Нил Стивенсон
Криптономикон

Внезапно все в кабинете вновь обмениваются удовлетворенными взглядами.

– По вашей реакции я заключаю, – говорит Главный, – что и вы продолжали думать в этом же направлении.

Уотерхаузу интересно, какой была его реакция. Он отрастил клыки? Напустил слюней в кофе?

– Это хорошо, – говорит Главный раньше, чем Уотерхауз успевает ответить, – потому что нам это тоже в высшей степени интересно. Понимаете, сейчас, когда мы прилагаем усилия – подчеркну, предварительные и явно недостаточные усилия скоординировать действия американской и британской разведки, мы оказываемся в нелепейшей ситуации. Мы знаем все, капитан Уотерхауз. Мы читаем личные послания Гитлера военачальникам на местах зачастую раньше самих военачальников. Очевидно, что такое знание – мощнейшее оружие. Но так же очевидно, что оно не поможет выиграть войну, если мы не будем действовать в соответствии с полученным знанием. То есть если с помощью «Ультра» мы узнали, что из Таранто в Северную Африку вышел конвой с припасами для Роммеля, это знание бесполезно, если мы не потопим конвой.

– Ясно, – говорит Уотерхауз.

– Теперь, если десять конвоев вышли и все потоплены, даже те, что двигались ночью или в тумане, немцы спросят себя, как мы их нашли. Они поймут, что мы раскрыли шифр «Энигма», сменят его, и это оружие будет для нас утрачено. Смело могу сказать, что мистера Черчилля огорчит такой поворот событий.

Главный смотрит на Остальных, те важно кивают. У капитана Уотерхауза такое впечатление, что мистер Черчилль относится к этому вопросу весьма серьезно.

– Давайте изложим суть дела в терминах теории информации, – говорит профессор. – Информация течет к нам из Германии через систему «Ультра» в Блетчли-парке. Информация поступает туда в виде случайных на первый взгляд сигналов азбуки Морзе, которые передаются по радио. Но поскольку у нас есть очень умные люди, способные отыскать смысл во внешне случайной последовательности, мы получаем чрезвычайно важную информацию. Так вот, немцы пока не взломали наши главные шифры. Однако они могут наблюдать за нашими действиями – за маршрутами наших конвоев в Северной Атлантике, за перемещениями самолетов. Если конвои всякий раз обходят стороной немецкие подводные лодки, а наши бомбардировщики летят прямиком к немецким конвоям, то немец – я говорю об очень умном немце, о немце-ученом – понимает, что действует не случайность. Этот немец может отыскать корреляцию. Он увидит, что мы знаем больше, чем должны бы. Другими словами, с какого-то момента информация начинает течь от нас к немцам.

– Мы должны знать, где этот момент, – произносит Главный. – Знать точно. Чтобы создать впечатление случайности.

– Да, – говорит Уотерхауз, – и это должна быть такая случайность, чтобы обмануть кого-нибудь вроде Рудольфа фон Хакльгебера.

– Именно его мы и имели в виду, – подхватывает профессор. – Доктора фон Хакльгебера, с прошлого года.

– Ой! – радостно восклицает Уотерхауз. – Руди защитился?

Поскольку Руди призвали назад в объятия Тысячелетнего рейха, Уотерхауз предполагал худшее: Руди в шинели, спит в сугробе где-нибудь под Ленинградом или вроде того. Однако, выходит, фашисты, способные ценить ум (если только этот ум – не еврейский), нашли ему кабинетную работу.

Наступает неловкое молчание. Кто-то из Других, пытаясь разрядить обстановку, шутит, что, если бы Руди догадались задержать в Нью-Джерси, не потребовалось бы вводить гриф секретности «Ультра-Мега». Никто не смеется, и Уотерхауз заключает, что дело обстоит именно так.

Ему показывают схему организации специального подразделения № 2701 ВВС Британии, куда включены все двадцать четыре человека в мире, допущенные к «Ультра-Мега». Верх украшают такие люди, как Уинстон Черчилль и Франклин Делано Рузвельт. Затем идут фамилии, которые кажутся Уотерхаузу смутно знакомыми: может быть, это как раз те, с кем он сейчас разговаривает. Под ними – некий Чаттан, молодой полковник британских ВВС, отличившийся (объясняют Уотерхаузу) в Битве за Британию.

