже под страхом, что он нас раздавит, я хочу, чтобы он двигался!

Одно печальное знакомство еще усилило возмущение Аннеты против бессмысленных жертв (что она знала о них?), которые люди более достойные приносят менее достойным.

Хлопоча в свое время о месте преподавательницы на курсах для иностранок в Нейи, она оказалась конкуренткой одной молодой женщины, и ей понравилось лицо этой женщины, грубоватое, но энергичное. Аннета пробовала завязать разговор, но та отнеслась к ней недоверчиво и, видимо, думала только о том, как бы устранить соперницу с дороги. В то время Аннета еще не привыкла к такого рода борьбе, глубоко ей противной, и не умела защищаться. Желая расположить к себе соперницу и приобрести нового друга, она даже уступила ей место. Та не выразила никакой благодарности, все ее мысли были заняты погоней за заработком. Она напоминала муравья, который вечно спешит, хлопочет, занят только накоплением. Аннета ее ничуть не интересовала.

После этой встречи Аннета потеряла ее из виду. А когда шесть лет спустя случай снова столкнул их, обе были уже не те, что прежде. Аннета теперь не склонна была проявлять великодушие к конкурентам или излишнюю щепетильность. Она говорила себе: «Такова жизнь, и я не могу ее изменить. Я хочу жить и в первую очередь должна думать о себе…»

Началась борьба. Она была недолгой. После первого же выпада противница Аннеты получила нокаут… Как она постарела за эти шесть лет! Аннету поразило столь быстрое разрушение. Она помнила брюнетку с розовыми щеками, на которых две-три родинки чернели, как изюминки в булке, крепкую, коренастую крестьянку с резкими, торопливыми движениями, с тонкими, суховатыми чертами, которые были бы довольно приятны, если бы не хмурое выражение и упрямый лоб. А теперь она увидела худое, морщинистое лицо, суровый взгляд, горькие складки у рта, впавшие щеки – молодая женщина увяла, как спаленная солнцем трава.

Обе – и Аннета и Рут Гильон – добивались места секретаря у одного инженера. Здесь нужно было работать два дня в неделю – разбирать деловую корреспонденцию и принимать посетителей. Аннета застала Рут в прихожей, они обменялись враждебными взглядами. Рут спросила:

– Вы насчет места? Оно обещано мне.

Аннета ответила:

– Мне оно не обещано, но я пришла предложить свои услуги.

– Напрасно. Место достанется мне.

– Напрасно или нет, но я поговорю. А там пусть берут, кого захотят.

Через несколько минут Аннету позвали в кабинет, и инженер выбрал ее.

Ее уже знали как добросовестную и толковую работницу.

Выходя, она наткнулась на Рут и с холодным видом прошла мимо. Та остановила ее, спросила:

– Приняты?

– Да.

Аннета видела, как вспыхнуло лицо Рут, и ожидала резких слов. Но Рут ничего не сказала. Она вышла вслед за Аннетой, спустилась вниз. На улице Аннета обернулась и бросила быстрый взгляд на побежденную соперницу.

Убитый вид побежденной тронул ее. И, вопреки своему решению быть жесткой, она подошла к Рут и сказала:

– Мне очень жаль… Но что делать, жить-то надо!

– Ну, конечно! – отозвалась Рут. – Другим везет, а мне нет.

Она говорила уже совсем другим тоном – уныло, но без всякой неприязни. Когда Аннета хотела взять ее за руку. Рут отодвинулась.

– Полно, не огорчайтесь! Сегодня не повезло, завтра повезет.

– Нет, мне никогда не везет.

Аннета напомнила ей об их первой встрече, когда работу получила Рут.

Рут молчала и с мрачным видом шла рядом с Аннетой.

– Не могу ли я чем-нибудь вам помочь? – спросила Аннета.

Снова краска залила лицо Рут. От оскорбленного самолюбия или от волнения? Она сказала сухо:

– Нет.

Аннета настойчиво продолжала:

– Я была бы очень рада…

И дружески взяла ее под руку. Рут, захваченная врасплох, нервно прижала к себе ее руку и отвернулась, закусив губу. Потом сердито вырвалась и ушла.

Аннета дала ей уйти, но долго еще следила за ней глазами. Она понимала эту женщину. Да, мы не имеем права навязывать свою жалость тому, кто ее не просит…

Через несколько дней, войдя в молочную, Аннета увидела Рут Гильон, что-то покупавшую, и протянула ей руку. На этот раз Рут Гильон подала ей свою, но с ледяным видом. Впрочем, она пыталась быть любезной, сказала несколько обычных фраз. Аннета, довольная уже и этим скромным успехом, поддержала разговор. Они говорили о ценах на продукты. Аннета в душе была удивлена тем, что Рут истратила больше, чем она, на свежие яйца и сгущенное молоко. Рут, точно хвастаясь, платила деньги у нее на глазах.

