Уильям Берроуз
Западные земли

Первую ночь Холл проводит в отеле «Скала». Он выясняет, что не переносит английский колониальный туман, что комната маленькая и неуютная, что рабочие стучат по утрам, когда ему хочется спать. Он выписывается из отеля и находит на Мэйн-стрит комнату с окном, выходящим в вентиляционную шахту. Подниматься в комнату нужно по темной лестнице затем пройти мимо плохо освещенной конторки портье. Чем же таким странным воняет в этом месте? Это смесь запахов жареной картошки-фри и протухшей рыбы, матрасов, которых никогда не просушивали на солнце и постоянной тридцатиградусной жары. Он вспоминает, что тот же самый запах стоит в дешевых гостиницах Панама-Сити.

Он договорился, что почту для него будут оставлять в конторе банка «Ллойдз», где у него открыт счет.

– Извините, сэр. Для вас ничего нет.

Он обналичивает чек и прогуливается по Мэйн-стрит в тени Скалы. Это огромное нагромождение камней, кустов, крепостных укреплений и радиовышек видно из любой части города.

Британцами родились, британцами умрем.

Чайное заведение с кафельным полом и растениями в горшках, длинная комната, вытянувшаяся футов на пятьдесят вглубь от входа с улицы, зеркала на стенах отражают Галифакс, Мальту, военный и гражданский персонал, разговоры об уходе в отставку, жаловании и слугах. Он начинает задыхаться в этой атмосфере, расплачивается и выходит на улицу, сопровождаемый неодобрительными взглядами: «Этот явно не из колониальных служащих».

Лавки с отрезами ирландского твида, фотоаппаратами, биноклями, музыкальными шкатулками, индийские магазинчики, точно такие же, как индийские магазинчики в Панаме, на Мальте и на Мадагаскаре… шарики из слоновой кости, вставленные один в другой, гобелены с тиграми и бородатыми всадниками, сжимающими в руках ятаганы. Кто покупает всю эту дрянь? Он начинает подозревать, что все это – просто прикрытие для какого-то чудовищного заговора. Вполне возможно, ведь очень многие индусы занимаются обменом валюты.

Бар для солдат и матросов с вращающимися дверями, матросы из Танжера, выбравшиеся на день за покупками. Чай «Эрл Грей», джем от «Фортнум и Мейсон», коричневый сахар, специальное сливочное печенье. Костюм еще не пошит. Портной обещает закончить завтра. Стоит ли задерживаться долее на Скале?

Назад в гостиничный номер, тяжелый ключ оставлен на полочке. Кровать не заправлена… простыни грязные, и запах от них тяжелый, на цвет ни белые, ни серые – цвет сахара в сиротском приюте – и мокрые еще, липнут к коже, словно потный саван. В пять тридцать он встает и выпивает две порции неразбавленного виски у себя в номере, сидя на простом стуле из темного, покрытого пятнами дерева, портрет Эдуарда VII на стене – судя по всему, подарок от компании, которая устанавливала сантехнику – медные трубы и бачки под потолком, из которых постоянно капает.

В обеденном зале практически пусто… старомодный коммивояжер с грузом музыкальных шкатулок, дешевых транзисторных приемников и ручных фонариков из Гонконга. Официант нехорош собой, обрюзгший, курчавые черные волосы и золотые зубы, засаленный черный пиджак и белая рубашка с черным от грязи воротничком.

Он нехотя заказывает стейк, картофель-фри и полбутылки красного вина.

– Ах да, еще принесите мне сразу двойное виски.

– У нас нет разрешения на торговлю крепкими спиртными напитками.

– Да у вас вообще ничего нет!

Стейк тонкий, морщинистый и прожаренный до твердости подошвы. С картофеля-фри капает жир, а официант ставит на стол бутылку сладкого белого вина.

– Принеси мне красного вина, ты, мартышка гибралтарская, или я тебе горло перегрызу! – шепчет он одними губами на грани слышимости. Официант отшатывается, на его лице – недоумение и злоба. Холл тычет пальцем в меню.

– Унесите вот это… и принесите это.