На следующем уровне списка – Лоуренс Притчард Уотерхауз и две другие фамилии: капитан ВВС Британии и капитан МПФ США. Вбок отходит пунктирная линия к Алану Матисону Тьюрингу. В целом это, похоже, самое невероятное собрание людей, когда-либо возникавшее в недрах военной организации. В самом низу схемы располагаются две колонки по шесть фамилий, расположенные под капитанами британских ВВС и американской морской пехоты соответственно. Исполнительное крыло организации: как говорит один из сидящих в кабинете, «люди в забое», или, как поясняет Уотерхаузу единственный американец, «это там, где покрышка соприкасается с шоссе».

– Вопросы есть? – спрашивает Главный.

– Число выбрал Алан?

– Вы имеете в виду доктора Тьюринга?

– Да. Это он выбрал число две тысячи семьсот один?

Такие детали явно на несколько уровней ниже статуса людей в Бродвей-билдингс. Они удивлены и немного оскорблены, как будто Уотерхауз попросил их написать под диктовку.

– Возможно, – говорит Главный. – Почему вы спросили?

– Потому что, – отвечает Уотерхауз, – две тысячи семьсот один – это произведение двух простых чисел, тридцать семь и семьдесят три, которые, будучи записаны в десятичной системе, представляют собой, как вы легко можете видеть, взаимную перестановку цифр.

Все лица обращаются к ученому, который явно пристыжен.

– Это лучше исправить, потому что именно такие вещи может заметить Рудольф фон Хакльгебер. – Он встает, вынимает из кармана авторучку с золотым пером и переправляют 2701 на 2702.

Уотерхауз оглядывает собравшихся и приходит к выводу, что все довольны. Очевидно, именно таких салонных фокусов от него и ждут.

Коррехидор

В Манильской бухте нет четкой границы между водой и влажным воздухом, только голубовато-серая пелена. «Глория-IV» с полчаса осторожно маневрирует между стоящими на якоре грузовыми судами, потом набирает скорость и устремляется к середине залива. Дымка немного рассеивается, Рэнди хорошо видит по правому борту Батаан: черные горы, по большей части окутанные мглой и испещренные облачными грибами восходящих термальных потоков. Пляжей почти нет, красные склоны обрываются к воде. По мере того как катер огибает полуостров, берег становится положе, видны зеленые луга. На самом конце полуострова – два известняковых утеса, которые Рэнди помнит по кассете Ави. Однако взгляд его прикован к Коррехидору в нескольких милях от полуострова.

Америка Шафто, или Ами, как она предпочитает зваться, большую часть времени проводит вне каюты, оживленно разговаривает с филиппинцами и американцами или сидит по-турецки на палубе, перебирает карты и бумаги. Она надела ковбойскую соломенную шляпу от солнца. Рэнди не торопится подставлять себя прямым лучам: бродит по кондиционированной каюте, потягивает кофе, рассматривает фотографии на стенах.

Он наивно ожидал увидеть много снимков, на которых водолазы укладывают кабель. «Семпер марин сервисис» прокладывают много кабеля, и прокладывают хорошо, Рэнди наводил справки, прежде чем заключить контракт. Однако, видимо, здесь не считают, что такую работу интересно снимать. На большей части фотографий – поиск затонувших сокровищ: ныряльщики, широко улыбаясь, демонстрируют облепленные ракушками вазы, словно хоккеисты – Кубок Стэнли.

Коррехидор с этого расстояния – выступающая из воды чечевица джунглей с тянущимся в одну сторону шельфом. Рэнди видел карты и знает, что на самом деле остров имеет форму сперматозоида. То, что отсюда кажется шельфом, на самом деле – хвост, который извивается к востоку, как будто сперматозоид хочет выплыть из Манильского залива, чтобы оплодотворить Азию.

Пробегает Ами, распахивает дверь каюты.

– Идемте в рубку, – говорит она, – посмотрите.

Рэнди идет за ней.

– Кто это на большинстве фотографий? – спрашивает он.

– В шрамах, с «ежиком»?

– Да.

– Мой отец. Дуг.

