Анастасия Нагирная
А потом с ней случилась жизнь

Глава 1

Когда-то я хотела прожить эту жизнь идеально. По плану. Так учила меня мама. Сколько себя помню, больше всего на свете я боялась оступиться. Как будто жизнь – это канат, висящий над пропастью. Как будто есть идеальный ровный путь, который можно пройти, если все делать правильно, не совершать плохих поступков и быть хорошей девочкой.

Так я и жила. Ровно тридцать лет.

Но вот – в жизни что-то происходит. И однажды ты просыпаешься в другой реальности. Твоего прежнего идеально выстроенного мира больше нет и никогда не будет. Канат оказывается сетью.

Маленькое прямоугольное окошко в крыше реанимобиля ритмично освещается синим светом. Жесткая жердь носилок больно давит на бедро. Я лежу на боку, придерживая круглый живот на каждом ухабе и повороте и думаю, что никогда не замечала, какие в Москве плохие дороги. Да, с этого все и началось.

Заботливая медсестра прижимает к лицу маску с длинным проводом:

– Дыши, девочка, дыши кислородом.

Через маску как будто ничего не поступает, но нет сил сообщить об этом медсестре. Светает. Я с тоской вспоминаю о тех нескольких вдохах предрассветной прохлады, которые успела сделать, пока Марк с водителем скорой тащили меня от подъезда до реанимобиля на нашем синем пледе. Трещали нитки. Щебетали предрассветные птицы.

Бедный Мишенька. Разбуженный среди ночи, он так и остался в своей кроватке, и с ужасом наблюдал, как его маму уносят. Испуганные сонные глаза. Что он делал, когда остался совсем один? Сидел в тишине, уставившись на черную лужу на простыне? Матрас, наверное, уже пропитался…

Я всегда хотела, чтобы вторая беременность была другой. Всем об этом твердила. Интересно было почувствовать, как это – когда ребенок приходит сам. Неожиданно, а не когда ты его долго вымаливаешь и в нетерпении высчитываешь дни, замираешь в предвкушении появления второй полоски. Но свои желания нужно формулировать четко, мироздание все слышит. Я и предположить не могла, что «другая» беременность может оказаться настолько другой.

Когда это случилось, я сразу поняла. Накануне вечером отливали с Мишей мыло из подаренного набора. По инструкции в каждый брусок нужно было добавлять несколько капель красителя и ароматизатора: морская свежесть, хвойный лес… Меня воротило. А потом ночью мне приснилась кареглазая девочка. Она смотрела на меня и хитро улыбалась. Как будто она была старше меня, и все уже знала. Утром я откопала на дне аптечки потертую упаковку с тестом на беременность – остался со времен планирования Мишки. Глянула срок годности – истек месяц назад, но все равно решила проверить.

Две полоски. В висках застучало. Помню, как стоя в ванной, подняла глаза и посмотрела на себя в зеркало. Смотрела и не узнавала. Пальцы ожили и стали растирать подбородок, виски, шею, губы. Внутри не было радости, совсем не было радости. Я испугалась и сама не могла понять причину. Ведь я всегда хотела второго ребенка, и сейчас для этого самое удобное время: Мишке уже пять, месяц назад мы купили загородный дом. Это была моя самая большая мечта – свой дом. Теперь нужно было сделать в нем ремонт и навести уют. У меня было на это целых девять месяцев. Подумать только, в новый дом сразу пришел новый человек. Но эти мысли не успокаивали меня. Тревога и напряжение не покидали.

В тот день я одна во всем мире знала о том, что во мне новый человек, Марк был в командировке. Я поторопилась воссоздать в памяти все события последнего месяца – выстроить их на временной шкале, и сразу поняла, что это будет девочка, очень выносливая. И мысль о девочке как будто привнесла радости в мое смятение.

И все же тест был просроченным. Нужно было перепроверить. Днем я купила в аптеке новенький тест. Две ярких полоски. Беременна.

– Ну вот и приехали, – вздыхает медсестра. Машина останавливается. – Жди, сейчас вернусь.

Я стягиваю с лица ненавистную маску.

