Вера Камша
От войны до войны

8
Эпиарх

На четырех пологих лестницах, ведших на вершину холма, стояли стражи в анаксианских цветах, а ближе к вершине на круговой террасе ждали главы Домов Молний и Скал. Энио Марикьяре в алом, расшитым золотыми зигзагами плаще казался недоумевающим и расстроенным, пожилой Повелитель Скал угрюмо смотрел в землю.

– Странное дело, – Диамни, как мог, пытался отвлечь своего ученика от дурных мыслей, и Эрнани был ему за это благодарен, – как все смешалось! Некогда детей Астрапа узнавали по черным глазам при очень светлых волосах, а у Повелителей Скал были серые глаза и темные волосы, а что теперь? Марикьяре темноглаз и темноволос, старик Надорэа рус, а ты похож на потомка Унда куда больше нынешнего главы́ Дома Волн.

О Повелителях Ветров не было сказано ни слова. Диамни не сомневался в вине Ринальди и не желал бередить рану, но Эрнани Ракан должен драться до конца. Он станет говорить и о Доме Ветров, и о брате, который, как всегда, проспал, но вот-вот примчится.

– Ну ты же знаешь, – главное, не молчать, не молчать и не коситься в сторону обелиска Анэма, откуда должна появиться Беатриса. – Раканы пошли во всех Ушедших вместе и ни в кого в отдельности. И друг на друга мы тоже не походим. Ринальди достались лицо Астрапа и глаза Унда, Анэсти лицом удался в Унда, а статью – в Лита и при этом был голубоглаз. Эридани – вылитый Анэм, как его рисуют, зато про Лорио даже не скажешь, что он эорий, хотя его мать приходилась сестрой нашему деду. Впрочем, откуда нам знать, какими были Абвении на самом деле? Ринальди говорил…

– Я много чего говорил. – Ринальди Ракан в придворной одежде стоял за спиной Эрнани и улыбался, светлые волосы наследника украшала церемониальная диадема, но в руках эпиарх держал ветку сирени.

– Рино! – Эрнани не находил слов. – Ты… ты тут?!

– А где ж мне еще быть? – удивился братец, помахивая своей веткой. – Здравствуй, мастер. Ты собрался все это… изобразить?

– Я…

– Я заходил к тебе ночью… – не выдержал Эрнани. – Тебя не было. Никого не было.

– Я выходил в город, захотелось развеяться после вчерашнего. А ты, никак, вообразил, что я удрал?

– Что ты… Я…

– Так ты или я? – Ринальди отбросил цветок. – Ты уж сделай милость, определись.

– Да, – еле слышно произнес Эрнани, – я так подумал. Эридани убрал стражников, перенес испытание на утро… и потом эти свидетели… и собака.

– Сколько раз можно говорить, что это не Гиндо! А хоть бы и он. Бедняга пропал полгода назад, мало ли в чьих руках он мог оказаться… Как бы то ни было, мне жаль Лорио, хорошенький подарочек его ожидает!

«Хорошенький подарочек…» Борраска не переживет измены жены. Неужели Рино не виновен? Похоже на то, виновные так себя не ведут.

– Извини, я думал…

– Это признак благородного происхождения, братец, – пожал плечами Ринальди. – Мы, эории, склонны верить любой гадости, сказанной о другом, но ужасно обижаемся, когда в гадостях обвиняют нас. О, а вот и обвинительница! Сегодня она выглядит получше. Все-таки некоторым женщинам лучше не раздеваться.

Беатриса Борраска в сопровождении родичей Лорио поднялась на террасу, не приняв ничьей помощи. Широкое, без пояса, закрытое платье цветов Дома Ветра – синего с белым – усугубляло и без того запредельную бледность женщины. Льняные волосы Беатрисы были убраны в серебристую сетку, это было единственным украшением, которое она себе позволила. Обведенные темными кругами глаза эории смотрели куда-то вверх – то ли на обелиск Анэма, то ли в небо. Не верилось, что эта измученная девочка могла обнаженной, с растрепанными волосами пройти через весь город и потребовать суда над насильником. И еще меньше верилось, что она способна солгать. Неужели и впрямь эсператисты? Решили отомстить за своего проповедника или опозорить полководца, разбившего принявшего новую веру самозванца? Но теперь Беатрисе ничего не грозит, почему бы ей не сказать правду?