– Дуглас Макартур Шафто? – спрашивает Рэнди. Он видел это имя на контракте с «Семпер марин».

– Он самый.

– Бывший «Морской котик»?

– Ага. Только он не любит, когда так говорят. Уж очень заезженно.

– Почему его имя и фамилия кажутся мне знакомыми?

Ами вздыхает:

– Он получил свои пятнадцать минут славы в тысяча девятьсот семьдесят пятом.

– Не могу вспомнить.

– Комстока знаете?

– Генерального прокурора Пола Комстока? Врага криптографии?

– Я про его отца, Эрла Комстока.

– Идеолога холодной войны? Организатора войны во Вьетнаме?

– Никогда не слышала, чтобы его так называли, но да, мы говорим об одном человеке. Может быть, вы помните, что в тысяча девятьсот семьдесят пятом Эрл Комсток выпал, или был вытолкнут, из горнолыжного подъемника в Колорадо и сломал руку.

– Ах да. Вроде вспоминается.

– Отец… – Ами кивает на одну из фотографий, – был на соседнем сиденье.

– Случайно или…

– Чисто случайно. Не преднамеренно.

– Это с какой стороны посмотреть, – говорит Рэнди. – Если Эрл Комсток часто катался на лыжах, довольно велика вероятность, что рано или поздно он оказался бы в пятидесяти футах над землей рядом с ветераном Вьетнамской войны.

– Без разницы. Я просто хочу сказать, что мне неохота об этом говорить.

– Я с ним познакомлюсь? – спрашивает Рэнди, глядя на фотографию.

Ами закусывает губу и смотрит на горизонт.

– В девяноста процентах случаев его присутствие на борту означает, что происходит нечто необычное. – Она открывает люк и, придерживая крышку, показывает Рэнди на высокие ступеньки.

– А остальные десять?

– Ему скучно, или он поссорился с подружкой.

Рулевой «Глории» занят своим делом и не обращает на них внимания, что Рэнди воспринимает как знак профессионализма. В рубке множество самодельных столов из толстой фанеры или старых дверей, все свободное место занято электроникой: здесь есть факс, машинка поменьше, выдающая сводки погоды, три компьютера, спутниковый телефон, несколько GSM-телефонов на базах для подзарядки, эхолот и другие гидроакустические приборы. Ами подводит Рэнди к большому экрану, на котором что-то вроде черно-белого фото гористой местности.

– Локатор бокового обзора, – объясняет она. – Незаменимая вещь для такого рода работы. Показывает, что на дне.

Ами смотрит на одном из компьютеров текущие координаты и что-то быстро прикидывает в уме.

– Эрнесто, пять градусов вправо, пожалуйста.

– Есть, мэм, – говорит Эрнесто и поворачивает на пять градусов вправо.

– Что вы ищете?

– Бесплатное приложение, – объясняет Ами. – Маленький бонус для наших клиентов – экскурсия с показом достопримечательностей. Видите? Вот. – Она мизинцем показывает что-то, секунду назад возникшее на экране.

Рэнди нагибается и всматривается. Явно антропогенное образование: мешанина прямых углов и прямых линий.

– Похоже на груду обломков.

– Так и есть, – отвечает Ами. – Когда-то это была значительная часть филиппинского национального достояния.

– Что?!

– Во время войны, – говорит Ами, – после Пёрл-Харбора, но до того, как японцы заняли Манилу, правительство опустошило казну. Все золото и серебро упаковали в ящики и вывезли на Коррехидор – якобы для сохранности.

– Что значит «якобы»?

Ами пожимает плечами:

– Это Филиппины. У меня такое чувство, что определенная часть ушла на сторону. Однако много серебра оказалось здесь. – Она выпрямляется и кивает на Коррехидор за окном. – Тогда считалось, что Коррехидор неприступен.

– Когда примерно?

– В декабре сорок первого – январе сорок второго. Так или иначе, скоро стало ясно, что Коррехидор падет. В начале февраля одна подводная лодка забрала золото, вторая – людей, которых нельзя было оставлять неприятелю, вроде дешифровщиков. На серебро подлодок не хватило. Макартур оставил Филиппины в марте. Ящики с серебром выносили ночью и бросали в море.