В приемном отделении темно и суетно. У стены на носилках – человек весь в крови после пьяной драки. Мне дурно от круговорота разбитых носов, смеси запахов крови, табака и перегара. Над самым ухом раздается голос медсестры:

– В гинекологии мест нет, везем тебя в роддом.

Мы возвращаемся в машину. Едем недолго – роддом оказывается на территории больницы.

В тусклом зеленоватом свете приемного отделения врачи, как сонные мухи, медленно передвигаются и задают свои стандартные вопросы. Возраст – тридцать, срок двадцать пять недель, беременность – вторая, первые роды – в срок живым ребенком… Господи, неужели кому-то приходится отвечать «мертвым»? На учете состою, лекарств не принимаю. Брак зарегистрирован, половая жизнь – с девятнадцати лет… Какое это имеет сейчас значение?

Кровотечение уже остановилось, и меня переводят в палату. Четыре спящих женщины. Пять коек. Моя – у самого окна. Из локтевого сгиба торчит игла, рядом возвышается беззвучная капельница. Будто сторожит меня, чтобы не сбежала. Страшно пошевелить рукой.

Одна. Одна во всем мире.

Марк подождал, пока скроются за поворотом огни удаляющейся скорой. Опустив глаза, он обнаружил в своих руках скомканный плед, сильно растянутый в углах. У Марка перед глазами снова возникла Слава, свернувшаяся калачиком и покачивающаяся на дне этого синего мешка. Такая неестественно маленькая и беззащитная, будто она сама еще ребенок. Марку захотелось курить. Странно. Он бросил десять лет назад – Слава не переносила запах табачного дыма. «Фантомный рефлекс», – подумал он и втянул в себя большую порцию утреннего отстоявшегося воздуха. Резко выдохнув, развернулся и пошел к подъезду – нужно было поскорее возвращаться к сыну.

Единственный лифт только что вызвали на самый верхний этаж, и Марк решил, что быстрее будет подняться пешком. Он не мог просто так стоять и ждать. Ему было необходимо действовать, чтобы сохранять спокойствие и самообладание, не дать волнению сожрать себя.

Когда он с бешено стучащим сердцем вошел в спальню, Миша так и сидел на своей кроватке, поджав колени к подбородку. Одной ручкой он сжимал одеялко с динозаврами, а другой – своего любимого плюшевого кота.

– Вот ты где, – выдохнул Марк с облегчением, протирая запотевшие очки.

Миша молчал и не сводил взгляда с черного пятна на родительской постели. Марк решил его успокоить:

– С мамой все в порядке, ее повезли на специальной машине в больницу, где есть добрые врачи, которые ей обязательно помогут.

– А сестренке?

– Что сестренке?

– Ей тоже помогут? Ей сейчас больно? Это у нее пошла кровь? – посыпались из Миши вопросы, которые он обдумывал все это время. В синих глазах блеснули слезы. Марк сел рядом с сыном, кроватка скрипнула – будто зевнула.

– Нет, сестренке не больно, ей очень хорошо и спокойно внутри мамы. Но врачи и ей помогут, если это будет нужно. А сейчас давай уберем здесь все, чтобы маме было приятно вернуться в чистый дом.

Миша кивнул, и Марк стал аккуратно сворачивать постельной белье.

«Какая густая кровь, уже успела запечься. Попробовать отстирать или сразу выкинуть? Нет, нужно хотя бы попытаться. Как там отстирывают кровь… Был какой-то секрет. Нужно погуглить…» Найдя телефон в ванной и нависнув над стиральной машинкой, распахнувшей свою пасть, будто голодный птенец, Марк стал вбивать слова в поисковике. Сразу высветились варианты: «как отстирать краску», «как отстирать красное вино», «как отстирать кровь» – прямо завязка для детектива.

Забросив белье и установив низкую температуру воды, Марк захлопнул крышку и, выйдя из тесной ванной, в два шага оказался на кухне. Миша сидел за столом и ждал завтрак. Марк кинул взгляд на красные цифры часов на микроволновке. Шесть утра, пора собираться на работу. Но куда теперь деть Мишку?

