Нил Стивенсон
Криптономикон

Кинакута

Кто бы ни прокладывал воздушный маршрут на подлете к новому аэропорту султана, он явно в сговоре с Кинакутской торговой палатой. Если вам, как Рэнди Уотерхаузу, посчастливится сидеть у иллюминатора левого борта, вид из самолета будет похож на рекламный буклет.

Густо-зеленые склоны Кинакуты встают из почти неподвижной синевы и тут же взмывают ввысь: горные вершины присыпаны снегом, хотя остров всего в семи градусах от экватора. Сразу понятно, что имел в виду Ави, когда говорил о мусульманском населении по краям и анимистах в центре. Что-то похожее на современный город можно построить только в равнинной части, которая охватывает остров непрерывной, почти плоской полосой – бежевая оправа исполинского изумруда. Она шире всего на северо-восточном краю острова, где широкая пойма главной реки переходит в аллювиальную дельту, на милю-две вдающуюся в море Сулу.

Рэнди перестает считать нефтяные вышки за десять минут до того, как в иллюминаторе показывается город Кинакута. Сверху они похожи на горящие надолбы, сброшенные в прибойную полосу, чтобы остановить морскую пехоту. Самолет снижается; теперь это скорее фабрики на сваях, увенчанные трубами, в которых сжигают попутный газ. Возникает жутковатое чувство, что пилот летит между огненными столбами, способными зажарить «Боинг‑777», как голубя на лету.

Город Кинакута куда более современный, чем все, что можно увидеть в Америке. Рэнди пытался о нем читать, но нашел совсем мало: пару заметок в энциклопедии, несколько мимолетных упоминаний в связи со Второй мировой войной, злые, хотя в целом хвалебные статьи в «Экономисте». Пустив в ход изрядно подзабытые навыки межбиблиотечного абонемента, он раскопал в Библиотеке Конгресса единственную книгу, полностью посвященную Кинакуте, и заказал ксерокопию. Это воспоминания очевидца, которых столько появилось после войны, ни разу не переизданные. Читать пока было некогда, и пятисантиметровая стопка страниц мертвым грузом лежит в сумке.

Ни одна из виденных им карт не дает представления о современном городе Кинакута. Все, что было тут во время войны, снесли. Реку направили в новое русло. Гору под названием пик Элиза срыли, а обломки сгребли бульдозерами в океан, так что получилось несколько квадратных миль суши, большую часть которых занял аэропорт. Взрывы были такими громкими, что вызвали протест со стороны правительств Филиппин и Малайзии, в сотнях миль от Кинакуты. Гринпис возмущался, что султан пугает китов в центральной части Тихого океана. Рэнди ожидал увидеть на месте Кинакуты дымящуюся воронку, но ничего подобного. Остатки пика Элиза аккуратно замостили и по приказу султана воздвигли на нем Техноград. У тамошних стеклянных небоскребов, как и у остальных в городе, – островерхие крыши. Такими были традиционные здания, которые давно снесены и пошли на строительство насыпи. Единственное архитектурное сооружение, которому на вид больше десяти лет, – дворец султана, но он по-настоящему древний. В окружении голубых стеклянных небоскребов он смотрится вмерзшей в лед красновато-бежевой мошкой.

Как только Рэнди видит дворец, все встает на свои места. Он наклоняется и с риском схлопотать замечание от стюардессы вытаскивает из-под кресла впереди ксерокопию. На первой странице – карта Кинакуты тысяча девятьсот сорок пятого года, дворец султана – точно посередине. Рэнди начинает крутить карту, как запаниковавший водитель – баранку автомобиля. Вот река. Вот пик Элиза, где у японцев были локаторы и подразделение радиоразведки. Вот бывшее взлетное поле японских Вспомогательных воздушных сил флота. До последнего времени здесь располагался кинакутский аэродром. Теперь это стайка желтых кранов над синей туманностью железных конструкций, освещенной изнутри белыми созвездиями сварки.