Официант хватает со стола бутылку и удаляется, бормоча себе что-то под нос. Скатерти примерно такого же цвета, что и простыни, на них пятна от еды, вина и пива, сигаретный пепел. Невыносимая обстановочка. Он вспоминает, что по дороге из аэропорта возле Восточного пляжа он видел указатель: «Отель Панама».

Холл выписывается из гостиницы и находит такси на маленькой площади под деревьями, на которых чирикает целая стая воробьев.

– Это где-то в направлении Восточного пляжа…

«ГИННЕС» – САМОЕ ТО ДЛЯ ТЕБЯ.

Бетон и колючая проволока, затянутая сорняками и виноградом, радиовышки, бараки, возле которых испанки развешивают белье на просушку и сплетничают голосами, звучащими как трескотня попугаев… испанские мальчишки с велосипедами.

В «отеле «Панама», в отличие от всех остальных гостиниц на Скале, персонал вежлив. Ему показывают комнату наверху с видом на бараки рабочих, радиовышки и Скалу. Чистенькая, с большой, комфортабельной кроватью, шкафом и письменным столом, ванная комната с большой розовой фаянсовой ванной и горячей водой в изобилии.

На следующий день он заглядывает в «Ллойдз».

– Извините, сэр, для вас ничего нет.

Черт побери, мой корабль отплывает через три дня. Если книги не прибудут к этому времени…

От гостиницы начинается дорога, которая идет вдоль пляжа до изгороди вокруг летного поля где-то в пятистах ярдах от входа в отель. В другом направлении дорога соединяется с главным шоссе, которое идет вокруг всей Скалы где-то на расстоянии сорока футов от берега моря. Около того места, где дорога с Восточного пляжа впадает в главное шоссе, находится муниципальная станция сжигания мусора, над которой постоянно клубится столб дыма, пятнающего небо черной жирной копотью.

Снова в «Ллойдзе».

– Все прибыло, сэр. Распишитесь вот здесь…

Давно бы так. Пароход отплывает завтра в 9 вечера.

Он покупает хозяйственную сумку-авоську, чтобы упаковать книги. Не будет распаковывать, пока не окажется в каюте. Еще покупает выпивку, печенье и немного сыра. Подчиняясь какому-то порыву, сворачивает в боковую улочку. ДОКТОР ХЕНЛИ, ТЕРАПЕВТ И ХИРУРГ. Хм, почему бы не попробовать затариться?

Убогий кабинет, такой же убогий, как и одежда доктора. Хенли немного за шестьдесят, он высокий и худощавый, с пронзительным взглядом голубых глаз, словно сорока, которая высматривает блестящую вещицу, чтобы утащить ее к себе в гнездо.

– Итак, чем могу быть вам полезен, юноша?

– Доктор, у меня проблема. Я – морфинист, а завтра я отправляюсь на пароходе в Венесуэлу… пятнадцать дней пути.

– Хмм… да, это действительно проблема.

– Я могу продержаться на одном гране в день, доктор.

Холл достает двадцатифунтовую купюру из бумажника. Врач смотрит на деньги.

– Я могу выписать рецепт не более чем на десять гран, и то это будет выглядеть подозрительно, или же на пять гран дилаудида⁵⁷.

– Давайте дилаудид.

Доктор выписывает рецепт. Холл вспоминает свое темное прошлое. Темное пятнышко то там, то здесь. Гонконг, Сингапур, Аден, Александрия. Как это он так все мимо Гибралтара?

Доктор звонит куда-то по телефону, вешает трубку.

– Идите с рецептом в английскую аптеку на Мэйн-стрит… спросите сеньора Рамиреса.

Без промедления Холл мчится в аптеку. Сеньор Рамирес кидает беглый взгляд на рецепт.

– Пару минут, сэр.

Он возвращается с пузырьком из темно-коричневого стекла.

– С вас десять фунтов, сэр.

Аптекарь знает, что этот клиент с ним спорить не будет.

Холл – единственный пассажир на почтовом пароходе. Как только он оказывается на борту, якорь поднимают. Замечательная каюта: кровать, письменный стол, стул и вешалка. Он вводит себе одну восьмую грана и засыпает.