Выходя, Аннета заметила:

– Как все стало дорого! И, как бы оправдываясь в том, что покупает яйца, добавила:

– Это для моего мальчика.

Рут все с тем же оттенком хвастовства отозвалась:

– А я покупаю для мужа.

Аннета, ничего не зная о жизни Рут, спросила:

– Что, он хворает?

– Нет, но у него очень слабое здоровье.

И с гордостью стала объяснять, как много заботы требует здоровье ее мужа. Зная, что она подозрительна и самолюбива, Аннета не задавала никаких вопросов и ждала, пока Рут сама станет откровеннее. Но Рут больше ничего не рассказала, и они уже стали прощаться, как вдруг Аннета вспомнила, что может предложить Рут работу – редактирование книги одной иностранки. Работу эту поручили ей, но у нее не было свободного времени.

Рут сразу стала с живостью благодарить ее, сказав, что деньги ей очень нужны. Аннета спросила ее адрес на случай, если для нее найдется еще какая-нибудь работа. Рут, казалось, была в нерешимости, ответила уклончиво. Тогда Аннета уже с раздражением сказала:

– Ведь это для вашей же пользы! Ну хорошо, тогда запомните на всякий случай, где живу я…

И она сказала ей свой адрес. Рут очень неохотно сообщила свой. Аннета, задетая за живое, решила больше не хлопотать о ней.

Однако спустя несколько недель Рут сама пришла к ней. Сначала извинилась за свою нелюбезность. И в этот день рассказала кое-что о себе (правда, немного).

Она была дочь богатого крестьянина, но с отцом поссорилась, так как он противился ее желанию уехать в Париж и стать учительницей. Отец больно задел ее самолюбие, и она поклялась, что, никогда не примет от него никакой помощи. Она хотела жить своим трудом. И надорвалась. Энергии у нее было много, но умственная работа ее утомляла. Она трудилась над книгами, как лошадь на пахоте. Кровь приливала к голове, стучала в висках, часто приходилось бросать занятия. В конце концов у нее развилась неврастения, помешавшая ей держать экзамены. Пришлось ограничиться частными уроками. Она с трудом ухитрялась зарабатывать ими столько, чтобы кое-как прожить. Потом она влюбилась и вышла замуж за человека, который стал для нее лишней обузой. Впрочем, об этом она и словом не обмолвилась. Аннета узнала это позднее и не от нее, но была достаточно умна, чтобы уже во время первого посещения Рут угадать часть правды. Осторожно расспросив новую знакомую, она узнала, что ее муж – человек без определенных занятий. Рут объясняла, что он «интеллигент», «артист», «писатель», но так и осталось неясным, что же именно он пишет. Стихи? В поэзии Рут понимала не больше, чем любая провинциальная мещаночка, но относилась к ней с почтением.

Рут не стремилась познакомить Аннету со своим «артистом». Она держала его взаперти. Сама же с этого дня стала бывать у Аннеты чаще, даже слишком часто. В конце концов она начала надоедать ей доказательствами своей дружбы, приносила цветы, оказывала всякие знаки внимания, далеко не всегда удачные и только раздражавшие Аннету. Страстная душа Рут в своих чувствах не знала меры: все или ничего! У нее никогда не было подруги, она никогда никому до сих пор не открывала сердца. И решив подружиться с Аннетой, совершенно ею завладела. А той эта привязанность скоро стала в тягость, и она поняла, что и для мужа любовь Рут, должно быть, нелегкое бремя.

Наконец ей неожиданно удалось узреть сокровище Рут: в этом жалком, бесцветном субъекте с мутными голубыми глазами она сразу заподозрила тайного любителя абсента. Очень тщеславный, но не уверенный в себе и весьма недалекий, он явно волновался, не зная, какое впечатление произвел на гостью. Жену он совсем не любил, но находил, что очень удобно быть предметом нежных забот, и, делая унылую мину, томно жаловался на здоровье, с горечью распространялся о своем непризнанном таланте, о черной зависти собратьев по перу… Аннета своими проницательными глазами видела его насквозь. С нею он был осторожен и, уловив иронию в ее молчании, быстро умерил свои иеремиады. Но Рут внимала ему с открытым ртом, неспособная ни на какую критику, гордая, как Артабан… «Пусть себе тешится своими иллюзиями! Ей нужно кого-нибудь любить, нужен муж, чтобы нянчиться с ним. У нее душа преданной служанки, она готова лежать у его ног…» Однако между Рут и ее мужем происходили иногда бурные ссоры.

Раз, поднимаясь по лестнице, Аннета услышала плачущий голос «поэта». Он стонал и охал, а Рут била его по щекам.