Жанна Николаевна никогда не отключала на ночь телефон. Считала, что вред здоровью от ночного электромагнитного излучения не так велик, а ее доступность в любое время дня и ночи важна для родных и близких.

Под утро ей приснился тот самый сон, который преследовал ее в детстве. Темная комната, освещенная скупым желтым светом ночника. Свет не достает до черных пугающих углов, а подсвечивает только смятые простыни и огромное черное пятно, растекающееся на них. Непонятно, откуда взялось это пятно. Оно расширяется и пугает. Жанну Николаевну охватывает ужас, горло сковывает спазм. Кажется, что пятно скоро поглотит и ее.

Этот сон не снился десятки лет. Она лежала в кровати и силилась понять, почему он вернулся сейчас. Тревога наполняла грудь и подкатывала к горлу. Когда позвонил Марк, Жанна Николаевна сразу подняла трубку. Спокойно выслушала и сказала, чтобы он привозил Мишутку к ним.

Все будто сразу встало на свои места, объяснилось, и от этого стало немного легче.

Жанна Николаевна умела владеть собой и редко давала волю эмоциям. Закончив разговор с зятем, она сразу же встала, накинула свой шелковый халат и направилась в ванную. Славин отец как всегда глубоко спал, и ранний звонок не потревожил его. Жанна Николаевна вывернула кран с холодной водой и несколько раз умыла лицо. Посмотрев в зеркало, она твердо сказала сама себе: «Лежать на сохранении во время беременности – это нормально. У Славы все будет по-другому. Все будет хорошо».

Прикрыв за собой дверь кухни, Жанна Николаевна подняла римскую штору. Солнечные лучи отражались в окнах дома напротив и слепили глаза. Начинался новый день. Жанна Николаевна достала с верхней полки турку – сейчас хотелось сварить настоящий кофе, по старинке. Ее дочь проснулась в луже крови, а внук все это видел. То же самое случилось с ней в детстве. Когда ей было семь, она проснулась ночью и увидела огромное черное пятно на родительской простыне. Маму увезли в больницу. Много лет спустя, когда она уже выросла и сама стала мамой, ее мать рассказала, что это был выкидыш.

Жанна всю жизнь боялась, что с ней случится то же самое, и вот это произошло с ее дочерью. Стекло в старой двери задрожало, и в кухню просунул голову Виталий Иванович.

– Что, не спится с утра? – щурясь от света пробубнил он.

– Марк звонил. Славенка отвезли в больницу, сейчас он привезет к нам Мишу.

Виталий Иванович прищурился еще сильнее, молча поморгал, и улыбнулся.

– Значит, на завтрак у нас Мишуткины любимые сырники?

Жизнь в больнице начинается рано. В шесть утра по палатам разносят градусники, таблетки и баночки для анализов. Игла, торчащая из вены, так и не дала мне уснуть. Теперь ее сняли. Но уже утро.

Соседки зашевелились, завздыхали на своих койках.

Первой поднялась женщина, чья кровать стояла по диагонали от моей, в углу. С трудом приняв вертикальное положение, она села и какое-то время будто сверялась по невидимым приборам, убеждаясь в собственной устойчивости. Огромный живот навис на ее коленях. На нем от края до края растянулась морда очень удивленного утенка – футболка явно была не для беременных.

Заметив меня, она громко объявила:

– О, у нас новенькая.

Остальные зашевелились. На соседней кровати повернулась посмотреть на меня женщина лет тридцати пяти с тусклыми волосами и очень уставшим взглядом. В ее лице не было ничего выразительного – буквально не за что зацепиться. Даже сейчас я с трудом вспоминаю его.

– Привет! – Она зевнула, прикрыв рот бледной ладошкой с прозрачными ногтями. – Что у тебя?

– У меня? – я опешила, – капельница какая-то.

– Какая-то? – раздалось из угла, – Ты что, даже не спросила, что в тебя вливать собираются?

– Нет, – я растерялась, – это же врачи, они знают, что нужно вливать…

На том конце палаты, кажется, неодобрительно покачали головами.

– Да нет, – одернула меня соседка, – с чем привезли?