Он просыпается от покачивания парохода и запаха моря. После завтрака распаковывает книги. Где еще, кроме Лондона, купишь книги, которые тебе нужны? Разве что еще в Париже; многие источники – на французском, но из Парижа книги пришлось бы ждать неизвестно сколько времени. Вот, здесь все, что нужно… состав яда сколопендры, клинические случаи, иллюстрации с примерно тремястами видов этих тварей. Он снимает крышку с портативной пишущей машинки.

8

День Благодарения, вторник, 24 ноября 1985-го года. Город будущего по названию Леукан, компактный комплекс зданий из красного кирпича с балконами и пожарными лестницами. Я сижу на кушетке, покрытой дешевым армейским одеялом, и баюкаю белого младенца. В смысле, совсем белого. У него даже зрачки белые. Я не очень хорошо вижу его лицо. У младенца – длинные белые клыки. Белые глаза его сверкают, словно бриллианты или свежий снег, от него исходит возбуждающий мускусный звериный запах, обрезки целлулоидной ленты освещают на миг крохотные кинотеатры случая, перед тем как сгореть наподобие колпачков коулменовских ламп.

Улица словно плот, угол Першинг и Уолтон… угол отрывается и уплывает сквозь деревья, рыболовы удят прямо с тротуаров, слегка покачивается листва, белка застывает стоп-кадром, старые декорации обветшали, они осыпаются со страниц, волны накатывают на волноломы, старые фотографии скручиваются и рассыпаются на клочки… желтое мерцание фонарей, гигантские листья, они едят розовый торт, лист картона отрывает от стены поднимающимся ветром, пирсы размываются прибоем, развалины дома, дождь, серое небо.

Посмотри на этот летательный аппарат, похожий на подержанный автомобиль или самолет, изношенный милями пути и трагическими ошибками. Ничего, в одну сторону долетит, утешаешь ты себя. Аппарат называется «Дай Бог Доберемся».

– Джо, похоже, крыло отваливается.

– Оба крыла, босс.

– Что ж, тогда залатай их.

(Он раньше был большим воротилой, никак не может привыкнуть к тому, что его космический корабль пришел в упадок; если «упадок», конечно, достаточно сильное слово для того, в каком состоянии находится эта колымага.)

– Залатать? Чем, босс? Пластырем и жевательной резинкой? А чего бы тебе самому не надеть страховочный пояс и не поступить по-мужски? Вылезай и латай сам.

– Я? Что?

И тут до него начинает доходить. Эти старые денежные мешки во многих отношениях хуже полковников КГБ.

Ким паясничает и кривляется, напялив на себя капитанскую фуражку. Он одновременно находится в глубоком космосе посреди студеной темноты, и в то же время в своем городе, который похож на кусок реквизита. Город Лоуренс продается целиком, и кто-то его покупает – то ли русские, то ли кто-то еще. Единственное, что связывает Кима с Землей в настоящий момент – это кошки; в то время как сцены из его прошлой жизни лопаются у него перед глазами, словно мыльные пузыри, улетают через Кошачий Лаз, в котором видны нерегулярные вспышки, которые то появляются, то исчезают. Он слегка касается пульта управления, чтобы воскресить отдельные моменты покоя и волшебства, такие, как маленький зеленый северный олень в Форест-парке, маленький серый человечек, который играл в построенном мной домике из кубиков, а затем выскочил через тут же растворившийся в воздухе кошачий лаз.

Двери повсюду, со всех сторон… пруд в сумерках, прыгает рыба, кот вспрыгивает ко мне на колени и упирается лапой в живот…

Эта жара и покой, эти мирные сцены…

Интересно, выпивал ли Вордсворт? А может быть, он был тайным опиоманом? Опоясывающий лишай, ясное дело. Мы – люди светские, мы все понимаем. А может быть, он был заурядным английским педофилом?

– А вот тебе фартинг, Люси.

– Ух ты! Целый фартинг, сэр, и все мне?

– Да, моя сладкая уточка, все тебе. (Все тебе, если ты мне дашь.)

– Что стряслось с моим сахарочком?

– Ах, понимаете, сэр, надвигается зима и мне нужно новое пальто.

