Роман Валерьевич Краснов
«Куда смеяться? или В поисках рофла»

– Спичек дать? – с иронией сказал отец.

Подросток, наконец, закурил и они с отцом зашли во двор. Обычный двор: Лес белых берез, распустивших зеленеющие листья целыми ветвями, с вкраплением детских площадок, разукрашенных всеми цветами радуги. Летом здесь можно спокойно на свежем воздухе подышать сигаретным дымом, что и собрались делать отец с сыном, сев на лавочку.

– А ты откуда? – резко с подозрением спросил сын.

– В магазине водку брал. Да еще там черножопых встретил: они там по-своему балакали чего-то. Опять про нас наговаривают, наверное – досадливо сказал отец.

Петр вспомнил наставление дракона «будущему поколению держателей района».

– Матери только не говори про водку и про курево свое тоже – отец подмигнул.

Такие вот встречи, повторяясь раз за разом, то на улице то дома, разжигали в Пете надежду, что и он с возрастом станет таким же свободным и крутым как отец.

– Че-за синяк у тебя? – заметил мужчина.

Петя никогда не раскрывал особенностей своей «пацанской» жизни: Что с первого по четвертый класс у него продолжали отбирать деньги, что с пятого по девятый он начал этим заниматься, что с ребятами из соседнего двора он участвует в драках, что недавно он попробовал новый способ уйти от реальности, а именно – спайс, который ему, правда, не пришелся по вкусу из-за слишком сильного отрыва от собственного «я» и от реальности вообще. Но больше всех убегать от реальности научил его именно отец, как ни парадоксально. Позднее Петр поймет, что лучше водки для него проводника в другие миры не найти: и безопаснее и дешевле.

– Да так упал – отмазался парень.

– Знаю я все… бейся до конца, но если понадобится помощь, батя всегда рядом – отец похлопал сына по плечу, вставая с лавочки – Ладно, я на Восточку ( название остановки и по совместительству места сборища маргинальных элементов разного калибра), с пацанами надо встретиться.

Петр смотрел в спину уходящему отцу и думал: «Своих друзей он тоже называет пацанами… значит он где-то в глубине души такой же, как и мы пацан…»

Подобные мысли делали в глазах подростка «вечно молодого» пьяницу героем. Однако настал момент, когда герой переступил черту. Случилось это во время очередной ссоры между родителями Петра, когда он стал свидетелем избиения собственной матери. В 18 лет он уже мог постоять за себя и решил влезть в ссору.

– Батя, успокойся! – Петр оттащил его от женщины.

– Че, совсем охуел!? – отец со всего маху ударил парня кулаком в лицо.

Не смотря на беззвучный плачь сына отец продолжил бить жену.

– Не бей нас, пожалуйста! – простонал парень.

– «Пожалуйста»!? Да я для вас все делаю. Еле успеваю вас обеспечить. А тут еще этого мелкого выродка она сюда вписала – он имел в виду уже подросшего Сережу – Сколько еще ртов мне кормить!? – Гневно кричал мужчина, опрокидывая кухонный стол с посудой и поднимая тем самым грохот на всю квартиру.

– Да ты давно уже на пенсии сидишь. Че ты мелешь, дурак? – возразила мать, оправившись от побоев и вступившись за сына – работаю здесь только я! Или ты что-ли бутылки по вечерам после работы собираешь? Ты только в тихушку бухать бегаешь к дружкам своим, пока я здесь спину гну!

– Ах ты паскуда! – отец попытался наброситься на жену, но сын его оттолкнул и получил за это удар ногой в живот.

– Еще раз руку на меня поднимешь – пиздец тебе! – пригрозил мужчина и вышел из квартиры, громко хлопнув дверью.

Пока Петр лежал избитый на полу, в его голове мелькнула мысль: «Я мог бы вышвырнуть его из дома… но он же мой родной отец….так нельзя! Просто не думай, не думай об этом, не думай не думай не думай….»

Через три года отец умер внезапно для всей семьи и как бы то ни было, его все оплакивают, ведь в жизни с ним были и светлые моменты. Мать внезапно начала проклинать отца, будто они и не жили вместе все эти годы. И нередко в процессе проклинаний Петр заступался за отца.