Магии анакса хватит на то, чтоб защитить одну-единственную эорию, а Лорио предпочел бы, чтоб его жену обесчестили враги, а не эпиарх, которого он учил владеть мечом. Если, конечно, здесь можно говорить о предпочтении…

Звуки флейты и барабана возвестили о появлении анакса и Абвениарха, за которым шли три беременные женщины – одна эория и две простолюдинки. На поясе Эридани сверкал камнями церемониальный меч Раканов. Обычно брат носил при себе другое оружие, выкованное лучшими оружейниками Гальтар, а этот, широкий и короткий, висел в тронном зале. Там же хранились венец и увенчанный мерцающим лиловым камнем жезл, который анакс сжимал в руке. Реликвии повелителей Золотых Земель мирно спали веками, тая в себе древние силы, но сегодня они увидели солнечный свет.

Эридани хмуро оглядел глав Великих домов, обвинительницу и братьев. При виде Ринальди тяжелые веки чуть заметно дрогнули – анакс был поражен, но он всегда умел скрывать свои чувства. Под внимательным, взыскующим взглядом брата Эрнани стало страшно. Юноша вновь почувствовал себя стоящим на перепутье с догорающей свечой; в четыре стороны от него тянулись бесконечные проходы, и лишь один вел к свету.

– Эория Беатриса, – младший эпиарх ждал этих слов и все равно вздрогнул, – подтверждаешь ли ты свое обвинение? Если тебя силой или обманом вынудили взойти на чужое ложе и обвинить невиновного, мы прощаем твой грех вольный и невольный в обмен на имена истинных виновников.

– Мой анакс, – Беатриса начала едва слышно, но затем возвысила голос, – я подтверждаю обвинение. Я подтверждаю, что эпиарх Ринальди из рода Раканов похитил меня и полгода продержал в своем убежище. Я подтверждаю, что он силой овладел мною и брал меня еще и еще, пока не убедился, что я забеременела. Я подтверждаю, что отец ребенка, которого я ношу, – эпиарх Ринальди… Я… я понимаю, какую боль это принесет моему супругу и моему анаксу. Я бы отреклась от своих слов, если б Ринальди Ракан не был наследником, но… Но человек, поступивший… сделавший это со мной, способен на все. Он не должен оставаться на свободе, он не должен носить титул эпиарха-наследника… И поэтому я обвиняю его! Я готова пройти испытание, и я говорю правду, клянусь Ундом и Анэмом!

– Брат наш Ринальди, – Эридани говорил чуть медленнее, чем обычно, Эрнани понял, что каждое слово дается брату с трудом, – продолжаешь ли ты настаивать на испытании или признаёшь обвинение?

– Мне жаль Лорио Борраску, – в голосе Ринальди не было обычной насмешки, – но я не желаю приносить свою честь в жертву его покою. Я не трогал эту женщину ни по ее доброму согласию, ни против ее воли.

– Ты сказал, я услышал. Что ж, боги ушли, но их сила и их кровь с нами и в нас. Они дадут ответ, истинный и единственный. Братья мои, идите за мной.

Анакс начал медленно подниматься по пологой лестнице, Ринальди крепко подхватил Эрнани за локоть и двинулся следом. Юноша ковылял, опираясь на сильную руку брата, и рядом с ними шел тот самый невидимка, что бродил ночью по покоям наследника. Эрнани чувствовал его присутствие, но не решался прервать начавшийся ритуал, да и разум настаивал на том, что чужак не более чем порождение воспаленного воображения. Будь иначе, братья бы тоже что-то почувствовали, особенно Ринальди.

Лестница кончилась, наследники Ушедших вступили на вершину холма Абвениев. Плоская, словно срезанная ножом, она была замощена четырехугольными каменными плитами, менявшими цвет в зависимости от освещения. По краям, обозначая стороны света, возвышались каменные стелы, похожие на воткнутые острием вверх мечи, на лезвиях которых проступали странные знаки. Ученые мужи так и не смогли решить, являются ли загадочные символы начертанными на незнакомом языке именами Ушедших или же знаками избранных теми стихий.

Считалось, что именно с этой вершины Абвении в последний раз смотрели на оставляемые ими Гальтары, а внизу, у подножья холма, лежала пресловутая «Дорога в один конец» – вход в бесконечные подземные лабиринты. Лишь с дозволения анакса и в его присутствии эории могли взойти на Террасу Мечей, и лишь анакс мог отворить запирающую подземелье решетку.