– Но я тебе уже покупал пальто в прошлом году.

4 января 1986 г. Мне снится, что я снимаю комнату на двоих вместе с Иосифом Сталиным. Комната представляет собой альков, расположенный сбоку от коридора, ведущего в ресторан. Дело происходит в Чикаго, хотя город на Чикаго совсем не похож. Он похож на кинодекорацию, окутанную серым туманом. На другой стороне реки – восточная часть Сент-Луиса, сорняки растут на потрескавшихся мостовых, маленький заповедник в духе двадцатых годов… повсюду протянуты телеграфные линии, запах пароходного дыма и заросли, в которых живут бродяги.

Я смотрю на Сталина и понимаю, что руки этого человека по локоть в крови миллионов жертв. Разумеется, он приказал бы меня убить с такой же легкостью, как и любого другого представителя разлагающейся буржуазии. Но этот Сталин настроен дружелюбно и совсем не похож на того Сталина, которого я знаю по фотографиям и киножурналам. Он тоже невысок ростом, но не носит усы. Мой Сталин средних лет, небрит, плохо одет и неопрятен.

– Логово медведя находится в Чикаго.

А это уже цитата из последовательности снов, виденных мной в Танжере в 1963 году. В то время я не понимал ее смысла. Не понимаю и сейчас. А вот еще один:

– Капитан Берне был арестован сегодня в связи с убийством, произошедшим в море на подходе к Чикаго. Свидетели на берегу наблюдали яркую вспышку, произошедшую в момент ареста.

– Жизнь – это мерцающая тень, начинающаяся с боли и ею же кончающаяся, – сказал мне как-то во сне Иэн Соммервиль.

А что это за дрянь ест дядюшка Джо? Что-то черное, похожее на кровяную колбасу. Я не могу оторвать взгляда от этого процесса, который кажется мне символом массовых убийств. Тяжелее всего даются первые несколько сотен тысяч. После этого, как утверждают, дело идет все легче и легче. Эта жирная пища, которую он ест, не вызывает у меня никаких чувств – ни плохих, ни хороших. Он мне даже не отвратителен.

Но у него определенно вид человека, который имел некогда вес… «Посмотрите, вот это Аль Капоне, а это – Джон Бэрримор, или Джек Бак, или Манолете». Человек, который имел некогда вес… вот он сидит, в рубашке без воротничка, медная запонка расстегнута. И все же он некогда имел вес… никаких сомнений.

Это даже не частная комната. Через окно я вижу кассовый аппарат и официантку, которая ведет клиентов к столику. Люди среднего возраста из тех, что обращаются к своей жене «матушка».

– Так вот, мы с матушкой были в Мексике, и нам там ужасно не понравилось. У матушки разыгрался геморрой, и во всей Мексике нам не удалось достать свечей, так что я им прямо так и сказал: «Когда же у вас, ребята, здесь будет цивилизация?» И аптекарь мне ответил: «А на фиг нам ваш сифилис, у нас тут своего хватает», а потом продал матушке опиумную свечу, и ей слега полегчало».

Официантка похожа на Оливку, жену моряка Полая – длинная шея и цыплячья головка. Я смотрю на дядюшку Джо. Он знает тайну власти: выжидай долго и действуй стремительно. Гитлер умел действовать стремительно, но не умел выжидать. Сталин был терпелив как настоящий крестьянин.

Начните игнорировать собаку, и она тут же примется скулить и скалить зубы в собачей улыбке, словно Гэри Купер в роли обаятельного миллионера – в самой отвратительной из ролей, которые ему доводилось играть. Он, понимаете ли, эксцентричный миллионер, когда покупает пижамы, то покупает только верх без штанов… правда, обаяшка?

– Только верх, сэр? Я боюсь, что…

Менеджер отчаянно жестикулирует.

– Ах да, разумеется, мистер Уэнтуорт. Я отлично вас понимаю… только верх.

Вот он сидит за фортепьяно, заигрывая со служанкой:

– Трали-трали-вали, а вот и наша Салли!

И отвратительно ей подмигивает. Но она тут же наедается зеленого лука, и он отшатывается.