Сверх того судьба и алкоголь, к которому Петр все более и более пристрастился, внесли свою лепту. Возвращаясь домой с очередной пьянки, он попал в аварию. На дороге его сбила машина, раздробив ногу. Последнее, что он помнил с места аварии, это торчащие из порванной штанины кости. Его экстренно доставили в больницу и ускоренно прооперировали.

– ААААА – действие алкоголя прошло, и он готов был убить врачей просто за то, что ему адски больно – сделайте что-нибудь!

Врач ввел анастезию третий раз подряд.

– Если на этот раз тебя не вырубит, терпи. Более трех раз вводить опасно для организма! – сказал хирург, орудующий в ноге.

Еле выдержав адские муки, Петр готовился пережить присоединение к ноге аппарата Елизарова: Стальные брусья, обвивающие ногу и сцепленные металлическими спицами, которые протыкают ее насквозь. Его ставят для правильного сращивания костей. Оглядываясь на операционную, затем на свою ногу, он будто бы перенесся в один из своих любимых фильмов «Восставший из ада», где на крючьях висели куски кровавой плоти, муки грешников были слышны через стену. Глаза не обманывали его – он в простой операционной в окружении врачей, но внутреннее беспокойство подсказывало, что он в уже в аду.

– Неееет! Отпустите меня, черти! – кричал он как резанный.

– Держите его крепче! – черти были настырны.

Петр вырубился сразу, как увидел, что хирург собирается сверлить ногу.

И вот уже кореша подбадривали его за барной стойкой, угощая пивом. Это были байкеры в джинсе прямиком из 60-х. Иэн Гиллан пел из колонки что-то про братство и план.

– А где это мы? – озирался Петр. Холод операционной сменился теплой атмосферой в меру шумного заведения.

– Ты серьезно не узнаешь? – бородатый байкер справа подбил его локтем – Мы в раю, чувак!

Бармен в красной водолазке и кожаном жилете из бутылки в виде черепа налил ему в стакан желтую жидкость и, поправив свои длинные волосы, изрек:

– Петр, давно не виделись, не повезло тебе, конечно, но ничего жить будешь.

– Ты кто? – вылупил на него глаза Петр.

– Я тот чувак с отцовских икон.

– Иисус?! – он выплеснул содержимое только что выпитого стакана ему прямо в лицо.

– Конечно! – вытирая усы и бороду, он ответил – лохмотья я сменил на что-то более подходящее… этому месту. Ты ж не предатель, а Петь?

– Я? Да я могила! – Петр ощутил выступающий на лбу пот. Страшно солгать бармену, хотя возможно это из-за жары, ведь за салунными дверьми виднелась пустыня. Последний раз, когда он видел нечто подобное, начиналась настоящая бойня, летели головы, и лилась кровь, а бармен обращался в мерзкого упыря… Спас от напасти его тогда импровизированный крест.

– Но! Довольно жертв на сегодня, не для тебя одного страдал. Я знаю, что не предашь, просто проверял. Есть к тебе дело – Иисус наклонил голову и за спиной выступил неоновый крест, вмещающий надпись: «Иисус бодрячком».

– Но почему именно я?! – Петр отхлебнул еще святой воды.

– Ага, и хлебушком, хлебушком закуси, хорошо пойдет – спаситель пододвинул тарелку ближе – А почему ты? Да почему ты? Я ко всем прихожу.

– Правда?

– Ну да – подмигнул бармен – Только не говори ни с кем об этом. Это дело личное все-таки, а то план испоганишь весь.

– Какой план? – занюхал Петр хлебушком.

– Ну, Провидение, все дела – Иисус указал пальцем в потолок – Тем более всяким фарисеям не растрепи! Они не поймут, да и гляди… того.

– Что? – удивленный Петр румянцем своих щек и наивностью взгляда походил на младенца с картины Боттичелли.

– Камнями забросают! Так вот дело: Передай отцу моему, что пора бы мне уже самому жить, да и всем нам тоже, понимаешь?