Эридани, жестом указав братьям место позади себя, размеренным шагом двинулся от обелиска к обелиску. Это было неписаным законом – когда глава дома Раканов призывает Силу, мужчины его крови находятся рядом, и лишь анакс знает, для чего. Совершив полный круг, владыка возвел глаза к небу и словно бы окаменел. Он не делал ничего, что обычно вытворяют, изображая волшбу, актеры и фокусники – не чертил сложных фигур, не размахивал посохом, не выкрикивал непонятных слов, не разбрызгивал эликсиры, а просто стоял и ждал ответа. И ответ пришел. Знаки на лезвиях мечей начали светиться, сначала слабо, потом все сильнее. Казалось, они отделились от камня, превратившись в сотканные из лучей узоры.

Изменились и сами мечи, теперь они казались отлитыми из золота, и лишь на остриях клинков к золотому свечению примешивалось багровое, вызывая в памяти то ли кровь, то ли отблески немеркнущего Заката, в который ушли создатели Кэртианы. Эридани поднял жезл и с силой вогнал в плиту у своих ног. Металлический стержень вошел в камень, словно в масло, полыхнул вделанный в рукоять лиловый камень, и к нему устремились сорвавшиеся с клинков багровые лучи. Эрнани сморгнул и не заметил, как из них возникла кровавая дорожка, протянувшаяся от ног анакса к лестнице.

– Женщины, – Эрнани видел лишь спину брата, а голос его был бесстрастен, – поднимитесь и пройдите Дорогой Заката.

Первой на тропу шагнула рыжеволосая красавица, Эрнани ее знал – жена одного из вассалов Молний. Луч, стекший с клинка Астрапа, и зеленое сиянье Унда окутали будущую мать нежным ореолом. Эория, несмотря на беременность, двигалась грациозно и мягко, словно закатная кошка, она вышла из Дома Волн и, хоть и славилась веселым нравом, была верна своему супругу. Вторая и третья женщины не смогли преодолеть незримый барьер – простые служанки, они ожидали детей от таких же простолюдинов, и вход на холм Абвениев был им заказан. Беатриса поднималась последней, трое ее предшественниц доказали, что Ушедшие ответили на призыв анакса, но настоящее испытание начиналось лишь теперь.

Эрнани с колотящимся сердцем следил за синей фигуркой, которой огромный живот придавал странную нелепую трогательность. Эория Борраска ступила на дрожащую пламенную дорожку, и поначалу ничего не произошло. Этого и следовало ожидать: Повелитель Ветров взял в жены деву, в которой не было крови Абвениев, однако забеременела она от эория, потому и смогла взойти на Террасу Мечей. От эория, но от кого?!

Женщина сделала шаг, второй, третий. Кто же отец? Кто?!

Четыре световых лезвия рванулись навстречу друг другу и столкнулись над головой обвинительницы, сплетясь в некое подобие венца. Багрец Лита сменила синева Анэма, а тревожная зелень Унда перетекла в осеннее Астрапово золото. Беатриса Борраска носила под сердцем дитя Ракана.

Эридани стремительным жестом вырвал жезл из камня, и все погасло. Женщина доказала свою правоту и свою невиновность. Анакс, не говоря ни слова, подхватил Эрнани под руку и повел с собой, даже не глядя на Ринальди. Младший эпиарх был ему за это благодарен, опираться на руку насильника и клятвопреступника он бы не смог.

Эридани заговорил, лишь достигнув нижней террасы.

– Ринальди, – никогда еще старший брат не казался таким вымотанным, – у тебя была целая ночь, почему же ты не…

Анакс вздохнул и, все еще не выпуская плеча Эрнани, совсем другим голосом, уверенным и властным, произнес:

– Стража, взять эпиарха-наследника. В цепи!

9
Мастер

Ринальди, как никогда прежде, походил на леопарда, обложенного охотниками, – смертельно опасный и невероятно красивый. Диамни понимал, что обуявшие его вдохновение и восторг по меньшей мере неуместны, но ничего не мог с собой поделать. Завтра ему будет жаль Эрнани, Беатрису, ее седого мужа, завтра он припомнит подробности услышанного и содрогнется от низости и злобы, до которых может опуститься человеческое существо, но это потом, а сейчас он будет рисовать, рисовать и рисовать.

Художник не отрывал взгляда от подсудимого, схватывая каждый жест, каждое выражение, каждый поворот головы. Для нового храма Лэнтиро понадобится вождь солнечных демонов, и лучшей модели не найти. Более того, в глубине души Диамни уже решился на собственную картину.