– Надень мне сначала кольцо на палец, а до тех пор… я буду бороться с тобой при помощи любого овоща, что окажется у меня под рукой.

На такого Купера наблевать мало. Он это заслужил. Знаешь, в чем разница между звездой и актером? Актер может играть любую роль, но звезда всегда играет саму себя. Это то самое неуловимое нечто, которое только Гэри Купер способен внести в любую роль, независимо от того, что именно он вытворяет на экране – вешает ли лучшего друга за кражу скота или изображает Среднего Американца.

Да, звезда может играть саму себя многими способами. Посмотрите на Джона Уэйна в «Красной реке»… Вот группа парней нанимается перегонять скот… тата-та-там. Но когда начинаются серьезные проблемы, два паршивых труса дезертируют.

Вот их ловят и приводят к Дьюку, который покачивается в седле, как всегда пьяный в стельку, и, отхлебывая из бутылки, рычит:

– Они у меня надолго это запомнят. Ублюдки визгливо огрызаются:

– Ну, давай попробуй, пристрели нас!

Дьюк делает добрый глоток, вытирает рот тыльной стороной ладони, а потом рычит самым мерзким голосом, который мне только доводилось слышать:

– Нет, я вас буду вешать.

Впрочем, его пиар-менеджер не дает ему это сделать.

– Это повредит твоему имиджу, Дьюк. Надо позвать Старика, чтобы он выстрелил тебе в ногу и все испортил.

Дезертиры исчезают незаметно, как койоты, да они, в сущности, койоты и есть.

Позднее, в интервью, он отстаивал свою исходную позицию.

– Черт побери, я все равно повешу этих сукиных детей! Я согласен, чтобы обо мне думали как о жестоком человеке с тяжелым характером, но не хочу, чтобы меня представляли злым или мелочным.

Что тут можно сказать? Иногда немного мелочности украшает человека. По крайней мере, трудно представить, как бы она могла испортить Дьюка.

Голливуд способен разъять человеческую душу по косточкам. Не существует такой человеческой мечты, которую Голливуд не смог бы низвести до состояния чудовищной пародии. Знайте, человеческая оболочка лопнула… и из нее наружу прямо на первую полосу «Volkischer Beobachter» выползает чудовищная сколопендра с головой Голливудского Жида.

История нацистского движения, спрессованная в трехминутный фильм. Пивной путч… «Майн Кампф».. Олимпийские игры… концентрационные лагеря, блицкриг… русский фронт… бункер… казни в Нюрнберге… палач на острове Самоа пытается смастерит!, электрический стул… удар тока испепеляет его.

Старый сержант танцует хулу.

– Хотелось поехать мне на Самоа, хотелось увидеть там птицу моа.

Наступает миг, когда в ослепляющем нас потоке дерьма человек внезапно прозревает и видит все, и как это все связано между собой в единое целое. И он становится этим всем, и оно становится им, и исчезает одиночество, исчезает разобщенность, и приходит безграничная любовь. Он узнает все вопросы и все ответы – вернее, ответ, в сущности, всего лишь один, и тогда он садится и пишет «Дитя природы»⁵⁸ и выздоравливает.

 
В жизни научись любить
И в ответ любимым быть.
 

Атака легкой кавалерии: наше преимущество неожиданность. Враждебный вирус не может позволить себе быть гибким. Они не могут поверить в то что мы в состоянии выжить после передачи их, на первый взгляд непогрешимых, программ.

Космический аппарат изготовлен из световых волн, поэтому сознание путешественника должно быть абсолютно пустым. Любые тяжелые мысли будут разнесены на атомы чудовищной скоростью. Цель расположена в Южной Юте… всем эскадрильям на базу… координаты 23… продолжаем наблюдение… тарелки… сетчатые конструкции поднимаются и опускаются, тротуары словно огромные механические игрушки… обратный магнетизм… они могут извлечь мысли из твоего мозга и втянуть их… стена впереди… очень узкий проход… черная стена… проход словно трещина… выгребаем на озеро Одинокой Звезды…

Озеро пусто, пристань для яхт обветшала. Несколько разрушенных остовов заполнены водой. Я сажусь в алюминиевую шлюпку и выгребаю на середину неподвижной черной водной глади. Яростные атаки визжащих демонов с картин Босха чередуются с нападениями красношеих линчевателей негров, гомофобов и рычащих псов… колючая проволока… собаки… вышки… Achtung! Пулеметный огонь… застряли в старых военных фильмах.