– Не понимаю, нихера! Почему я-то? – Петр ожидал подвоха, оглядывая бар, увешанный цветными гирляндами. Вдруг байкеры вокруг замолкли, а бармен достал из под стойки флуоресцентный светлый нимб и водрузил над головой Петра.

– Да потому что ты человек! – Иисус старался выровнять нимб – Ладно, тебя вон откачивают уже, проповеди я тебе читать не буду, сам поймешь шутку потом. Ладно, если надумаешь зайти, бар этот называется «Вечеря у Киприана», номер 333.

«Ну и бред» – с этой фразой Петр очнулся и ощутил в ноге железные спицы аппарата. Потом бросился звонить матери. Он звонил и звонил, но никто не отвечал. «Дяде Вове надо набрать» – подумал он.

– Алло – ответил мужчина на том конце провода.

– Алло, дядь Вова, это племянник ваш, Петя

– Не знаю такого – буркнул мужской голос и бросил трубку.

– Да пошел ты! – выругался Петр вслух.

Он решил позвонить деду, но и он не брал трубку.

– Да что они все подохли что-ли?! – разразился гневом пациент.

И когда он в 21 раз позвонил домой, ему ответили, наконец.

– Да – протянул детский голосок.

– Алло, Сережа? – кричал в трубку Петр.

– Да, а ты где? – ребенок ничего не понимал.

– Я в аварию попал и меня увезли в больницу, дай матери телефон – объяснил Петр.

А она пьяная… и спит сейчас – испуганно сказал мальчик.

– Блин… Ладно скажи, когда проснется, чтобы сюда позвонила – разочарованно бросил Петр.

– Хорошо.

Бросив трубку, Петр заметил, как одиноко и холодно стало в палате. Он понимал, что не нужен абсолютно никому, а единственная мать предательски ушла в запой, вместо того, чтобы прийти и поддержать.

Но всю подлость матери он познал, когда окончательно понял, что с этого момента в этом доме все самое лучшее будет доставаться маленькому гостю извне Сереже, как это обычно бывает.

– Мне ребенка растить надо! – оправдывала она свое отношение к Петру – а тебе уже почти тридцатник!

Петр же, слушая это все, еще и сам ощущал себя не выросшим ребенком, ему хотелось больше внимания и заботы со стороны матери, которая уделяет чужаку такое внимание, какое ему самому в детстве и не снилось. Содрогаясь, он каждой клеточкой души ощущал, как детство, которое освещал своей крутостью отец, уходит в прошлое, как все большее влияние обретает тот, кто здесь даже не родился. На его плечи мать возлагала все больше ответственности, и бремя это угнетающе довлело над ним все сильнее и сильнее, что казалось ему не справедливым: Почему старший должен работать больше младшего? Тем более, больше чужака, который палец о палец не ударил в этом доме? Отец бы такого не допустил никогда, при нем все было на своих местах, был порядок, и при этом была свобода. Сейчас же ни того, ни другого.

И возненавидел Петр племянника всеми фибрами души. «Отец был прав!», «На моем месте он бы его уже давно отсюда выпнул!» и прочие высказывания Сережа мог услышать о себе по утрам, когда все думали, что он спит.

В 24 года Петр осознал всю прелесть мира взрослых, ощутил всю полноту власти данной ему… правом сильного. Когда сопротивление петровой воли со стороны Сережи не понравилось самодержцу, его еще больше осенило, что все домашние порядки из его детства были правильными. «Ведь они не могут быть неправильными, если они по нраву мне» – Думал он. Праведный гнев Петра, обрушаясь на Сережу, проявлялся в первую очередь в деталях, с нарушениями уставных порядков Таисии Ивановны: ходишь без тапок – получил по репе, двойка в дневнике – оголяй зад, пришел домой не вовремя – палкой его, палкой! Со временем же до Петра дошло, что карать можно, и не думая о причинах, особенно когда хочется, ведь дети не знают что является правилом, а что – нет.