– А, с кровотечением, – до меня наконец дошла суть ее вопроса, – но на УЗИ посмотрели – вроде все в порядке, положили сюда. Сказали, будут наблюдать.

– Понятно, а срок какой?

– Двадцать пять недель.

– О, прям как у меня! – улыбнулась соседка. – Я Люда, у меня двойня.

– Очень приятно. Я Слава.

Обычно при знакомстве я всегда подаю руку – для меня это важнее, чем назвать имя. К тому же имена я никогда не запоминаю. Имя человека ничего мне о нем не говорит: в одно ухо влетело – тут же в другое вылетело. А вот рукопожатие и зрительный контакт – это важно. Это обмен энергией. Это и есть знакомство.

Представив, как рука тянется через пролет между больничными койками, над судном и тапочками, чтобы встретиться с другой рукой, я усмехнулась. Здесь это явно лишнее.

В дальнем углу зазвонил телефон.

– Да… У кого – доброе, у кого – не очень, – пробубнила дама с утенком на животе. – Ты чего так рано звонишь?.. Нет, он ест только шарики на завтрак, сколько раз говорить! Не знаю, что теперь делать. Из нас двоих ты на свободе и можешь что-нибудь сделать… – Она говорила все громче и громче. – Какие еще ботинки? В шкафу должны быть. Нет, нельзя отправлять в сандалиях – на дворе май, а не июнь. И куртка – обязательно. Коричневая или синяя? Блин, посмотри на градусник – какую там вам сегодня погоду обещают? Ну что, «Даш-Даш!» Я сорок лет уже Даш… Сколько? Семнадцать градусов? Тогда коричневой достаточно… Ладно. Все. Пока.

В палате стало тихо. Мне почему-то было стыдно все это слушать, стыдно за людей, которые уронили до такого уровня общение в семье, стыдно, что мы все – невольные свидетели семейных разборок, но спрятаться некуда. И повернувшись лицом к окну, я стала искать убежища у неба. Там безмятежно плыли белые и такие чистые облака.

Приближение завтрака мы услышали издалека – громко позвякивая и бренча посудой по коридору медленно, от палаты к палате, продвигалась большая железная тележка. Когда она появилась перед нашей дверью, женщины стали подниматься со своих мест. Тогда я впервые увидела Галю – приземистую, но статную девицу с широкими плечами и толстой шеей, на которой гордедиво сидела аккуратная головка, увенчанная, будто короной, тугим пучком из толстых волос. Качающаяся фарфоровая статуэтка из бабушкиного серванта. Почти что Кустодиевская купчиха. Я думала, таких уже не делают.

На завтрак в этот день давали овсяную кашу с кубиком масла и ломтиком батона с сыром. Недовольная раздатчица отругала меня за отсутствие собственной чашки и, ворча, выдала казенную – с потертыми тюльпанами и двумя сколами. Наверное, кто-то из пациенток забыл.

Смешно. Неужели я должна была думать о чашке, когда меня выносили на пледе из квартиры, стараясь не снести мне копчик о дверные косяки? Наверное, по мнению роддомовской кормилицы, я должна была у лифта опомниться, задергать плед и завопить что есть мочи: «Чашка! Марк, мы забыли чашку! В роддом нельзя без чашки!» Отчего люди так черствеют? Ведь эта женщина наверняка сама мать.

За завтраком в палате стали обсуждать предстоящий обход.

– По мне сегодня должны собрать консилиум, – начала Люда, поставив тарелку с кашей прямо на живот. Хоть у нас был одинаковый срок, ее живот был заметно больше моего.

– Протыкать или не протыкать? – уточнила Галя.

– Ага, – кивнула Люда и, отпив из красной чашки в горошек, добавила специально для меня: – у меня там две девочки, но кровоток между ними распределяется неравномерно. Сейчас по размерам одна в два раза больше другой. Если ничего не сделать, маленькая погибнет. А после этого и большая тоже, если экстренно не извлечь. Но сейчас есть такой метод – можно проткнуть живот, войти в полость матки и сделать коагуляцию сосудов, чтобы сбалансировать питание для обоих детей, – Люда говорила ровно, будто отключив эмоции, но вдруг задумалась и добавила, – но это, конечно, большой риск. Такое вмешательство может спровоцировать преждевременные роды. Поэтому должны созвать консилиум.