Я вспоминаю игру, в которую в детстве мы играли в школьном автобусе:

Первый ребенок: «А я к тебе домой мокасиновую змею подброшу!»

Второй ребенок: «А я твоей матери в электрическую грелку кобру засуну!»

Первый ребенок: «А я серных вдов напущу в сортир твоей бабушки!»

Второй ребенок: «А я подкину пиранью к тебе в ванну!»

Первый ребенок: «А я подолью серную кислоту в твое полоскание для рта!»

Второй ребенок: «А я добавлю азотную в твои глазные капли!»

Чудеса изготовляются из самых неподобающих компонентов. К тому же они – крайне опасное оружие Когда пропала уже всякая надежда, чудо становится последним средством, к которому мы прибегаем.

Есть только две эпохи – Эпоха Чудес и Эпоха Тотального Антиволшебства, Античуда – полностью предсказуемая причинно-следственная вселенная, которая на полных парах мчится в Великое Ничто.

Оргоновые генераторы, арестованные полицией. Кровоточащий Христос, время подходит к концу Ползучая победа термодинамики.

Чудо Белого Кота:

У Белого Кота имеются миллионы заступников, которые будут биться за него, жертвуя собой.

– Долой Правление!

– Долой Ядерный Заговор!

– Выйдите к нам и объясните, чем вы там занимаетесь!

Мякиш подпрыгивает:

– Да вы, наверное, собрались погубить нашего Белого Кота?

Сейчас Мякиш лежит у меня на коленях и громко мурлыкает. Он очень любит ласку, мой маленький шоколадный Мякиш.

Неожиданный ингредиент? Чем может быть опасен старик-кошатник? Опасность грозит всегда оттуда, откуда ее меньше всего ждешь. Огромные черные коты жадно лижут Млечный Путь.

Выползайте из-под стола, члены Правления: настало время лицом к лицу встретиться с Белым Котом и теми, кто за ним скрывается.

Неужели они боятся безвредного, неизбежного кота? Нет. Боятся они тех Богов и духов, которых Белый Кот воплощает. «Кот – это сам Ра во плоти». И еще есть много других невидимых сил – сил, которые они считали уничтоженными, выведенными из игры или взятыми в окружение.

– Скажу вам, что я думал – сквозь такую блокаду ничто не прорвется… и никто… но вот он здесь… Белый Кот.

Кот, светящийся безжалостным белым пламенем: вот из тьмы высвечиваются секретные файлы и донесения, вот – директивы и меморандумы, вот все тайное становится явным. Ни одного неосвещенного угла. Власть, оказавшись на свету, сморщивается и. тает.

Свет пролит на дезинформацию и на планы по эвакуации ограниченного персонала, немногих избранных, которые должны выжить после ими же развязанной планетарной катастрофы.

Операция «Клипер»: космический парусный корабль, приводимый в движение потоком излучения, возникшего в результате взрыва, который превратит Землю и всех ее обитателей в дымящийся пепел. Все эти сведения – плохой пиар, совсем никудышный.

Эй Джей Крамп был филантропом. Был он им ж всегда. За многие годы до своего обращения он пришел к выводу, что лучше платить зарплату другим чем получать ее самому. Он был таким скрягой, что не захотел платить даже бухгалтеру, и вел все счета сам в огромных гроссбухах, хранившихся в его гряз ной конторе, откуда он ворочал многомиллионными делами своей торговой сети, охватившей всю страну от побережья до побережья. Как-то в Рождество, просматривая гроссбухи, он развил свой предыдущий вывод: лучше давать деньги другим, чем делать их самому.

И тогда он основал Фонд Крампа. Первым делом он построил на свои деньги турецкие бани с поилкой для лошадей перед входом. Зачем он их построил? Он что, был чистюлей, этот старичок? Нет, чистюлей он не был, и даже никогда не принимал ванну из страха, как бы чего не вышло. Но он любил чистоту в других А почему поилка для лошадей? Он что, любил животных? Нет никаких причин считать, что он их любил хотя прилюдно он никогда не обидел ни одного животного.