– Вы меня подкалываете?

– Лучше утопить, чем оставить японцам, правда?

– Да, наверное.

– Японцы подняли довольно много серебра. Они взяли в плен американских водолазов на Батаане и Коррехидоре и заставили их работать. Однако пленные ухитрялись припрятать часть серебра и передать филиппинцам, которые тайком доставляли его в Манилу. Серебра было столько, что оно совершенно подорвало японские оккупационные деньги.

– Так что мы видим сейчас?

– Остатки ящиков, развалившихся от удара о дно, – говорит Ами.

– А после войны серебро еще оставалось?

– Конечно, – легко отвечает Ами. – Бо́льшую часть сбросили сюда, и его подняли водолазы, но что-то вывалили в других местах. Одно такое место отец нашел в семидесятых.

– Обалдеть! Ерунда какая-то.

– А что?

– Не поверю, что груды серебра так и лежат тридцать лет – бери, кто хочет.

– Вы плохо знаете Филиппины, – говорит Ами.

– Я знаю, что это бедная страна. Почему бы не поднять серебро?

– Бо́льшая часть охотников за сокровищами в этой части мира ищет добычу покрупнее, – говорит Ами, – или полегче.

Рэнди не унимается:

– По-моему, груда серебра на дне бухты – достаточно крупная и легкая добыча.

– Вовсе нет. Серебро не так дорого стоит. Ваза династии Сун, если ее поднять и очистить от ракушек, стоит дороже золота. Золота! А найти ее много легче – просто прощупываешь дно эхолотом. Затонувший корабль дает на экране характерную картинку. А старый ящик, разбитый, поросший кораллами и ракушками, больше всего похож на камень.

По мере того как они приближаются к Коррехидору, Рэнди видит, что хвост у острова корявый, из него там и сям торчат нагромождения каменных глыб. От толстой оконечности острова к кончику хвоста темная зелень джунглей постепенно сменяется более светлой растительностью, затем – красновато-бурой сухой почвой. Рэнди смотрит на скалистый выступ, который теперь венчает рупорная антенна, повернутая на восток, к зданию корпорации «Эпифит» в Интрамуросе.

– Видите пещеры сразу над водой? – говорит Ами. Она, по всей видимости, жалеет, что завела речь о сокровищах, и теперь хочет сменить тему.

Рэнди с сожалением отводит взгляд от антенны, которой частично владеет, и смотрит туда, куда указывает девушка. Известняковый бок острова, круто уходящий в воду, изъеден дырами.

– Ага.

– Их пробили американцы для береговых орудий. Японцы расширили, и там помещались лодки-камикадзе.

– Обалдеть.

Рэнди слышит низкий горловой звук и, переведя взгляд, видит, что с ними поравнялась лодка. Она узкая и длинная, как каноэ, с балансирами по обоим бортам. На короткой мачте развеваются два флага; повсюду протянуты веревки, на них весело хлопает разноцветное постиранное белье. Посредине большой дизель без кожуха отравляет атмосферу клубами черного дыма. Ближе к носу несколько филиппинцев, включая женщин и детей, перекусывают под ярко-голубым тентом. На корме двое возятся с водолазным снаряжением. Один что-то держит у рта: микрофон. Рация на «Глории» хрипит по-тагальски. Эрнесто подавляет смешок, берет микрофон, коротко отвечает. Очевидно, это что-нибудь вроде: «Потом потреплемся. У нас в рубке клиент».

– Коллеги, – сухо поясняет Ами. По всему видно, что ей хочется отделаться от Рэнди и вернуться к работе.

– Спасибо за экскурсию, – говорит Рэнди. – Один вопрос.

Ами поднимает брови, стараясь выглядеть спокойной.

– Какую часть доходов «Семпер марин» дает охота за сокровищами?

– В этом месяце? В этом году? За десять лет? За все время существования фирмы?

– Без разницы.

– Год на год не приходится, – отвечает Ами. – Мы окупили «Глорию» и еще немного заработали вазами с затонувшего корабля. Но в иные годы весь доход давала работа, как эта.