– А мне сегодня назначат дату кесарева, – сказала Дарья с утенком на животе. Она уже доела и стоя расчесывала свои длинные черные волосы.

– А чего тебе кесарево-то? Ты ж вон какая дородная, – спросила субтильная Люда.

– Первые двое родов у меня были естественные, а третьи – кесарево. Три года назад. Поэтому и сейчас снова делают кесарево, – Даша пожала плечами и повернувшись к соседке спросила: – Гуль, ну как ты сегодня?

Гуля, тихая узбекская девочка, бессильно лежавшая в кровати, еле слышно ответила:

– Получше.

– Гуле вчера сделали операцию, – пояснила Даша, – внематочная беременность у нее. Такие боли были, что она ничего не помнит. Привезли ее, говорят – раздевайся, готовься к операции, а она просто стоит, скрученная в три погибели, и мычит.

Гуля еле слышно засмеялась и спрятала лицо в ладошки.

– Мы ей говорим, а она не слышит ничего, – вставила Люда.

– Да, – Гуля вынырнула из ладошек. – Когда ехала, боль еще не была такой сильной, а здесь я уже просто теряла сознание.

– Болевой шок, – закивала Люда.

Галя, отвернувшись к окну, спала.

Полдесятого утра в палату стремительно вошли несколько врачей – обход, которого все так ждали. Доктора стали быстро переходить от одной койки к другой. Мы не успевали и слова вставить. Безмолвные экспонаты в музее, на которые пришла посмотреть экскурсионная группа. «Никитина, тридцать лет, двадцать пять недель, поступила сегодня ночью с кровотечением, на УЗИ патологий не обнаружено, наблюдаем». И – переход к следующему экспонату.

Один из врачей – высокий мужчина в очках – судя по всему, был главным. У него за спиной прятались двое молодых практикантов, по бокам располагались два доктора средних лет, а водила им экскурсию невысокая кудрявая женщина в зеленом халате с бабочками. Она была единственной живой среди этих молчаливых истуканов с непроницаемыми лицами. В конце зачитывания моей карты она неожиданно мне улыбнулась:

– Как вы сейчас себя чувствуете?

– Все в порядке.

– Я позже подойду.

Обход закончился, и сразу же у Дарьи зазвонил телефон. Со всей палаты только она постоянно с кем-то разговаривала, и всегда разными голосами: то ласковым, заботливым – с детьми, то разочарованно-раздраженным – с мужчиной.

Через час вернулась врач.

– Ну что, девчонки, с кого начнем? – она задорно вошла в палату и оглядела нас. – С кем еще не знакома, сообщаю: меня зовут Зелина Елена Вахтанговна, я ваш лечащий врач.

– Так… Мирослава, – обратилась ко мне Елена Вахтанговна, пробежав глазами по карте. – Кровотечение прекратилось? – я кивнула. – Это хорошо, – задумчиво проговорила она. – На УЗИ никаких гематом, но плацента прикреплена очень низко – вплотную к зеву по передней стенке. То есть может быть такое: живот растет, передняя стенка матки растягивается, и по краю плацента немного кровит. Будем пока опираться на эту версию и наблюдать.

– А долго наблюдать? – поинтересовалась я, – у меня у старшего сына день рождения в пятницу…

– Понятно, будет видно, – обнадеживающе улыбнулась Елена Вахтанговна и стала перелистывать медицинские карты. – Людмила, – она перешла к моей соседке. – Сегодня чуть позже вызовем вас на консилиум.

Люда обреченно кивнула, и доктор перешла на другую сторону палаты.

– Галина, – обратилась она к холмику на кровати, холмик тяжело заухал, переваливаясь на бок и поднялся разбуженной женщиной с тяжелым взглядом. – Сегодня во второй половине дня будем накладывать швы, – Галя молча показала пальцами «ок», и Елена Вахтанговна перешла к ее соседке, – Ну что, Гульнара, как самочувствие?