И это было далеко не все, что он сделал для города. Еще он основал приют для бездомных животных. Особенно он любил кошек. И он никогда не практиковал эвтаназию. «По-моему, вряд ли можно помочь кошке, убив ее». Когда соседи приходили пожаловаться на то, что сбежавшие из приюта кошки охотятся на птиц, он разместил по всему городу сотни птичьих кормушек. А еще он организовал приюты и суповые кухни для бездомных. Во всех этих заведениях на стене висит портрет учредителя в полный рост.

Таким образом, он практически освободил себя от уплаты налогов. Дом, в котором он жил, стал именоваться Институтом международного питания, специализирующимся на пищевых пакетах, содержащих витамины, минералы и протеины в специальной «крамповской» упаковке размером не больше пачки сигарет и поэтому очень удобной для раздачи.

Сегодня Рождество. Старый Крамп сидит и вспоминает прошедшие рождества. Что ж, ему всегда нравилось отдавать все другим. Конечно, состояние при этом тает в размерах, но затем все возвращается обратно в виде сложных процентов.

Рождественский подарок… он поглаживает белого кота, лежащего у него на коленях. Сколько еще рождественских дней впереди…

Где-то лет пятнадцать тому назад я придумал телевизионное шоу под названием «По первому зову». Герои шоу должны были появиться в студии и ответить на целую кучу трудных и очень личных вопросов. В качестве героев могли бы выступать как знаменитости, так и никому неизвестные персонажи. Если приглашенный в студию человек отказывался прийти или не приходил вовремя, вместо него на те же самые вопросы отвечал похожий и соответствующим образом одетый статист-двойник. Не будь статистом. Явись, если тебя позвали.

Эта идея оставалась безо всякого применения вплоть до нынешнего утра. Иногда случается так, что средства массовой информации способны довести нервную систему субъекта до такого состояния край него возбуждения, что с ним случается сатори. Это так называемое Психанутое Сатори, и оно является одним из труднейших путей к постижению истины чему свидетель Эзра Паунд. Никто в здравом уме не станет благодарить раздражавшую плоть песчинку за то, что она породила жемчужину. Более того, наверняка никто это и не станет делать, в ужасе отшатнувшись от откровения, порожденного подобной при чиной.

Нынешним утром я придумал телепередачу, основанную на идее Белого Кота. Белый Кот символизирует серебристый свет луны, проникающий во вес закоулки небес и очищающий их от тьмы к приходу нового дня. Белый Кот именуется санскритским словом Маргарас, которое означает Охотника, Исследователя, Следопыта – Того, Кто Идет По Следу. Он также убийца сил, таящихся во мраке. Все тайны и мотивы и сущности становятся явными в ослепительном серебряном сиянии Белого Кота.

Передача могла бы называться «Кошачий глаз». Ее участники один за другим предстают перед Кошачьим Глазом. Это немного похоже на старую игру «Прав да или штраф». Организовано это следующим образом: допустим, в Уорвике, штат Род-Айленд, живет какой-нибудь бесполезный засранец, который убил бродячую кошку, сварив ее заживо в микроволновой печке. Мы устанавливаем его имя и адрес. Мы фотографируем его дом и его самого. Мы берем интервью у его соседей.

А затем мы вызываем его на нашу передачу. ПРАВДА. Он, разумеется, отказывается. ШТРАФ. Мы показываем его по телевизору. Мы используем для этого отталкивающего двойника-статиста. Мы показываем его фотографию. Мы показываем его дом. Мы приглашаем зрителей звонить по телефону и комментировать увиденное. Лучше бы он пришел на передачу. Штраф может оказаться таким, что жертве этого не пережить. Ей приходится переезжать в другой город. Менять имя. Но Белый Кот все равно найдет его. Мы никогда не оставим его в покое.

Другая передача могла бы называться «Правда и награда». Непризнанные художники, невознагражденные таланты, забытые изобретатели, идеи и концепции – скромные труженики сил Джун, Маленького Народца.