Постепенно Петр начал все более и более практиковать новый метод решения всех насущных проблем: «Нажраться до беспамятства». Спонсором этого метода вынуждена была мать. Однако узнав о возможном получении наследства от умирающего дедушки Петра, она приняла все усилия для того, чтобы сын получил наследство, на которое он впоследствии купил себе квартиру и машину. Также мать пристроила сына на работу охранником, где благодаря субординации он стал больше следить за собой и меньше пить. Со временем работа приучила уже 30-тилетнего Петра к порядку, хоть и формально, лучше, чем отец. И теперь перед ним стоял экзистенциальный вопрос: «Чем занять себя на выходных после протрезвления?»

Глава 3.

«Мы говорим: "Накрась лицо, пляши",

Откажется, в ответ ей: "Ты меня не любишь".

А быть собой – обязанность мужчин.

Молчи, не возражай – и королевой будешь.

Её ругают в теленовостях,

И что тут говорить про дух и силу воли.

Её свободный дух ещё в яслях

Убит. Она живёт средь пустоты и боли»

Д.Леннон «Женщина рабыня в нашем мире»

Милиция в нашей стране повсеместное распространение получила в период октябрьской революции и гражданской войны: необходимость наведения порядка в разрываемой со всех сторон России осознавали все от высших эшелонов власти до рабочих и крестьян, многие из которых самостоятельно организовывали отряды рабочей милиции (с латыни militia означает ополчение). Со становлением молодого советского государства престиж и обеспечение милиции росли прямо пропорционально отделению партийной верхушки от народа вплоть до того момента, когда вчерашний защитник общественных фондов потребления по воле исторической неизбежности не стал защитником уже ни в чем себя не ограничивающих чинуш и расправивших плечи атлантов. В уже упомянутые 90-е порядок на улице поддерживал кто угодно только не органы правопорядка: их можно было купить, убить, дискредитировать через СМИ. Вследствие чего многие сотрудники либо уволились, либо продолжили зарабатывать, просто закрывая глаза тогда, когда это было угодно действительным хозяевам положения. Но были и те, кто вопреки обстоятельствам пытался выполнять свою работу настолько законно, насколько это было возможно. Например, замужняя сотрудница отдела по делам несовершеннолетних города Хабаровска Осипова Дарья Владимировна свои лучшие годы посвятила исправительной работе с подростками. За период с 1990 по 2000 годы через ее руки прошли полчища сорванцов по самым разным причинам попавших в заботливые железные руки милиции: ЛСД, героиновые, спайсовые, метамфетоминовые и кокаиновые наркоманы, беспризорники использованные бандами, депрессивные подростки, вынужденные грабители и воры, неудавшиеся самоубийцы и насильники… Последняя категория отталкивала милиционершу в особенности. Как-то раз, Дарья Владимировна столкнулась с подростком, который из сильной любви всего на всего отрезал голову сопернику и нанес 4 удара ножом в живот даме сердца. «Детская комната милиции была создана для детей, не для маньяков и ублюдков!» – спорила она впоследствии на излете 90-х с начальством. Со временем до взрослеющей не по годам милицессы дошло, что с чистыми руками после грязной работы не остаться. Туман запоя стучался в окно ее дома, и запах депрессии заполнял каждый его уголок. Даже муж начал сторониться мрачную Дарью.

– Кажется, ты стала забывать, что мы хотели ребенка родить и поднять на ноги – твердил он каждую пятницу.

– Я… помню… – слезы копились в карих глазах и стекали по морщинистым и скуластым щекам, смешиваясь с бежевой помадой на маленьких губах.

Уйдя на заслуженный отпуск в 2000 году, Дарья Владимировна родила дочь и назвала ее Еленой. Сытые нулевые постепенно сделали жизнь более спокойной и размеренной. Преступность поумерила свой аппетит. Теперь возвращаясь домой каждый вечер, Дарья Владимировна отбрасывала свое отчество с полной формой имени и называлась ласково «Мамочка». Часто всей семье отец устраивал вечерние просмотры своих любимых фильмов, мама же тяготела к прогулкам по интересным местам вроде музеев и парков. В целом родители любили свою дочь, в разные периоды по-разному. В семье также ценили и музыку. Дарья мечтала слушать «ABBу» каждые выходные на музыкальном проигрывателе. Маленькая Лена тоже тянулась к таинственному языку, на котором говорили динамики.

В один прекрасный день, за год до Дарьиной пенсии, в отделение поступил 14-ти летний мальчик.