И вдруг что-то совсем из другого мира – клочок изумрудной зелени длиной в пару городских кварталов, обнесенный каменной стеной. У одного края тихий прудик (самолет летит так низко, что Рэнди может сосчитать кувшинки), крохотный синтоистский храм черного камня, бамбуковый чайный домик. Рэнди прижимается носом к стеклу и поворачивает голову, пока изумрудный пятачок не скрывается за высотным домом прямо под крылом самолета. На микросекунду он видит, как в отрытом окне кухни стройная женщина заносит топорик над кокосовым орехом.

Садику место на тысячу миль севернее, в Японии. Когда до Рэнди доходит, что это такое, у него по спине бежит холодок.

Он сел в самолет два часа назад, в Международном аэропорту Ниной Акино. Рейс задержали, у него было достаточно времени, чтобы рассмотреть попутчиков: трех белых, включая самого Рэнди, и два десятка малайцев (из Кинакуты или с Филиппин). Все остальные пассажиры – японцы. Некоторые, судя по виду, бизнесмены, но большинство – организованная тургруппа, которая прошла в посадочный зал ровно за сорок пять минут до назначенного времени отлета и выстроилась позади девушки с табличкой в руке. Пенсионеры.

Их цель – не Техноград и не какой-то определенный островерхий небоскреб в деловой части города. Они направляются в японский садик за стеной, разбитый над братской могилой в том месте, где 23 августа 1945 года приняли смерть три с половиной тысячи японских солдат.

Йглмский дворец

Уотерхауз кружит по тихому проулку, щурясь, читает бронзовые таблички на белых каменных домиках:

ОБЩЕСТВО УНИФИКАЦИИ ИСЛАМА И ИНДУИЗМА

АНГЛО-САМОЕДСКИЙ СОЮЗ

ОБЩЕСТВО ДРУЖБЫ «ЧАН ЦЗЕ»

КОРОЛЕВСКИЙ КОМИТЕТ ПО БОРЬБЕ С ИЗНОСОМ МОРСКИХ КРИВОШИПОВ

АНТИВАЛЛИЙСКАЯ ЛИГА

БОЛДЖЕРОВСКАЯ АССОЦИАЦИЯ ПО РАСПРОСТРАНЕНИЮ СТРЕКОЗ-СТРЕЛОК

АБ’ИДИНЕНИЕ ЗА РИФОРМУ АНГЛИЙСКАВА ПРАВАПИСАНИЯ

ОБЩЕСТВО ЗАЩИТЫ ГЛИСТОВ

ЦЕРКОВЬ ВЕДАНТИЧЕСКОГО ЭТИКО-КВАНТОВОГО СОЗНАНИЯ

ИМПЕРСКАЯ СЛЮДЯНАЯ КОЛЛЕГИЯ

Поначалу он принимает Йглмский дворец за сельскую промтоварную лавку. Над тротуаром, как боевой таран триремы, нависает эркер, в нем выставлены: безголовый женский манекен в чем-то, связанном, по-видимому, из пряденой стали (дань аскетизму военного времени?), кучка серой грязи с воткнутой в нее лопатой и еще один манекен (относительно новый, втиснутый в самый угол) в форме британского военно-морского флота, с фанерным контуром винтовки в руках.

Неделю назад Уотерхауз нашел в книжной лавке возле Британского музея источенный червями экземпляр «Большой йглмской энциклопедии», с тех пор таскает его в портфеле и впитывает по странице-две, как сильнодействующее лекарство. Главенствующих тем – три, они выпирают из каждого абзаца, как Три Схры – из Внешнего Йглма. Две из них – шерсть и гуано, хотя на древнем самобытном йглмском языке они зовутся иначе. Тут имеет место та самая лингвистическая гиперспециализация, которая, как уверяют, есть у эскимосов для снега, у арабов – для песка. «Большая йглмская энциклопедия» никогда не использует английские слова «шерсть» и «гуано», кроме как в уничижительном смысле, для грубых подделок, экспортируемых всякими там шотландиями в наглой попытке сбить с толку наивного покупателя. Уотерхаузу пришлось прочесть энциклопедию почти от корки до корки и применить все свои дешифраторские навыки, чтобы методом сопоставления понять, о чем речь.