На ней будет пленный демон, стоящий перед Абвениями. Мастер Коро, как истый ученик великого Сольеги, отойдет от привычной абвениатской композиции и не станет рисовать победителей – их присутствие должно ощущаться, не более того. Единственной фигурой, выписанной в мельчайших подробностях, вплоть до выпавшей ресницы на щеке, станет Враг. Он будет злым, гордым, упрямым, ненавидящим и побежденным. Именно побежденным! Те, кто увидит картину, должны понять: с подобным, оскорбившим собственное совершенство существом все кончено раз и навсегда. Возгордившийся заслуживает своей участи, несмотря на красоту и силу. О нем можно сожалеть, но им нельзя восхищаться.

Художник рисовал, а суд шел своим чередом. Анакс устало расспрашивал хрупкую женщину в синем, что-то говорили какие-то люди, вероятно, свидетели, очень долго вещал величественный седой жрец. Ему Диамни был искренне благодарен, поскольку многословные увещевания вызвали у Ринальди смех. Как он смеялся! Художник жалел лишь о том, что не в его власти останавливать мгновение – смеющийся Враг стал бы истинным шедевром! А может, написать несколько картин, повествующих о суде Абвениев над гордыней, жестокостью, подлостью и завистью, показав, что есть вещи, которые нельзя ни прощать, ни забывать? Демон может возродиться в каждом из нас, и чтобы этого не случилось, нужно понять самые основы Зла. Жаль, равных Ринальди натурщиков не найти… Значит, нужно спешить.

Четыре дня пролетели незаметно, Диамни почти не спал, ел только то, что ему подсовывали под нос, но был преисполнен сил. Выйдя из Палаты Справедливости, художник мчался к себе, благословляя судьбу, что ему дозволено жить в Цитадели и можно не тратить время на дорогу в город Ветров. Наскоро переодевшись, Диамни бросался к своим эскизам, восполняя по памяти то, что не успел зарисовать сразу. Кипа рисунков росла, но художнику было мало. Его расспрашивали о том, что происходит за массивными, украшенными знаками четырех стихий дверями, он односложно отвечал, что улики неопровержимы, но Ринальди Ракан отрицает свою вину. Подробностей мастер Коро не помнил, то есть не помнил, кто и что говорил, зато мог дать полный отчет о каждом жесте или взгляде обвиняемого. Конечно, следовало бы зарисовать и анакса, и Беатрису с ее мужем… Диамни даже пробовал это делать, но Ринальди ухмылялся или откидывал голову назад, и художник забывал и об обесчещенной женщине, и о словно бы угасавшем на глазах полководце.

Очнулся мастер лишь к вечеру последнего дня, когда все было кончено. Суд эориев признал Ринальди Ракана виновным в похищении супруги главы Дома Ветров, насилии над ней и лжи перед лицом Великих Домов, анакса и Ушедших. Именем Ветров, Волн, Скал и Молний так и не признавший свою вину эпиарх-насильник был приговорен к смерти. Это означало бой осужденного с обвинителем, судьями и их преемниками, пока кто-либо из потомков Ушедших не положит конец земной жизни преступника. Право начать смертельный поединок принадлежало Лорио Борраске.

– Старику конец, – прошипел сидевший рядом с Диамни толстяк в полу́ночном жреческом плаще, – годы не те, да и противник хуже не придумаешь.

Богопомнящий был прав. Достаточно было взглянуть на Ринальди, чтобы понять – оскорбленный умрет раньше оскорбителя. Художник поежился, вспомнив, как эпиарх прикончил эсператистского проповедника, а уж на мечах равного Ринальди после бегства Чезаре Марикьяре в Гальтарах просто нет. Обуянный гордыней осужденный уложит пару десятков ни в чем не повинных людей, прежде чем устанет и совершит ошибку. Дурацкий закон, он обрекает на смерть не только виновного, но и невинных. Можно подумать, Беатрисе и так мало горя!

Палату Справедливости затопила тишина. Мастер Коро на всю жизнь запомнил бьющие в стекла витражей солнечные лучи, поддерживаемый стройными колоннами четырех цветов неправдоподобно высокий потолок и ощущение неотвратимости беды. Беатриса казалась бледным полуночным призраком, вызванным безжалостным заклинателем средь бела дня, Борраска выглядел немногим лучше, хотя лицо его и было исполнено решимости. Его будущий убийца был спокоен, только бешено горели изумрудные глаза, и Диамни невольно вспомнил «Уходящих» мастера Сольеги. На картине у Владыки Волн глаза были такие же, как у Ринальди Ракана, – огромные, широко расставленные, цветом напоминающие лучшие северные изумруды. Но разве исполненный любви и горечи взгляд бога можно было назвать взглядом загнанного леопарда?! Нет! Наши тела, совершенные или уродливые, всего лишь сосуды для наших душ.