– Ну, что на этот раз? – усталым голосом вздыхая, спросила уже полиционерша.

Мужчины в форме, окружавшие ее, не знали, с чего начать. Стояла неловкая и напряженная тишина.

– Вот, его дело – один из коллег отводя взгляд, сунул папку с протоколом допроса ей в руки.

Согласно протоколу допроса: «Подозреваемый признался в особо тяжком преступлении, т.е. половом сношении с применением насилия и с использованием беспомощного состояния потерпевшей».

Она пристально посмотрела на мальчика, сидевшего напротив: «Зенки не отражали какой-либо страх, безумие или раскаяние. Он глядел так, будто совершил детскую шалость» – все это Дарья уловила, переводя с юридического на человеческий результаты протокола. На выходе оказалось одно слово «Изнасилование».

– Сколько жертве? – резко спросила она коллег.

– Младшая сестра… госпитализирована – с сожалением выдавил один из мужчин.

Дарья еще раз окинула взглядом маленькое исчадие ада и увидела легкую ухмылку на его лице, он играл в гляделки.

– Выруби-ка камеры – спокойной сказала опытная мать, схватив сорванца за руку.

– Дашь! Не надо! – крикнули ей вслед.

Она увела мальчишку в соседнюю комнату и посадила за железный серый стол, отражающий на своей поверхности свет ламп.

– Зачем ты это сделал? – мертвецки спокойно произнесла она.

– Я… просто хотел поиграть и потом мне вдруг стало так тепло и хорошо… – несколько испугано, но с не меньшим интересом рассказывал малолетний насильник.

– Собственную сестру, сука! – она резко ударила резиновой полицейской дубинкой по столу.

Трое коллег ворвались в комнату и оттащили ее, как только она замахнулась дубинкой на мальца. На все отделение раздались резкие протяжные крики, затем всхлипывающий плачь. Она угомонилась лишь через час чистого времени.

– Его родители уже едут! – шепнул коллега.

– Выпусти меня, не хочу и в глаза смотреть этим зажравшимся… – она не договорила и вышла.

На улице, Даша, вытирая слезы, закурила сигарету и после каждой затяжки выпускала изо рта вместе с дымом отвращение к миру, накопившееся за годы работы. «Это могло случиться и с Леной…» – от одной только этой мысли коробило. До этого момента она и представить не могла какой темной бездной может быть человек уже с малых лет и поняла, что о людях она не черта не знает, в частности о мужчинах, и что 90-е еще не закончились, они просто притаились и ждут… ждут, когда она расслабится…

После этого инцидента в доме Осиповых сомкнулся железный занавес. Без ведома начальницы дочь не могла ступить и шагу. Ссоры с мужем участились, но так как он слишком любил жену, то заканчивались они не в пользу наглого членоносца. Во время всех этих конфликтов Лена сбегала в телереальность и смотрела что-нибудь смешное: к ее услугам была семья Букиных, которые настолько искажали семейные неурядицы, что сильно упрощало отношения к их реальным прототипам, «Уральские пельмени» подкупали стебом над повседневными мелочами.

Постепенно фигура отца полностью затмилась фигурой матери в глазах ребенка. Лена ощущала на себе проявления материнской власти в каждом слове, в каждой её просьбе, вследствие чего выработала в себе стремление избегать любой власти, ведь мать засела глубоко в ней и давала о себе знать даже вдали от дома в окружении подруг. В каждом взгляде мамы Лене теперь мерещилось необоснованное осуждение за нарушение какого-нибудь запрета, который так и хотелось нарушить из принципа, чтобы доказать собственное существование, хоть как-то обособленное от этого посредственного мира. Поэтому ссоры участились и между мамой с дочкой.

И вот Лене уже 15, из-за проблем со зрением пришлось носить очки. Она стала ездить к бабушке по указанию мамы. Отца практически не видела. Каждый раз во время ссоры с матерью на почве свободы передвижения Лена получала дневную норму тумаков и оскорблений.

– Ты меня поняла? – зло кричала мать.

– Почему ты стала такой? Не понимаю, что плохого в прогулках вечером, мы же с подружками? – вопрошала безрезультатно дочь.