– Да все в порядке, – ответила Гуля, и по ее голосу было понятно, что ей все равно, как ее самочувствие. Жива – и жива. – Домой хочу, к дочке, – только и добавила она.

– Скоро пойдешь домой. Скажи мне лучше вот что. Второй раз у тебя внематочная беременность (и на этот раз трубу сохранить уже не удалось), четыре аборта было… А ты еще молодая совсем, вся жизнь впереди. Каким способом вы с мужем предохраняетесь?

Гуля равнодушно пожала плечами:

– Да никаким…

– Я так и думала, – кивнула врач.

– Муж не любит презервативы. Не та чувствительность, говорит…

Повисшую паузу взорвал возмущенный возглас Дарьи:

– Не та чувствительность! Вы только послушайте! Жена теряет здоровье, через такие муки проходит, чуть жизни вот вчера не лишилась, а он: «Не та чувствительность!»

Потупленные Гулины глаза будто говорили: такова моя жизнь, и ничего тут не изменить. Склоненная головка выражала примирение со своим подчиненным положением, молчаливое согласие страдать ради удовольствия мужа. Она не делала из себя жертву, нет, просто ее мир был таким, и другого она не знала. Это поняла и Елена Вахтанговна. Сказала что-то про противозачаточные таблетки, Гуля ответила, что это дорого, доктор вздохнула и повернулась к Дарье.

– Ну что, Воронец, надумали, когда будем день рождения делать?

У меня у третьего день рождения десятого мая, вот пусть и у этого – тоже. Два брата – один праздник, один торт – удобно! Все равно ведь вместе будем отмечать.

– Вы хорошо подумали? – уточнила Елена Вахтанговна серьезным голосом. – Я ставлю в расписание и потом двигать ничего уже не буду.

– Ну да, удобно же! – подтвердила Наталья, удивляясь, чего тут думать.

– Хорошо, записала вас на кесарево десятого мая. Не прощаюсь, девочки!

– Доктор, и трубы! – спохватилась Даша.

– Что трубы?

– Трубы перевяжите во время операции. Чтобы уж больше никогда.

– Вы уверены?

– Конечно, у меня ж четвертый, – и она похлопала себя по животу.

– Ну хорошо, отмечу это в вашем согласии на операцию.

Как только врач ушла, мы в один голос накинулись на Дашу.

– Ты что творишь, мать! Околоплодные воды в голову ударили? – заорала шепотом Галя.

– Вы о чем? – не поняла Даша.

– Это иллюзия, никогда не будет у вас одного торта – всегда будет два… – меланхолично добавила Люда.

– Да они же братья, – начала растерянно оправдываться Даша, – и разница у них небольшая – всего три года. Будет общий братский день рождения….

– Наоборот, дети будут всю жизнь страдать от отсутствия своего собственного отдельного праздника, – ответила я, – а когда станут взрослыми, никогда не будут попадать друг к другу на день рождения.

Дарья обхватила щеки руками и задумалась.

– Ты вспомни себя в детстве, – посоветовала Галя, – день рождения – это единственный праздник, который ты ни с кем не делишь.

– Если ты не из двойни, – рассмеялась Люда.

– Девчонки… Что же я наделала!

Она торопливо обулась, накинула халат и поковыляла в коридор – догонять Елену Вахтанговну.

Я легла на правый бок. В окно начинало заползать своими лучами яркое весеннее солнце – время близилось к обеду.

Иногда женщина может выбирать, когда родиться ее ребенку. Иногда это делают врачи. Астрология говорит, что дата и время рождения определяют жизнь и характер человека. Я не знаю, верить ли в это, но если это так, то как быть с теми, кто родился не по своей внутренней зрелости и готовности выйти в этот мир, а по чужой воле? Чью судьбу они принимают? Навязанную или все-таки свою, и просто судьба вершится через третьих лиц…

А ведь столько всего вершится в нашей жизни через третьих лиц. Стоит ли отделять волю других людей от, скажем, сил природы? На пути Титаника оказался айсберг, но не столько айсберг стал причиной его потопления, сколько роковая цепочка решений разных людей…

Мои размышления перебили слова раскрасневшейся Дарьи, которая только что вернулась, и уже снова говорила с кем-то по телефону:

– Да, девятого будут кесарить, я договорилась. Пусть у детей будут отдельные дни рождения, – и она нам всем весело подмигнула. – Так что вернусь домой пораньше. Вам продержаться еще недельку, милая… Ты уж проследи там за Игорьком. Олег мало что понимает, помоги ему, доченька… Ну целую тебя и всех вас.