Гулко прозвенел гонг, и снова все стихло. Поднялся анакс. По закону, оглашая смертный приговор, повелитель Ракан должен снять венец, но Эридани этого не сделал.

– Эории, – сильный и ровный голос анакса, отражаясь от высоких сводов, и впрямь казался голосом высшей воли, – ваше решение справедливо. Приведенные доказательства неоспоримы. Ринальди из дома Раканов заслуживает страшной кары, но он не просто эорий. Он – наследник трона, прямой потомок всех Ушедших. Отказываясь признать свою вину перед лицом смертных судей, он отдает себя высшему суду. И да решат его судьбу Ветра и Волны, Молнии и Скалы. Завтра Ринальди Ракан, скованный и обнаженный, спустится в Лабиринт. Я, владыка Золотой Анаксии, Эридани из рода Раканов, замкну Капкан Судьбы, и да свершится воля Ушедших. Я сказал, вы услышали.

Беатриса Борраска вскрикнула и обхватила шею своего мужа, в первый раз за эти страшные дни дав волю чувствам. Эрнани попытался подняться, но сразу же упал на место, словно его толкнули, Энио Марикьяре опустил голову, Фла́вий Пенья сотворил знак, отвращающий зло, кто-то позади Диамни истерически захохотал.

– Да будет так, – произнес Абвениарх, возводя глаза к беломраморным сводам. – Да будет Ринальди ввергнут в Лабиринт, и да решится судьба его там, а мы умываем руки и молим Ушедших о возвращении и милости.

– Но не вымолите ее!

Художник обернулся и увидел вскочившего Ринальди. Ледяное изваяние исчезло, теперь осужденный напоминал ожившую молнию. Обычно ненависть уродует, но эпиарх-наследник в ненависти стал еще прекрасней.

– Ты! – в Палате Справедливости было не меньше двух сотен человек, но эпиарх видел лишь анакса. – Ты мой брат по крови, так будь же ты проклят этой самой кровью и моей невиновностью до последнего своего потомка! Пусть твое последнее отродье четырежды пройдет всё, что по твоей милости прохожу я! Ему будет хуже, чем мне, ведь на нем повиснут беды и подлости всех его предков, начиная с тебя. Он ответит за всех, слышишь, ты, пращур проклятых?! Невиновные будут платить за виновных и не расплатятся. А я вернусь и увижу, как они проклинают тех, кому обязаны своей участью. Да падут эти проклятья на твою душу, Эридани Ракан, где б она ни была, на твою душу и души всех твоих сообщников!

Лицо анакса дрогнуло, но ответить брату он не успел. Порыв ветра с шумом распахнул одно из забранных цветными витражами окон, обнажив кусок черно-синего предгрозового неба. Несмотря на тяжелые низкие облака, Цитадель заливал нестерпимо яркий свет. Видневшиеся в оконном проеме стены и часть Малого храма казались ослепительно-белыми.

За первым порывом ветра второго не последовало, напротив, на Цитадель спустилась давящая, чудовищная тишь, а затем в Палату Справедливости медленно и величественно вплыл багровый огненный шар размером с кошку. Немного задержавшись над судейским столом, он уверенно двинулся к Ринальди, постепенно меняя цвет с закатно-алого на оранжевый, желтый и, наконец, зеленый.

Когда небесный гость поравнялся с лицом эпиарха, он светился той же таинственной глубокой зеленью, что и взгляд осужденного. Сгусток изумрудного огня какое-то время провисел на расстоянии двух ладоней от лица эпиарха, словно вглядываясь в его душу, затем замерцал, распался на тысячи искр и исчез. Ринальди расхохотался, и тут же снаружи раздался оглушительный удар грома и хлынул ливень.

Это было совпадением! Служители плохо закрыли окно, а порыв ветра… Порыв ветра? Не тот ли это ветер, что помог Ринальди отшвырнуть эсператистского кликушу на невозможное для человека расстояние и трепал волосы эпиарха, когда даже легкие девичьи ленты на ограде храма – и те безжизненно повисли? Диамни словно наяву увидел запавшую в память картину – замершая площадь, неподвижная вечерняя жара и развевающаяся золотистая грива. Раканы от рождения наделены исходящей от самих Абвениев силой. Говорят, она подвластна лишь анаксу, но так ли это?

Осужденного увели. Он шел спокойно и устало, как воин, сделавший свое дело, он и был воином. Прежде, чем стал насильником и подлецом.