Мать долго думала, что ответить: боролись рациональное желание доступно объяснить дочери опасность таких прогулок и иррациональный страх с вытекающим из него желанием безмолвно все запретить. Как всегда победило второе.

– Ни куда не пойдешь!

Ну, а с папой-то почему видеться не даешь? – рассудила Лена.

Лицо Дарьи налилось красным и она бросила в дочь подвернувшуюся под руку тарелку (промахнулась).

«Больная…» – подумала Лена и закрылась в своей комнате.

За свои выходки Дарья никогда не извинялась, а лишь отправляла дочь к бабушке, совершенно не подозревая, что подвергает ту еще большей опасности. Дед, напившись, нередко нападал на внучку и бабушку с подручными средствами на подобии ножа или скалки, бил кулаками по лицу. Лена могла рассказать отцу, но боялась из-за резкого его характера. «Они могут и поубивать друг друга, да и что мама скажет?» – риторическим вопросом обычно попытки что-либо предпринять и заканчивались. Поэтому Лена с восторгом восприняла очередной подарок на день рождения. MP3-плеер, который создавал вокруг чутких ушей новый мир, пополняя картотеку новыми голосами и чувствами, помогал Лене переносить не лучшие моменты жизни. Эстетически привлекательный английский, на котором в основном и пели исполнители, сподвигнул девочку заучивать строчки и перепевать их, где бы она ни была.

Иногда Лена смотрела телевизор вместе с Папой, который вечно разговаривал с ящиком:

– Да вы че охуели что-ли? – говорил он. Или – Ну? Что сегодня новенького ты мне расскажешь?

Он развлекал Лену сильнее Букиных и Пельменей вместе взятых. В нем было что-то… естественное. В поисках чего-то подобного она бороздила интернет-пространство и наткнулась на уже популярный сериал «Офис», высмеивающий жизнь офисного планктона. Наблюдая за героями на экране, она испытала знакомое и в то же время невиданное доселе чувство. Ей было стыдно. Одной. Среди вещей в квартире. Стыдно за Стива Карелла, не за себя. Его кривляния, нелепая гримаса замешательства, которое он пытается скрыть еще более неловкими действиями, бегающие глаза в застывшем лице. Это не было смешно, но почему-то притягивало. Интернет подтвердил чуть позже, что Лена испытала ничто иное как кринж. Интернет же и выдал ей определение кринжа – чувство стыда за чьи-либо действия ( с англ. Cringe – съеживаться). Именно так. Лена чуть слегка съеживалась при виде офисных работников из сериала, но что здесь притягательного? Просто она видела в их неловкой суматохе частичку себя, а в себе – их. Они позволяли себе сделать то, чего она никогда не смогла бы, а если и смогла бы, то совершенно того не желая – опозориться. И это вызывало у нее нечто вроде… уважения. Более того – хотелось все больше и больше походить на них.

Правда и «Счастливы вместе» после этого смотрелись иначе: Закадровый смех позволял получить двойное удовольствие. Ты смеешься либо от шутки, предусмотренной автором, либо забавляет нелепость и тупость самой этой шутки. Лена не могла определиться, чей образ ей импонирует больше всего: Даши Букиной, которая чаще всего побеждает тупого мужа или же серой мышки Пэм с ее умилительной застенчивостью и беззаботной наивностью, которой так не хватает теперь ей, Лене, когда над ней издевались одноклассники. Нужно было дать отпор, но сама внешность очкастой зубрилы с косичками делала поражение неизбежным, поэтому образ Пэм взывал к сочувствию у женской половины класса, что хоть и не часто, но приводило к победе. Девочки заступались за Лену как могли, присоединялись даже некоторые мальчики. Иногда, играя образ Пэм, Лена ощущала сопровождение скрытой камеры за собой, поэтому старалась выдержать иронию в такт.