– Круглова, в смотровую на консилиум, – провозгласила медсестра, заглянув в палату.

Бесцветная Люда медленно поднялась, засунула ноги в потрепанные тапочки и зашелестела ими по полу.

– Удачи! – пожелали мы шепотом, будто опасаясь, что громкий звук может ей навредить.

Галя снова спала.

Марк не мог дождаться окончания рабочего дня. Заказчики, телефонные звонки, переговоры… Обыкновенный офисный день, а где-то там в больнице его беременная жена совершенно одна.

– Что с тобой, Марк? Ты сам на себя не похож сегодня, – Иван Сергеевич беспокойно выглянул из-за монитора компьютера. – Все в порядке?

Марк никому не говорил о беременности жены, но скрывать от Ивана Сергеевича уже не было смысла:

– Супругу сегодня ночью на скорой увезли в больницу. Она беременна.

– Вот оно как. Понятно. Не задерживайся сегодня, съезди к жене.

Иван Сергеевич был хорошим начальником. Для него не существовало нерешаемых вопросов и проблем, которые могли бы отключить его чувство юмора. Марк это очень в нем ценил, многому у него учился. Они работали вместе уже шесть лет и стали почти что друзьями, не смотря на значительную разницу в возрасте.

Но навестить жену в роддоме не представлялось возможным для работающего с девяти до шести человека. Часы посещений: ежедневно с 13:00 до 16:00. А это другой конец города, в обеденный перерыв не смотаешься. Марк решил позвонить Славе после обеда. Но разве можно по-настоящему поговорить, когда у тебя за спиной сидят коллеги, а она в палате с другими женщинами. Кому нужны эти дежурные разговоры при свидетелях? Возможно поэтому для их пары созвон в течение дня был явлением редким. К тому же они оба были заняты работой и боялись потревожить друг друга в самый неподходящий момент или отвлечь, поэтому в основном предпочитали переписываться.

Когда-то все началось с писем, больших бумажных писем, которые они отправляли друг другу по почте в конвертах с марками. Самое его длинное ей письмо – шестнадцать листов, исписанных с обеих сторон мелких почерком. Слава до сих пор его хранит. Марк любил писать только на бумаге в клеточку. И непременно заполнять каждую строчку.

Позже в их жизнь вошла электронная почта, и они стали отправлять друг другу имейлы. А потом появились мессенджеры. Сообщения становились все короче, приходили чаще. В них уже негде было развернуться глубокой мысли: «Когда домой?», «Зайди, пожалуйста, в магазин», «Я купила офигенные шорты!». Но будто храня верность тем многостраничным бумажным письмам, с которых начиналась их любовь, или в силу большой начитанности, ни он, ни она никогда не позволяли себе пренебречь знаками препинания. Запятые, тире, точки и двоеточия были расставлены по всем правилам русской литературы, которую оба высоко чтили.

Особенное тяготение Марк испытывал к многоточиям. Только вместо трех точек он всегда ставил две. Это придавало фразам незаконченность глубокого размышления и подразумевало подтекст или возможность продолжения слов, заложенных в фундамент мысли.

Несмотря на десять лет брака с ними до сих пор случались бумажные письма. Когда происходила ссора или возникала обида, они писали друг другу письма, как в старые добрые времена. В письме всегда проще рассказать о том, что тревожит. О том, что чувствуешь. Получается проще и бережней.

И когда в жизни происходило что-то очень важное, они тоже писали друг другу. В ту ночь, когда родился Миша, Марк не мог спать и написал письмо своей «богине Мирославе», давшей жизнь новому человеку.

Решено: сегодня вечером Марк напишет Славе письмо и передаст его с Жанной Николаевной в больницу.

