Кэндзабуро Оэ
Игры современников
2
Еще из письма, полученного мной в Мексике, я узнал, сестренка, что ты в конце концов взяла на себя роль жрицы Разрушителя, даже сама отыскала его, крохотного и сморщенного, как гриб, в пещере, где он впал в спячку, вернула к жизни и вырастила до размеров собаки. А теперь, держа его на коленях, ты читаешь мое первое письмо о мифах и преданиях нашего края – представляя себе это, я испытываю огромный подъем. Мифы и предания деревни-государства-микрокосма, созданные Разрушителем, в то время великаном, ты, его жрица, читаешь, держа на коленях того самого Разрушителя, но теперь величиной с собаку. Я вспоминаю это как очередное подтверждение слияния начала и конца, крайних точек огромного исторического периода. Так прочитывать мифы и предания нашего края – это касается и тебя, и Разрушителя, признавшего тебя своей жрицей, – совсем не означает ставить точку на истории нашего края. Недавно от молодого человека, выходца из наших мест, одного из немногих родившихся в последние двадцать лет, когда в нашем крае уже почти никто не рождается, что явно свидетельствует о полном упадке, я узнал кое-что о Разрушителе и о тебе. Этот юноша живет в огромном Токио и руководит крохотной театральной группой. Он пытается совершенно по-иному, чем я, утвердить реальность существования деревни-государства-микрокосма: юноша задумал пьесу, основанную на бытующих у нас сказаниях.
Судя по его рассказу, ты, сестренка, нашла в пещере пребывавшего там в долгой спячке Разрушителя величиной с гриб, направлял же твои поиски отец-настоятель. Собственно, отец-настоятель был чужаком, присланным в наш храм Мисима-дзиндзя, но, завоевав доверие стариков долины и горного поселка, он проявил большой интерес к местным сказаниям и на свой страх и риск стал заниматься их изучением до тех пор, пока я не избрал в качестве главной цели всей своей жизни описание мифов и преданий деревни-государства-микрокосма. Именно он в наши детские и юношеские годы муштровал меня, готовя к миссии летописца, а тебя – в жрицы Разрушителя. Ты, разумеется, упорно сопротивлялась, но после долгих скитаний на чужбине неожиданно, восстав из небытия, вернулась в деревню, и тогда отец-настоятель употребил все свое влияние, чтобы ты все-таки стала жрицей. Наш земляк рассказал мне, что отец-настоятель после тщательного изучения сказаний смог точно указать место, где пребывает в спячке Разрушитель. На горном склоне недалеко от Дороги мертвецов, в глубине одной из пещер, вход в которую во время войны был открыт, а потом снова засыпан.
Молодой человек, от которого я услышал об этом, кажется, сам сомневался в достоверности рассказанного, но в то же время – это было видно по нему – находил удовольствие в распространении слухов. Он, кстати, поведал мне и несколько более реалистичную версию. Это уж совсем нечто несусветное: будто сидевший у тебя на коленях Разрушитель, которого ты вырастила до размеров собаки, – кстати, его никто не видел – на самом деле твой ребенок. Но, сестренка, с тех пор как ты вернулась в деревню, тебя никто не видел с мужчиной. Кроме того, после возвращения ты ни разу оттуда не уезжала. И, что самое главное, сообщивший мне это юноша – один из немногих, кто родился там за последние двадцать лет. Он убежден, что слухи о том, будто ты тайно родила ребенка, совершенно необоснованны.
Наш земляк, передавая мне эти слухи, как человек искусства, дал им свое объяснение, драматически сгустив при этом краски. Он, мол, хотел бы верить, что Разрушитель действительно найден в пещере, где, ссохшись до размеров гриба, пребывал в спячке. А отец-настоятель каким-то ему одному ведомым способом заключил его в твою утробу, и ты разрешилась от бремени – так на свет появился возрожденный Разрушитель. Не исключено, что отец-настоятель вложил его в тебя, «как вкладывают саблю в сая»…
Я был потрясен таким предположением! Оно привело меня в неописуемое волнение, однако больше всего меня поразило слово «сая»: оно ведь означает «ножны», но точно так же звучит и слово «влагалище». Еще в детстве эти иероглифы приводили меня в трепет, щеки начинали гореть. И не только когда я видел их – достаточно было услышать «сая». Мне в то время это слово казалось самым прекрасным, потому что оно ассоциировалось с чем-то запретным, с женщиной…
Твои ножны! Представить их себе отчетливо я, разумеется, не мог, но чувствовал, сколь прекрасны они. Я видел их даже в своих снах. Это бесконечно волновало меня. И теперь я очень ясно представил себе, как крохотный младенец уютно расположился в твоих ножнах…
Ты извлекаешь из пещеры маленького и сморщенного, как гриб, Разрушителя, пребывавшего в спячке. Вымытого, его помещают в твои ножны. Туда, где сохраняется определенная температура и влажность, необходимые для развития плода. Когда похожее на гриб крохотное сморщенное существо округлилось, стало мягким и начало самостоятельно двигаться, ты вынула его из ножен и искупала. Потом завернула в марлю и прижала к груди. Вот он уже тот самый Разрушитель, которого ты вырастила до размеров собаки и посадила к себе на колени.