Подходящий пример: приюты для бродячих животных, где их бессрочно содержат, не убивая. Ах да, извините… положено говорить «не усыпляя». А как вы отнесетесь, если «усыпить» предложат вас! Плохо отнесетесь? Ну так вот, животным это тоже не нравится. Они прекрасно чувствуют свой смертный час, поэтому приюты так называемого «Общества за туманное обращение с животными» на самом деле – лагеря смерти. Я бы не смог работать там ни за какие деньги. Нет, конечно, эти лагеря приносят определенную пользу. Там находят новых хозяев для части животных и т. д. Добро пожаловать. Только не на мое шоу.

Существует два постоянных приюта в окрестностях Нью-Йорка и еще один в Чикаго, который называется «Три-Хауз». Мы показываем в нашей передаче проделываемую ими работу, призываем направлять пожертвования и выслушиваем полезные предложения. Мы разыскиваем тех, кто неизвестен, кто не вознагражден по заслугам. Тех, кто остановился и помог. Тех, кто пригрел сирых. Джонсонов этого мира. Мы караем говнюков и вознаграждаем джонсонов.

Придите, пьяницы и наркоманы… придите, лишенные покоя извращенцы.

Примите свои пусть опоздавшие, но заслуженные лавры.

Кто бы вы ни были и что бы вы ни сотворили.

Набожные уроды, чистоплюи, милые люди, общественники, зануды.

Прочь ваши лапы от лавровых венков.

Это – знак Бессмертия, и он не для вас.

Луиза Боган⁵⁹.

Дорога в Западные Земли – самая опасная дорога в мире, и вследствие этого прошедший ее бывает вознагражден больше всех. Само знание о существовании этой дороги нарушает заключенный с людьми завет: никому не позволено преодолеть боль, страх и смерть или хотя бы узнать о том, что священный завет с человечеством был заключен под угрозой наказания болью, страхом и смертью. Больше всего на свете они боятся, что их миллионнолетний обман будет однажды раскрыт.

Проникнуть в Западные Земли означает навсегда оставить скрижали завета пылиться в нужнике человечества по соседству со старыми почтовыми каталогами.

Город Вагдас охватывает обширную территорию вокруг озера, постепенно переходя в пригороды и сельские окраины; Вагдас и прилегающие к нему центры предлагают широчайший выбор разнообразных стилей жизни. Неф часто путешествует наудачу, зачастую выбирая дорогу при помощи орла или решки.

Его постоянно сопровождает Неку – юноша ослепительной красоты – и Мекем, тело которого – словно оживший мрамор, а душа бесстрастна как у изваяния. Они приходят на перекресток, и Неф улавливает слабый запах сколопендры, похожий на запах горящих пряностей, принесенный жарким ветром, обжигающим кожу и скребущим легкие. Они возвращаются по собственным следам назад и поворачивают в другую сторону.

Ha закате они приходят в город, стоящий на берегу топкого озера. Обогнув угол, он ощущает кожей лица дуновение ветра с озера… чистый, чистый синий аромат. Эта часть Вагдаса застроена старыми домами из красного кирпича: дома окружены деревьями и садами, крыши их крыты черепицей, шифером и листовой медью. Лужайки тянутся до самого берега озера, подходят к пирсам.

Дом на Першинг-авеню отстоит далеко от мощеной улочки, его стены отполированы долгими столетиями. Неферти находит ключ. Поворачивает его в замке. Входит и тут же спотыкается о кучу игрушек, наваленных у порога… одно Рождество задругам, слой за слоем… на самом верху лежит винтовка калибра 30-30 и коробка патронов. Отвалившаяся лепнина хрустит под ногами, словно снег.

Он движется по направлению к столовой, где громоздятся грязные тарелки, заходит в кладовую и на кухню, прокладывая путь между кучами мусора. Он выходит на заднее крыльцо, выходящее на двор и садовую дорожку. Сад зарос сорняками, как джунгли. Фасад жилого дома, выходившего на Юклид-авеню, обвалился, окна выбиты, там давно никто не живет… от всего этого места разит запустением и заброшенностью.