Теперь он столько о них знает, что поневоле любуется тем, как гордо выставлены напоказ в сердце столицы кучка гуано и женщина в шерстяной одежде^[28]. Наряд на женщине беспросветно серый, в полном соответствии с йглмской традицией, считающей красители порочным шотландским новшеством. Верхняя часть ансамбля – свитер, по виду – валяный. При ближайшем рассмотрении становится ясно, что он связан, как любой другой свитер. Йглмские овцы – эволюционный продукт тысячелетий массового вымирания в условиях сурового климата. Их шерсть славится густотой, штопорообразным волокном и полной устойчивостью к любому процессу химического распрямления. В изделиях она напоминает войлок, что энциклопедия считает главным ее достоинством, для описания которого существует целый обширный словарь.

На третью тему «Большой йглмской энциклопедии» намекает второй манекен в витрине.

К каменной кладке у входа прислонен старикашка в форме добровольных сил местной самообороны. Наряд включает в себя короткие штанишки и толстенные гольфы из определенной разновидности йглмской шерсти, подвязанные под коленями толстой шнуровкой с переплетением на кельтский манер. (Почти на каждой странице энциклопедия повторяет, что йглмиане – не кельты, но изобрели все лучшее, что есть в кельтской культуре.) Такие подвязки – непременный атрибут йглмианина; мужчины носят их под брюками. Обычно на их изготовление идут длинные, тонкие хвосты скрргов, наиболее многочисленных представителей местной фауны. Энциклопедия сообщает, что «С. – мелкие млекопитающие отряда грызунов, семейства мышиных, которые широко распространены на островах. Питаются по преимуществу яйцами морских птиц и способны очень быстро размножаться при наличии этой или другой пищи. Йглмиане восхищаются мужественными зверьками и берут за образец их упорство и жизнестойкость».

Уотерхауз несколько минут курит и разглядывает подвязки. Внезапно манекен шевелится. Уотерхауз думает, что он кренится от налетевшего ветра, но тут понимает, что старичок живой и вовсе не падает, а переступает с ноги на ногу.

Дедуля замечает Уотерхауза, мрачно улыбается и произносит несколько слов на своем языке, который, как уже ясно, еще менее английского приспособлен для передачи стандартным алфавитом.

– Хэлло, – говорит Уотерхауз.

Дедок произносит что-то еще более длинное и сложное. Уотерхауз (сейчас он в своей стихии; мозг извлекает смысл из случайного набора звуков, пользуясь избыточностью сигнала) понимает, что дедуля говорит на английском с сильным местным акцентом, и заданный вопрос звучит: «Из какой части Америки вы приехали?»

– Моя семья много переезжала, – говорит Уотерхауз. – Скажем, из Северной Дакоты.

– А-а, – неопределенно отвечает дедок и плечом наваливается на дверь.

Через некоторое время та начинает двигаться, кованые петли зловеще скрипят, поворачиваясь на дюймовых штифтах. Наконец дверь натыкается на некую непреодолимую преграду. Дедуля по-прежнему удерживает ее всем телом, наклонясь под сорок пять градусов к горизонту. Уотерхауз быстро заскакивает внутрь. Крохотную прихожую украшает скульптурная композиция: две нимфетки в прозрачных покрывалах колошматят убегающую каргу. Внизу табличка: «Выносливость и Жизнестойкость прогоняют Нужду».

Операция повторяется несколько раз. Каждая следующая дверь легче, но богаче украшена. Как выясняется, первая прихожая была на самом деле четвертой с конца, и проходит немало времени, прежде чем им удается и впрямь проникнуть внутрь Йглмского дворца. К этому времени они настолько углубляются в здание, что Уотерхауз уже почти готов увидеть проезжающий мимо поезд метро. Вместо этого он оказывается в обшитой деревом комнате без окон; хрустальная люстра светит мучительно ярко, однако ничего толком не освещает. Ноги глубоко уходят в ворсистый ковер. Дальние рубежи комнаты защищены массивным столом, за которым восседает дородная дама. Расставленные там и сям виндзорские стулья черного дерева, несмотря на свою хлипкость, кажутся опасными туземными капканами.