После смерти деда Лена искренне радовалась, но не долго: вскоре этот говенный мир покинул и отец. И мать, и дочь скорбели по-своему. Смотря на пьющую по пятницам маму, Лена в свои 17 задумалась: «Может тоже попробовать?» На следующий же день она нажралась вусмерть дешевого вина с подругами. Вкусив запретный плод алкоголя, она ощутила приятный терпкий со сладостным послевкусием на языке смак, тело, словно, медленно погружалось под теплые воды, где можно было отдать его под контроль бурной стихии. Она желала бесконечно держать в своей груди этот святой и страшный аромат, который, будто согревал ее в смертельном холоде отчужденного мира, снимал с нее все тяготы и заботы и без того маленькой и незначительной жизни. Пик сладостного забвения уносил на ангельских крыльях в прекрасное далеко во время музыки, угасание сознания казалось после этого внезапным… На утро после пьянок она смотрела в зеркало и увидев свое багровое лицо, пыталась скрыть следы вчерашнего Дионисова гостеприимства различными кремами.

Лена быстро росла, и на нее начали засматриваться парни. Они видели перед собой девушку, распустившую до плеч светлые кудрявые, темнеющие у корней, волосы. Заостряли свое внимание на пышной груди, выдававшей в ней уже практически взрослую женщину. Ей это нравилось и дабы придать остроты образу она начала курить, скрывая это от матери. Затем заболела ветрянкой, что подействовало на организм чудесным образом: она располнела, из принцессы превратилась в жабу. Теперь масса распределилась по бедрам и области между шеей и грудью. Мальчикам теперь уже бросались глаза хомячьи щечки, большой нос как у свинки и широкий лоб. «Стареешь, подруга» – прокомментировали ситуацию подружки. Она стала замечать, что именно привлекало парней в ней. На тот момент она уже начиталась современных аналогов рыцарских романов – любовных фанфиков. И реальность ей пришлась не по душе, выход был очевиден – Лос-Анджелес из песен Ланы Дель Рэй. Подобное звуковое сопровождение служило прекрасным саундтреком к ее жизни.

Еще одним кирпичиком в женской стене, послужил внезапный диалог с мамой:

– Лена, послушай. Ты уже взрослый человек, но опыта жизни с мужчинами у тебя нет. Твой отец был хорошим человеком, правда, но, видишь ли… – Рубикон был уже подвыпившей Дарьей перейден – не все такие. Люди очень не предсказуемы. 4 года назад я поняла, что очень сильно боюсь потерять тебя. Я много говна повидала на работе, ты знаешь. Но на этот раз…

Она, не выдержав, начала ронять на пол тяжелые и горькие слезы. Лена крепко обняла ее.

– Что случилось, мам? – взволнованно спросила она.

– … 14-ти летний парнишка изнасиловал сестру…. Маленькую девочку, понимаешь? – эти слова мама будто вдавливала в дочь.

Лена обняла мать еще сильнее и поникла головой. Услышанное нужно было как-то переварить, но взгляд замер в одной точке, тело словно прекратило все свои внутренние процессы.

Мысли об изнасиловании день и ночь терзали на протяжении трех суток. Лишь зеленый змей смог разомкнуть порочный круг. В школе девушка старалась держаться теперь только подруг или хотя бы просто женских коллективов. Одноклассники окончательно перестали ее привлекать. Особенно после того как она услышала их разговор о других девушках: «Не, ну ты видел какая жопа? А буфера какие? У меня аж привстал» – что-то в этом роде. Любые предлоги встречаться она пресекала на корню безотносительно того вежлив ли парень или нет. Тайны человеческой природы шокировали ее. Свое тело она пыталась скрыть под покровом темных одеяний с длинными рукавами и мешковатостью. Еще один слой защиты – шутить над всем этим с подругами, чтобы хоть как-то разгрузить напряженное воображение, но рассудок не позволял этого, поэтому она просто стала отрицать ценность каких-либо отношений, если те не носят хотя бы оттенок иронии.

Однажды подруга предъявила ей на этой почве:

– Ты куда пропала? Может, хватит меня игнорить?

Лена посмотрела на некогда веселящую подругу, с которой раньше она беззаботно смеялась над противными училками и душными парнями и которая теперь сама исторгает духоту, так отталкивающую… Последняя частичка обиды за отвращение к ней растворилась в Лене среди абсолютного безразличия и она ответила:

– Извини, что задела твою тонкую душевную организацию.