– Другими словами, скучная работа, от которой тошнит? – спрашивает Рэнди. Выпаливает, не подумав. В нормальных обстоятельствах он лучше контролирует свои слова. Однако борода сбрита, границы «я» разрушены, или что-то в таком роде.

Он думает, что Ами рассмеется или хотя бы подмигнет, но она воспринимает его слова совершенно серьезно. У нее классно получается каменное лицо.

– Смотрите на это как на клепку номерных знаков.

– Значит, на самом деле вы – охотники за сокровищами, – подводит итог Рэнди. – А номерные знаки клепаете, чтобы иметь приток денежных средств.

– Зовите нас охотниками за сокровищами, если хотите. Зачем вы пошли в бизнес, Рэнди? – Она поворачивается и выходит.

Рэнди смотрит ей вслед. Эрнесто тихо чертыхается, не столько со зла, сколько от изумления. «Глория» как раз огибает хвост Коррехидора, и становится видна вся южная сторона острова. На протяжении последней полумили хвост изгибается, образуя полукруглую бухту. В середине бухты стоит белый корабль, который Рэнди поначалу принимает за океанский лайнер с жесткими, разбойничьими обводами. Потом он видит на корме название и порт приписки: «РУИ ФАЛЕЙРО – САНТА-МОНИКА, КАЛИФОРНИЯ».

Рэнди подходит к Эрнесто, и они некоторое время вместе глядят на яхту. Рэнди о ней слышал, а Эрнесто, как все на Филиппинах, давно знает. Однако увидеть ее своими глазами – совершенно другое дело. На юте, как игрушечка, стоит вертолет. На шлюпбалке кинжалом качается мощный гоночный катер, который в любую минуту можно спустить на воду. Смуглолицый мужчина в ослепительно-белой форме драит медный поручень.

– Руи Фалейро был космографом Магеллана, – говорит Рэнди.

– Космографом?

– Мозгом операции. – Рэнди стучит себя по голове.

– Он приплыл сюда с Магелланом? – спрашивает Эрнесто.

Для всего остального мира Магеллан – человек, совершивший первое кругосветное плавание. Здесь каждому известно, что добрался он только до острова Мактан, где был убит филиппинцами.

– Когда Магеллан вышел в море, Фалейро остался в Севилье, – говорит Рэнди. – Он сошел с ума.

– Вы много знаете про Магеллана, да? – спрашивает Эрнесто.

– Нет, – отвечает Рэнди. – Я много знаю про Дантиста.

____________________

– Не разговаривай с Дантистом. Никогда. Ни о чем. Даже о технической стороне. Любой его технический вопрос – всего лишь пробный шар в деловой стратегии, до которой тебе – как Даффи Даку до теоремы Геделя.

Ави огорошил этим Рэнди однажды вечером, когда они обедали в ресторане в центре Макати. Ави отказывается говорить о чем-нибудь серьезном в радиусе мили от гостиницы «Манила»; он убежден, что каждый номер и каждый столик прослушиваются.

– Спасибо за доверие, – сказал Рэнди.

– Пойми, – ответил Ави, – я просто пытаюсь застолбить территорию – оправдать свое участие в проекте. Деловой стороной буду заниматься я.

– У тебя, часом, не мания преследования?

– Слушай сюда. У Дантиста примерно миллиард долларов своих и еще десять миллиардов под управлением. Все вонючие ортодонты в Южной Калифорнии ушли на пенсию в сорок лет, потому что Дантист за два или три года удесятерил их индивидуальные пенсионные счета. Хорошим людям деньги сами не плывут.

– Может, ему просто везло.

– Везло, да. Но это еще не значит, что он хороший человек. Я о том, что он инвестирует в крайне рискованные предприятия. Он играет в русскую рулетку на пенсионные сбережения вкладчиков, не ставя их в известность. Он вложил бы деньги в исламистов с Минданао, если бы считал, что захват заложников принесет хорошие дивиденды.

– Интересно, он понимает, что ему везло?

– Мне тоже интересно. Думаю, нет. Думаю, он считает себя орудием Божественного Провидения, как Дуглас Макартур.