На стенах – масляные полотна. С первого взгляда Уотерхауз разделяет их на те, у которых высота больше длины, и остальные. Высокие картины – это портреты джентльменов, страдающих, судя по всему, тяжелым генетическим дефектом, влекущим изменения формы черепа. Широкие – пейзажи или, не менее часто, марины, все сплошь угрюмые и бесприютные. Йглмские живописцы так любят местную сине-зеленовато-серую краску^[29], что накладывают ее лопатой.

Уотерхауз пробивается по зыбучему ворсу ковра к столу. Дама пожимает ему руку и собирает лицо в легкий намек на улыбку. Следует долгий обмен любезностями, из которого Уотерхауз запоминает только: «Лорд Уайдаболот скоро вас примет» и «Чаю?».

На вопрос про чай Уотерхауз отвечает: «Да», поскольку ему кажется, что дама (чью фамилию он забыл) не вполне отрабатывает свой хлеб. Она с явным неудовольствием отрывается от стула и пропадает в более глубоких и узких частях здания. Дедуля уже вернулся на свой пост возле двери.

На стене за столом висит фотография короля. Уотерхауз не знал (пока полковник Чаттан осторожно ему не напомнил), что полный титул его величества не просто Милостью Божьей король Англии, но М.Б. король Соединенного Королевства Великобритании, Северной Ирландии, острова Мэн, Гернси, Джерси, Внешнего и Внутреннего Йглма.

Рядом – фотография поменьше, человека, с которым ему сейчас предстоит встретиться. Энциклопедия, изданная несколько десятилетий назад, лишь вкратце говорит о нем и его семье, так что Уотерхаузу пришлось проделать дополнительные изыскания. Человек на фотографии связан с Виндзорами невероятно запутанным родством, описать которое можно лишь с помощью расширенного набора генеалогических терминов.

Он родился графом Генрихом-Карлом-Вильгельмом-Отто-Фридрихом фон Юберзецензихафенштадтом, но в 1914 году изменил свое имя на Найджел Сент-Джон Глумторпби, лорд Уайдаболот. На фотографии он выглядит до последнего дюйма фон Юберзецензихафенштадтом и абсолютно не затронут черепным дефектом более ранних портретов. Лорд Уайдаболот не связан родством с первоначальными герцогами Йглма, семьей Мур (англизированное название йглмского клана Мнихррг). Этот род пресекся в 1888 году в результате совершенно невероятной комбинации шистосомоза, самоубийств, ран, полученных на Крымской войне, шаровых молний, дефектных пушек, падений с лошади, неправильно законсервированных устриц и внезапных шквалов.

Чай все не приносят, лорд Уайдаболот тоже не слишком торопится разгромить фашистов, поэтому Уотерхауз обходит комнату, делая вид, что интересуется картинами. На самой большой побитые-порубленные римляне несолоно хлебавши выбираются на негостеприимный скалистый берег, а море швыряет им вслед останки разбитых кораблей. На переднем плане – римлянин, не утративший благородства, несмотря на полученную головомойку. Он устало сидит на высоком камне, держа ослабелой рукой сломанный меч, взгляд его устремлен за бурный пролив на сияющий райский остров. Остров густо покрыт высокими деревьями, цветущими лугами и зелеными пастбищами, тем не менее по Трем Схрам в нем угадывается Внешний Йглм. Склоны венчают грозные замки; на светлом, почти карибском берегу реют пестрые знамена защитников, которые (надо полагать) только что хорошенько всыпали римлянам. Уотерхауз не утруждается взглянуть на табличку, он и так знает сюжет: неудачная и, вероятно, апокрифическая попытка Юлия Цезаря распространить власть Рима на Йглмский архипелаг, самая дальняя в географическом смысле и самая опрометчивая из его затей. Сказать, что йглмцы не забыли этого эпизода – все равно что назвать немцев малость обидчивыми.