Обескураженное лицо подруги вмиг покраснело, затем она крикнула: «Пошла ты!» и ушла прочь.

– Можно было и не бомбить – подумала Лена, позируя воображаемой камере, и вновь вернулась в интернет.

Там она стала все чаще натыкаться на феминистические паблики, изобилующие различной информацией о женской доле в истории человечества. Поэтому постепенно Лена примиряла на себя образ Даши Букиной, более подходившей по воззрениям на мир. Отношение к миру стало все более и более систематизироваться в голове Лены, и она осознала себя сторонницей радикального феминизма, согласно которому любой, без исключения, мужчина является угнетателем и адептом господствующего порядка – патриархата. Общество, по мнению радикальных феминисток, должно быть изменено путем устранения мужского доминирования в социальной и экономической сфере. Стремлением к равенству это, конечно, не назовешь, но им в руки хотя бы винтовки никто не дает, и от дел кухонных они отрекаются, поэтому злоупотребление печами в профилактических целях обществу не грозит. На закате десятых в принципе интернет был наводнен тысячами различных пабликов и youtube-каналов, социально и политически ангажированными с разных сторон: феминистки разных сортов, марксисты, фашисты, консерваторы, либералы, либертарианцы, анархисты, центристы, инцелы, любители пони, аниме, кино, книг, игр, разных направлений в искусстве и науке или просто паблики с мемами для комфортного деградадирования. Как можно заметить, в интернете тот самый коммунизм, где каждый может найти кружок по интересам, уже наступил. Все они успешно справлялись с функцией социализации подростков, коим и была Лена.

Зачастую подросткам нравится вследствие нехватки адреналина смотреть на всякую жесть. Не оказавшись исключением, Лена стала притягивать к себе фильмы ужасов с крайне жестокими сценами насилия, но ничего ужаснее порно, случайно попавшегося через спам, она больше не видела. На протяжении часа голое волосатое тело пыталось попасть своим стручком в отверстие другого безволосого (почти) с округлыми выпуклостями тела, и выглядело это до жути нелепо и ужасающе. Потаенные уголки живого производящего человеческого тела, отвратили Лену от человечества на всю жизнь, особенно после просмотра оргий, на которых тела использовали друг друга в качестве стимуляторов счастья десятки минут. Все они были подобны животным, движимым куском программного кода, именуемым инстинктами. При виде страстных извивающихся, словно тростник на ветру, женщин и мужчин, хватающих их за грудь, будто это последний кусок мяса на прилавке во время дефолта, вывод напрашивался сам: Это конечная цель любого мужика, все эти ухаживания и приятные комплименты, цветы и улыбки – все это лишь ширма, скрывающая доведенные до автоматизма движения между ног, которые выражают неутолимое стремление внутрь женского тела.

И тогда она взбунтовалась против собственного тела, понимая, что оно ничем не отличается. К 18 годам она чувствовала себя высушенной сигаретой, познавшей неисчислимое количество человеческих губ. А тело не хотело отпускать ее и жестоко подавляло бунт: подобно кукловоду желудочно-кишечный тракт тянул ее за ниточки, гормоны нещадно играли на ней будто на выдохшейся флейте. К этому грузу прибавлялись отношения с одноклассниками, которых нужно было как-то терпеть до конца школы и с матерью, которую терпеть было уже невозможно. Внутри зудила тяга к одинокому слиянию с энтропией. «Все просто остопиздило, – изнывала она изнутри – а, еще целая жизнь впереди! Десятки и десятки лет я буду должна кому-то что-то… Нужно поскорее… пораньше лечь в могилу, просто курить и пить без продыху, гляди, к годам сорока умру, но если этот ебанный живот не прекратить меня мучить, я выпрыгну в окно сейчас же!» В душе зияла пустота, которую нужно было чем-то заполнить. Временами с этой задачей справлялся феминизм, но тайная мечта о скоропостижной смерти не покидала ее до конца. Тем более что смерть – важный элемент эстетики Эмо. Лена себя какое-то время причисляла к ним из-за темной одежды, к которой постепенно липло что-то розовое. Но чем чаще видела она в зеркале малолетнюю педовку, тем больше понимала, что лучше быть собой.