____________________

«Руи Фалейро» – гордость быстроразвивающегося сиэтлского суперъяхтостроения. Рэнди почерпнул кое-какие сведения о яхте из рекламного буклета, выпущенного еще до того, как Дантист ее купил. Поэтому он знает, что вертолет и гоночный катер входили в сумму сделки, которая не разглашается. В убранстве яхты использовано, помимо прочего, десять тонн мрамора. В хозяйских каютах две уборные, «М» и «Ж», отделанные соответственно черным и розовым мрамором, чтобы Дантист и Дива не толклись у одной раковины, готовясь к большому приему в бальном помещении яхты.

– Про Дантиста? – переспрашивает Эрнесто.

– Про Кеплера. Доктора Кеплера, – говорит Рэнди. – В Штатах некоторые люди называют его Дантистом.

Люди, занятые в сфере высоких технологий.

Эрнесто понимающе кивает.

– Такой человек мог выбрать себе любую женщину в мире, – говорит Эрнесто, – но он выбрал филиппинку.

– Да, – осторожно соглашается Рэнди.

– А в Штатах знают историю жизни Виктории Виго?

– Должен признаться, в Штатах она не так известна, как на Филиппинах.

– Конечно.

– Хотя некоторые ее песни очень популярны. Многим известно, что она выбилась из нищеты.

– А в Штатах знают про Дымную Горку? Про свалку в Тондо, где дети ищут себе еду?

– Некоторые – да. Еще больше узнают, когда фильм про Викторию Виго покажут по телевизору.

Эрнесто удовлетворенно кивает. Здесь всем известно, что выходит фильм про жизнь Дивы с ней самой в главной роли. Однако мало кто в курсе, что фильм заведомо убыточный, снимается на деньги Дантиста и пройдет по кабельному каналу в ночные часы.

Зато, наверное, все понимают, что самого интересного там не будет.

____________________

– В том, что касается Дантиста, – сказал Ави, – утешает одно. На Филиппинах он будет совершенно предсказуемый. Ручной. Даже смирный. – Он загадочно улыбнулся.

– Это почему?

– Виктория Виго – бывшая проститутка, верно?

– Ну, люди перемигиваются и толкают друг друга в бок по этому поводу, но я впервые слышу, чтобы такое сказали вслух, – ответил Рэнди, нервно озираясь.

– Поверь, с Дымной Горки другого пути нет. Проституцией здесь заправляют Болоболо – группа с Северного Лусона, которая пришла к власти вместе с Маркосом. Они контролируют эту сферу жизни: полицию, организованную преступность, местную политику, все такое. Соответственно Виктория Виго на крючке: у них есть фотографии и видеозаписи с тех времен, когда она была малолетней проституткой и снималась в порно.

Рэнди изумленно-брезгливо помотал головой:

– Откуда, черт возьми, ты это все знаешь?

– Не важно. Поверь мне, в определенных кругах это известно не хуже, чем значение числа пи.

– Только не в моих.

– Так или иначе, ее интересы связаны и всегда будут связаны с Болоболо. А Дантист будет послушно выполнять все, что скажет жена.

– Ты уверен? – усомнился Рэнди. – Он – акула бизнеса. Денег и влияния у него, вероятно, побольше, чем у Болоболо. Он волен поступать, как ему вздумается.

– Но не будет, – заявил Ави с полуулыбкой. – Он поступит так, как велит жена.

– Откуда ты знаешь?

– Послушай, – сказал Ави. – Кеплер, как большинство богатых, влиятельных людей, одержим властью, верно?

– Верно.

– Если ты настолько одержим властью, в какие сексуальные предпочтения это должно вылиться?

– Надеюсь никогда не узнать. Наверное, я хотел бы подавлять женщину.

– А вот и нет! – сказал Ави. – Секс гораздо сложнее, Рэнди. Секс – это то, где вылезают наружу подавленные желания. Люди сильнее всего заводятся, когда обнажаются их самые глубинные тайны…

– Черт! Кеплер – мазохист?