– Где Цезарь не прошел, чего искать Гитлеру?

Уотерхауз оборачивается на голос и видит невысокого Найджела Сент-Джона Глумторпби, лорда Уайдаболота, герцога Йглмского. Уотерхауз вприпрыжку одолевает ковер, чтобы пожать ему руку. Хотя полковник Чаттан и объяснил, как обращаться к герцогу, Уотерхауз сейчас так же не в силах вспомнить все эти светлости и милости, как и воспроизвести на память график герцогского родства. Он решает строить фразы таким образом, чтобы не обращаться по имени и не употреблять местоимений. Это будет занятная игра. Поможет убить время.

– Грандиозная картина, – говорит Уотерхауз. – Впечатляет.

– Вы найдете сами острова не менее замечательными и по той же самой причине, – уклончиво молвит герцог.

Следующий раз Уотерхауз возвращается к действительности уже у герцога в кабинете. Видимо, по дороге происходит рутинный обмен любезностями, но такие вещи не обязательно пропускать через мозг. Предлагают чай. Уотерхауз во второй или третий раз говорит «да», но чай так и не материализуется.

– Полковник Чаттан в Средиземном море, – объясняет Уотерхауз, – и меня прислали вместо него, чтобы я, не теряя времени на обсуждение технических деталей, выразил признательность за щедрое предложение разместиться в замке.

Вот! Ни одного местоимения, ни одной оплошности.

– Не стоит благодарности! – Герцог воспринимает эти слова как оскорбление своему великодушию. Он говорит неторопливым, важным распевом, как человек, который мысленно листает немецко-английский словарь. – Даже не касаясь… моего собственного… патриотического долга… это уже почти… жутко модно… отдавать бравым ребятам… свою буфетную.

– Многие знатные британские семьи внесли вклад в победу над врагом, – соглашается Уотерхауз.

– Располагайтесь… на здоровье! – говорит герцог. – Чувствуйте себя… как дома! Без всякого… стеснения! Устраивайте там… что вам надо! Замок выдержал… тысячи йглмских зим, выдержит… и вас.

– Мы надеемся очень скоро разместить там небольшое подразделение, – любезно сообщает Уотерхауз.

– Можно ли… узнать… чтобы удовлетворить мое собственное… любопытство… какого рода? – Герцог недоговаривает фразу.

Уотерхауз готов к вопросу – готов настолько, что даже делает небольшую паузу, якобы размышляя, можно ли это сказать.

– Вэ-Че-Эр-Пе.

– Простите?

– ВЧРП. Высокочастотная радиопеленгация. Метод, позволяющий засечь удаленную радиостанцию при помощи триангуляции с нескольких точек.

– Я думал… что вам известно… где расположены… все немецкие радиостанции…

– Да, за исключением движущихся.

– Движущихся?! – Герцог сильно морщит лоб, воображая исполинскую станцию – здание, башню и все прочее, – нагруженную на четыре железнодорожных платформы, как Большая Берта, и влекомую по степи украинскими бурлаками.

– Вспомните про подводные лодки, – деликатно говорит Уотерхауз.

– А! – восклицает герцог. – А! – Он откидывается в скрипучем кожаном кресле и мысленно представляет совершенно новую картину. – Они… всплывают и посылают… радиограммы, верно?

– Да.

– А вы… перехватываете и читаете?

– Если бы так! – вздыхает Уотерхауз. – Увы, немцы направили весь свой прославленный математический гений на создание абсолютно невскрываемых шифров. Мы не знаем, что они передают. Однако при помощи радиопеленгации мы можем узнать, откуда они ведут передачу, и соответственно проложить курс наших конвоев.

– А.

– Так что мы предполагаем установить на крыше замка большие вращающиеся антенны и разместить там специалистов по радиопеленгации.

Герцог хмурится:

– Предусмотрена ли… надежная защита… от молний?

– Естественно.

– Вы в курсе… что уже в августе… можно ожидать… пургу?

– Сообщения Королевской йглмской метеостанции дают вполне ясную картину.