Аннета уже не сомневалась, что этот бездельник проматывает большую часть заработков Рут. Он пил, играл на скачках. Но Рут никогда не жаловалась. Она отказывала себе во всем, чтобы накопить денег на издание книжки его стихов. Но он не очень-то спешил их написать. И однажды, сосчитав свои сбережения, Рут обнаружила, что Жозе украл три четверти: он сам себя обокрал!

В тот день гордость ее была сломлена, и она откровенно рассказала Аннете о своем горе. Она не стала бы жаловаться, если бы дело шло о ней одной. Но столько лет она выбивалась из сил ради него (она сказала «ради его славы»), а он своими руками все разрушил!..

Одно признание влечет за собой другое. Скоро Аннета узнала почти все о тяжкой жизни Рут. Здоровье ее было надорвано, она таяла с каждым днем.

Она уже не могла больше скрывать от Аннеты свои мысли. Перед смертью у нее открылись глаза, она поняла, что этот человек – ничтожество, что он никогда не любил ее. Жозе теперь почти не бывал дома, он старался улизнуть – общество больной и печальной жены не доставляло ему никакого удовольствия.

Когда настали ее последние дни, Рут уже больше себя не обманывала.

Все-таки она с искренней гордостью уверяла, что ни о чем не жалеет, что готова была бы все пережить снова…

– Это меня убило. Но я этим жила.

Она ни во что не верила, ничего не ждала ни на этом, ни на том свете…

Рут умерла от кровоизлияния в мозг. Аннета была одна у постели умирающей.

Жозе, увидев, что конец близок, убежал и только через некоторое время с испуганным видом появился в комнате. Огорчение его длилось недолго.

Похныкав, он первым делом оказал:

– Господи, что же теперь будет со мной? Аннета ответила:

– Найдете себе другую, которая будет вас содержать…

Жозе посмотрел на нее с ненавистью.

Тем не менее он не возражал, когда Аннета из своего кармана заплатила за похороны.

Сидя у изголовья умершей, Аннета думала:

«Вот! Сколько в ней было гордости, силы воли, аскетической самоотверженности!.. А для чего? Что за нелепость! Отдать все такому скоту!..

Бедная Рут! В ней было мало жестокости… Надо быть жестче!..»

То была реакция против обольщений сердца, проклятого сердца, которое только и делает, что обманывает нас!.. Ум и тело знают, чего хотят, а сердце слепо. Аннета говорила себе, что должна быть его поводырем… Она восстала против любви, против самоотречения, против доброты…

В жизни каждого из нас, как и в жизни общества; сменяются моды на чувства. Они не повторяются – можно сказать, что их неодинаковость является основным законом. Пока господствует та или иная мода, все свято следуют ей и с презрением относятся к нелепым устаревшим модам, твердо веря, что та, которой они следуют, есть и всегда будет самая лучшая. Аннета в этот период увлекалась модой на жестокость…

Но по какой моде ни одевайся, человек всегда остается тем, что он есть. Он не может обходиться без других людей. Самый гордый нуждается в привязанности. И чем неутолимее обстоятельства вынуждают его замыкаться в себе, тем скорее коварная злодейкамысль готова его предать.

Аннета казалась себе очень сильной. Сильной жизненным опытом, твердостью и умом, трезвой практичностью. Теперь она была уверена, что живет именно так, как хотела; конечно, приходится трудиться, но ведь и на это она пошла по доброй воле. Она больше не боялась остаться без работы, не нуждалась ни в чьей помощи. И ей было решительно все равно, нравится это людям или не нравится.

В последнее время Аннете приходилось конкурировать уже не с женщинами, а с мужчинами, потому что она стала давать уроки мальчикам, готовить их к вступительным и переходным экзаменам в лицее. С этим делом она справлялась хорошо, но вместе с ее успехами росла и вражда к ней тех, кто из-за нее оставался за бортом. Эти люди считали себя обворованными.

Тут уж было не до рыцарской галантности! Бесцеремоннее и грубее других были женатые мужчины: их подзуживали жены. Против Аннеты пускали в ход всякую клевету: чего только про нее не выдумывали, объясняя, какими способами она захватывает самые выгодные уроки! А она улыбалась строгой пленительной улыбкой и шла своей дорогой, презирая мнение людей.

Но на дне души незаметно скоплялась усталость от долгих лет беспощадного труда и борьбы. Ей давно пошел четвертый десяток. Годы протекали, ничто не могло удержать их. И глухое возмущение поднималось в душе Аннеты… Пропала жизнь, прошла без любви, без настоящего дела, без красоты, без могучей радости!.. А ведь она была создана для того, чтобы всем этим наслаждаться!..

Но к чему об этом думать? Слишком поздно!

Так ли это? Поздно ли?