– Он такой гребаный мазохист, что прославился своим мазохизмом. По крайней мере в восточноазиатской секс-индустрии. Сутенеры и хозяйки борделей в Гонконге, Бангкоке, Шэньчжэне, Маниле – все имеют на него досье и точно знают, что ему нужно. Так он и познакомился с Викторией Виго. Он был в Маниле, прорабатывал сделку с «ФилиТел». Жил в отеле, которым владеют и который прослушивают Болоболо. Они изучали его случки, как энтомологи изучают спаривание муравьев. Они запрограммировали Викторию Виго – свою козырную карту, свою бомбу, своего сексуального Терминатора, – чтобы дать в точности то, что он хочет, потом направили в его жизнь, как ракету точного наведения, и – бац! – истинная любовь.

– И он ничего не заподозрил? Меня удивляет, что он настолько увлекся шлюхой.

– Он не знал, что она шлюха! В этом-то вся красота плана! Болоболо подсадили ее консьержкой ему в отель! Скромную католическую школьницу! Началось с того, что она заказывала Кеплеру билеты в театр, а через год он лежит на своей гребаной мегаяхте с исполосованной задницей, прикованный наручниками к кровати, а она стоит рядом, и на пальце у нее обручальное кольцо размером с автомобильную фару – сто тридцать восьмая в списке самых богатых женщин планеты!

– Сто двадцать пятая, – поправил его Рэнди. – Акции «ФилиТел» недавно пошли вверх.

____________________

Следующие несколько дней Рэнди проводит, стараясь не столкнуться с Дантистом. Он остановился в маленькой частной гостинице на вершине острова, каждое утро пьет кофе с булочкой в компании американских и японских ветеранов. Они приехали сюда вместе с женами, чтобы (предполагает Рэнди) разобраться с чувствами, в миллион раз более глубокими, чем все, что когда-либо доводилось испытывать ему самому. «Руи Фалейро» постоянно на виду, и Рэнди может определить, на борту ли Дантист, наблюдая за вертолетом и катером.

Когда он думает, что все безопасно, то идет на берег под УКВ-антенной и смотрит, как водолазы Ами возятся с кабелем. Некоторые работают в прибрежной полосе, завинчивают вокруг кабеля секции металлических труб. Другие – милях в двух от берега, рядом с баржей, которая укладывает кабель непосредственно в илистый грунт с помощью исполинского приспособления, похожего на мясницкий нож.

Береговой отрезок кабеля тянется в новое железобетонное здание в ста метрах от верхней приливной отметки. Собственно, это одно большое помещение, набитое аккумуляторами, генераторами, кондиционерами и электронным оборудованием. За программы, которые на этом оборудовании крутятся, отвечает Рэнди, поэтому он проводит большую часть времени в здании, глядя на монитор и стуча по клавиатуре. Отсюда тянутся провода к УКВ-башне.

Другой конец кабеля уходит туда, где в Южно-Китайском море качается на волнах буй. До него несколько километров. Буй отмечает конец Северо-Лусонского кабеля, принадлежащего компании «ФилиТел». Если двигаться вдоль него, попадешь в здание на северной оконечности острова, куда подходит большой кабель с Тайваня. К Тайваню, в свою очередь, сходится целая подводная кабельная сеть. Передавать данные на Тайвань и с Тайваня просто и дешево.

В линии передачи, которой «Эпифит» и «ФилиТел» пытаются связать Тайвань и Манилу, только один зазор, и он уменьшается день ото дня, по мере того как баржа смещается к бую.

____________________

Когда они наконец сходятся, «Руи Фалейро» поднимает якорь и движется к месту встречи. Вертолет, гоночный катер и флотилия нанятых лодок курсируют между яхтой и берегом, доставляя из Манилы важных людей и прессу. Появляется Ави с двумя смокингами из шанхайского ателье («Все знаменитые гонконгские портные – беженцы из Шанхая»). Они с Рэнди разрывают оберточную бумагу, облачаются и едут в джипе с кондиционером к пристани, где дожидается «Глория».

Через два часа Рэнди впервые видит Дантиста и Диву в большом бальном зале «Руи Фалейро». Для Рэнди это прием как прием – он жмет людям руки, тут же забывает как их зовут, садится и в одиночестве принимается за еду и вино.