– Вот и отлично! – восклицает герцог, расчувствовавшись. – Располагайтесь! И задайте им… перцу!

«Электрикал Тилл корпорейшн»

Судя по всему, союзники намерены уничтожить страны Оси, раздавив их грудой промышленных товаров. Подтверждение этому – пирс в Сиднее, на котором громоздятся ящики и стальные бочки, доставленные морем из Америки, Британии, Индии и гниющие здесь, потому что Австралия еще не придумала, как их переварить. Это не единственный пирс в Сиднейском порту, заставленный до отказа. Однако, поскольку именно он ни на что другое не годен, штабеля здесь громоздятся выше, а сами они старше, ржавее, сильнее изъедены крысами, гуще покрыты коркой морской соли и чаячьего помета.

Между штабелями идет человек, стараясь не перепачкаться в птичьем дерьме. Он в форме майора американской армии, с тяжелым портфелем в руке. Его фамилия Комсток.

В портфеле различные удостоверения личности, документы и письмо из штаба генерала Макартура в Брисбене. Все вышеперечисленное Комстоку пришлось показывать австралийским часовым. Часовые, с винтовками и в пробковых шлемах, попадаются на каждом шагу и, несмотря на дряхлые лета, производят странно внушительное впечатление. Они не понимают ни одного из знакомых майору диалектов английского языка, он не понимает их, но все они могут прочесть то, что написано в бумагах.

Садится солнце, и просыпаются крысы. Майор провел в доках весь день. Он уже насмотрелся на войну и вояк, поэтому знает, что нужное окажется на последнем пирсе, то есть как раз на этом. Если бы он начал с этого конца, оно оказалось бы на противоположном, и наоборот. Тем больше оснований быть внимательным. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что рядом нет текущих бочек с авиационным топливом, он закуривает. Война – это ад, сигареты чуть скрашивают существование.

Сиднейский залив дивно хорош на закате, но Комсток смотрел на него весь день и больше смотреть не может. За отсутствием другого дела он открывает портфель. Там прочитанный роман в бумажной обложке. Еще там папка с пожелтевшими, ломкими осадочными слоями ископаемой летописи, разобрать которую в силах лишь археолог. Это история о том, как Генерал, оставив Коррехидор и добравшись до Австралии в апреле, заказал некое оборудование, как заявку переслали в Америку и долго футболили по бесконечным коридорам военной и штатской бюрократии; как требуемое оборудование изготовили, отгрузили, доставили на корабль; и наконец, некоторые свидетельства того, что упомянутое судно было в Сиднее семь месяцев назад. Подтверждений, что искомое оборудование с корабля выгрузили, не обнаружилось, но корабли в портах, как правило, разгружаются, и Комсток пока исходит из допущения, что так было и в данном случае.

Докурив сигарету, майор Комсток возобновляет поиски. На некоторых бумагах в папке указаны магические цифры, которыми должны быть помечены нужные ящики; по крайней мере с таким допущением он утром взялся за поиски. Если это не так, то придется начинать сначала и проверять каждый ящик в Сиднейском порту. Для того чтобы прочесть маркировку на ящиках, надо протискиваться в узкую щель между штабелями и счищать с досок въевшуюся грязь. Майор уже перемазался не хуже морпеха на передовой.

Добравшись до конца пирса, он замечает штабель из ящиков одной давности, судя по тому, что соляная корка на них одинаково толстая. Под ними лужи дождевой воды, грубо оструганные доски сгнили. Сверху они покоробились и разошлись от солнца. Где-то на ящиках должны быть номера, но взгляд Комстока цепляет другое. Сердце у него прыгает, как у осажденного пехотинца, увидевшего в лучах утреннего солнца реющий на ветру звездно-полосатый флаг. Ящики помечены гордыми инициалами компании, в которой Комсток (как и большинство его товарищей по оружию в Брисбене) работал, пока их всех скопом не забрили в армейскую радиоразведку. Буквы выцвели, но он узнал бы их где угодно. Они составляют эмблему, символ, визитную карточку «ЭТК» – «Электрикал Тилл корпорейшн».