– Как отправил гулять на площадку? – меня разбудил вопль Дарьи. – Трехлетку одного отправил гулять на площадку?

После тысячи гневных слов и организации успешной поисковой операции, Даша выключила телефон и устало откинулась на большую и твердую больничную подушку со штемпелем «77». Утенок на ее животе растянулся в грустной улыбке.

– Ой девочки… Что же… что же это я наделала…

Все смотрели на нее, даже задремавшая Галя вдруг очнулась и повернулась к Даше лицом.

– Жила я себе десять лет с мужем и горя не знала. А тут… встретила случайно первую любовь свою, и от одного раза… – Даша выразительно показала на свой круглый живот. – Смысла прерывать не было: когда поняла – уже поздно было. А муж… Муж, как узнал, так сразу и уехал от меня на родину. Он сам с Кишинева. С осени я его не видела. Дочки и сын так по нему скучают…

Всех оглушило тишиной. Помолчав немного, Даша продолжила:

– Если бы вы знали, какой у меня был муж… Интеллигентный и такой умный, девчонки! Кандидат исторических наук. А у меня, как говорится, мозг – главная эрогенная зона, – Даша засмеялась. – Как же мне с ним было интересно! А этот – Даша затрясла мобильником, – живет сейчас с нами, но муж и отец из него никакой… – Даша замотала головой и сокрушенно добавила: – И поговорить с ним не о чем.

Все, о чем так просто рассказывала эта большая страстная женщина, было самым страшным моим кошмаром. Поддаться минутной слабости и расплачиваться за это всю оставшуюся жизнь. Разрушить то, что строилось годами.

– Ох, девчонки, – задумчиво продолжила Даша, достав из тумбочки расческу и начав расчесывать волосы. – А я ведь знаете, какая красивая! Тут вы на меня не смотрите, – махнула она рукой. – Что тут-то… А видели бы вы меня там, в жизни!

– А здесь что вам, не жизнь? – спросила, входя в палату, пожилая медсестра. – Все забудется, а эти-то дни будут помниться, вот увидите, девоньки. А я за Дорониной.

– Иду. – Галя тяжело поднялась.

Вернулись они одновременно – Люда на своих ногах, а Галя на каталке – она была еще под наркозом. На консилиуме решили назначить Люде операцию на пятницу. Галя уже отмучилась – ей наложили швы на шейку матки – «подшили», как здесь говорят. Это должно помочь ей выносить ребенка.

Когда Галя отошла от наркоза, она стала шутить и совсем перестала спать. В тот же вечер к ней приехала подруга. По виду – как будто из соседней палаты заскочила: одета кое-как, волосы паклей. Они сразу ушли курить. Интересно, как это сочетается – утром зашиваться под общим наркозом, чтобы выносить ребенка, и вечером курить, чтобы плод подышал никотином. Впрочем, может Галя и не курила сама, а пошла за компанию, чтобы поболтать с подругой без лишних ушей. В любом случае обратно Галю уже привезли. Я сперва подумала, что сон все-таки настиг ее в самом неподходящем месте. Подружка бегала вокруг и причитала: «Ну ты, мать, даешь!», «Ну ты, мать, даешь!» А оказалось, что Галя упала в обморок прямо на лестнице – от потери крови. Врачи, конечно, предупреждали, что с ее швами нужно больше лежать, но она и предположить не могла, что кровотечение может быть таким сильным. Хорошо еще не сломала себе ничего, подруга-то – дунешь, и улетит – не удержала Галю.

Так мы прожили несколько дней. Я чувствовала себя хорошо, мне даже уже перестали делать капельницы. Мое собственное положение казалось мне абсолютно благополучным. Я была уверена, что буду, как и в первую беременность, перехаживать. И по пути в роддом на сорок второй неделе, в сентябре, мы будем с ухмылкой вспоминать этот странный эпизод с моим попаданием в больницу. А был ли он вообще? Может быть, это был сон? Жуткий кошмар – с кем не бывает.

Вот у них у всех, действительно, проблемы – у Люды, у Светы, у Гули, у Даши, а я здесь оказалась случайно, я здесь временно. Меня скоро отпустят домой, и впереди целое лето.