Единственное, что здесь необычно, – на шканцах лежат два кабеля, каждый толщиной с бейсбольную биту. Если подойти к борту, можно увидеть, как их концы уходят в пучину. Противоположные концы сходятся на столе посреди палубы, где техник, доставленный самолетом из Гонконга и облаченный в смокинг, мается со стыковкой. Еще он мается с тяжелого бодуна, но Рэнди ничуть не встревожен: он знает, что все это исключительно для понта и оба куска кабеля заканчиваются в воде рядом с яхтой. Настоящее соединение выполнено вчера, кабель лежит на дне, и по нему уже бегут биты.

На шканцах еще один человек. Он смотрит на Батаан и Коррехидор, одновременно наблюдая за Рэнди. Поймав взгляд Рэнди, кивает, как будто мысленно сверился с каким-то списком, встает и подходит. На нем парадная военная форма, флотский аналог смокинга. Он почти лыс, оставшаяся седина сострижена миллиметрах в пяти от головы. Когда он идет к Рэнди, несколько филиппинцев наблюдают за ним с явным любопытством.

– Здравствуйте, Рэнди. – Человек в форме жмет Рэнди руку, медали звякают друг о друга. На вид ему лет пятьдесят, но кожа – как у восьмидесятилетнего бедуина. На груди множество ленточек, в основном красно-желтых, что у Рэнди смутно ассоциируется с Вьетнамом. Над карманом пластиковая табличка: «ШАФТО».

– Не обманывайтесь, Рэнди, – говорит Дуглас Макартур Шафто. – Я не на действительной службе. Сто лет как в запасе. Однако форму имею право носить. И это гораздо проще, чем найти на меня смокинг.

– Рад познакомиться.

– Я тоже. Кстати, откуда ваш?

– Смокинг?

– Да.

– Заказали.

– Подруга?

– Партнер. Я временно без подруги.

– Значит, вы не обзавелись спутницей в Маниле. В отличие от нашего хозяина.

Рэнди смотрит в бальный зал на Викторию Виго. Если бы она сияла еще сильнее, со стен бы полезла краска, а подоконники начали оседать, как воск.

– Наверное, я слишком стеснительный или вроде того, – говорит Рэнди.

– Стеснительность не помешает вам выслушать деловое предложение?

– Отнюдь.

– Моя дочь полагает, что вы и наш хозяин намерены в будущем проложить еще несколько кабелей.

– В бизнесе редко что-то делают один раз, – говорит Рэнди. – Это затрудняет бухгалтерию.

– Вы уже знаете, что море здесь очень мелкое.

– Да.

– И знаете, что кабель нельзя прокладывать в мелкой воде без предварительной очень детальной локационной съемки морского дна.

– Да.

– Съемку хотел бы провести я.

– Понятно.

– Нет, не думаю, чтобы вам было понятно. Однако я хочу, чтобы вы поняли, поэтому объясню.

– Хорошо, – кивает Рэнди. – Позвать партнера?

– Идея, которую я намерен предложить, очень проста, и для ее восприятия не нужны два первоклассных специалиста.

– Отлично. Что за идея?

– Подробная съемка даст чертову уйму информации обо всем, что лежит на морском дне. Часть информации может оказаться ценной. Ценнее, чем вы ожидаете.

– А, – говорит Рэнди, – вы хотите сказать, это может быть то, что ваша фирма умеет обращать в капитал.

– Да, – отвечает Дуг Шафто. – Если вы наймете кого-нибудь из моих конкурентов, они, наткнувшись на такую информацию, используют ее сами, а вам ничего не скажут. Вы не узнаете об их находках и не получите прибыли. Если вы наймете «Семпер марин сервисис», я буду сообщать обо всех находках. Вы и ваша фирма получите свою долю.

– М-м, – тянет Рэнди. Он пытается сделать каменное лицо, но понимает, что Дуг Шафто видит его насквозь.

– При одном условии, – говорит Дуг Шафто.

– Я подозревал, что будут условия.

– Любая стоящая приманка насажена на крючок. Это крючок.

– И в чем он состоит?

– Ни слова этому козлу. – Дуг Шафто поводит большим пальцем в сторону Хьюберта Кеплера. – Потому что, если Дантист разнюхает, они с Болоболо все приберут к рукам и нам ничего не достанется. Есть даже шанс, что нас просто убьют.

– Ну, насчет «просто убьют» и впрямь стоит подумать, – говорит Рэнди, – но я передам партнеру ваше предложение.