Соединив оба слуха и дав им свое толкование, молодой человек высказал такую мысль: стоило Разрушителю, проспавшему сто пятьдесят или даже двести лет, очнуться, как вся предшествующая долгая жизнь и сама эта спячка представились ему единым бесконечным сном, промчавшимся как один миг. Обладает ли испытавший это Разрушитель – хотя, возродившись, он и физически и духовно стал прежним – достаточными жизненными силами, чтобы активно начать новую жизнь? То есть способен ли он вновь сделать то же, что совершил в период основания деревни-государства-микрокосма? Впрочем, все равно я с восторгом приму его возрождение, даже если опасения юноши оправдаются, и возрожденный Разрушитель до конца дней будет в полном бездействии нежиться у тебя на коленях…
3
Слова о спячке и возрождении напомнили мне еще об одном чужаке по прозвищу Сверлильщик – поговаривали, что он инопланетянин, присланный к нам с каким-то особым заданием. Он был женат на нашей деревенской женщине – я отчетливо помню, как мы, ребята, старались не смотреть на нее, такая она была хмурая, неприветливая. Ты, сестренка, наверное, тоже помнишь хозяина крохотной металлоремонтной мастерской и его мрачную жену?
Женой Сверлильщика была девушка из старинного рода, уходящего своими корнями во времена основания деревни-государства-микрокосма; она жила с кем-то из родственников – то ли с матерью, то ли с сестрой, – когда они взяли в свою семью Сверлильщика, приехавшего из приморского городка в устье реки. Однако я не припомню, чтобы рядом с обширным помещением с земляным полом, тянущимся по всему фасаду их огромного дома в центре деревни – обычная для нашего края планировка, – видели кого-нибудь, кроме самой этой женщины, сидевшей у хибати[19]. Правда, мне всегда казалось, что за перегородкой кто-то притаился. Я отчетливо помню все до мелочей, потому что довольно часто наведывался к Сверлильщику, хотя жена его меня постоянно гоняла, как и любого деревенского мальчишку.
Ты тоже, сестренка, часто ходила туда со мной. Вообще в доме Сверлильщика постоянно толпились дети. Ничего удивительного: в самом старом доме нашей долины, как бы бросая вызов ветхости, громоздился новейший токарный станок. У нас его считали сверлильным, отсюда и прозвище владельца – Сверлильщик.
Сверлильный станок. Этим словом все сказано. Уродливое сооружение, подавляющее своей тяжестью и законченностью. Эта махина занимала все помещение с земляным полом, и под ее тяжестью дом постепенно оседал.
Прозвище Сверлильщик как нельзя более точно подходило владельцу мастерской: и лицо, и фигура, и то, чем он занимался, – все обличало в нем грубость и неотесанность, и в той атмосфере, которая царила в нашей долине, он представлял собой инородное тело. Он работал на токарном станке, установленном в доме, принадлежавшем старинному роду. Его руки, перепачканные маслом, казались продолжением станка, он никогда не поднимал черного от копоти лица и, когда бы мы ни пришли, молча работал, не давая себе ни минуты передышки. Со временем Сверлильщик сделал свою мастерскую процветающим предприятием и даже смог открыть небольшой завод в том самом городке, откуда приехал к нам. Каждый день, задолго до рассвета, Сверлильщик, склонившись к рулю черного тарахтящего мотоцикла, покидал деревню, а вечером с таким же тарахтением возвращался домой. На своем токарном станке он теперь работал лишь поздно ночью или по выходным дням, а в будни, когда он отсутствовал, в общей комнате их старого дома, который под тяжестью станка кренился все сильнее, весь день в одиночестве с отсутствующим видом сидела его жена. Она склонялась в ту же сторону, куда кренился дом.
Мы, дети, хотя этого никто из нас вслух не произносил, тоже были почти убеждены, что Сверлильщик – инопланетянин. Однажды я увидел о нем сон, почти правдоподобный. Сверлильщик в черной замасленной спецовке сидел на пороге скрестив ноги. Рядом, поджав под себя ноги, сидела жена и разговаривала с деревенскими стариками. А Сверлильщик, страдая от вынужденного безделья, время от времени бросал взгляды на кучу металлической стружки у токарного станка. Жена его, тоже обычно неразговорчивая, тут, поддерживая беседу, задумчиво цедила слово за словом. Она говорила, и при этом ее лицо с крупными чертами – сразу было видно, что принадлежит она к старинному роду, – искажалось страданием.
– Муж мой, это всем известно, не совсем обычный человек. Он изо дня в день жалуется, что наша жизнь ему не в радость, одно сплошное мучение. И для меня наше супружество тоже мука. Ведь ребенок, которого я ношу под сердцем, унаследует и качества мужа, и мои; легко ли будет ему жить – что на какой-нибудь далекой планете, что на нашей Земле? Вот о чем я думаю. А еще больше я боюсь – вдруг ребеночек не будет похож ни на мужа, ни на меня…
Долго еще я оставался во власти этого сна. Меня преследовала мысль, сестренка, что организм инопланетянина в земных условиях естественно подвергается тяжелым испытаниям и невероятным нагрузкам. И с этим инопланетянином, Сверлильщиком, должна была вести супружескую жизнь – эти слова возникли в моем сне сами собой – его бледная, изможденная жена, земная женщина. С этой женщиной – теплой, податливой, земной, – с обитательницей нашей планеты, ведет супружескую жизнь инопланетянин. Нет, он не скользкий и мягкий, как осьминог, он владелец грохочущего и лязгающего металлического агрегата. Супружеский союз машины и человека. В глухой деревушке на краю земли грустная, слабая женщина носит под сердцем существо, представляющее собой новый биологический вид – продукт скрещивания пришельца и человека. Женщина действительно проявляет огромное мужество: ведь не исключено, что она породит чудовище – металлическую трубу с мягкими мясистыми наростами на концах…
Скорее всего, сам облик Сверлильщика и его лихая езда на черном мотоцикле позволили ребятам заподозрить в нем инопланетянина. Подозрение, можно сказать, стало подтверждаться, когда он задумал соорудить с помощью токарного станка и газосварочного аппарата контейнер для спячки. Мы, мальчишки, пробирались в дом Сверлильщика затем, чтобы, во-первых, лишний раз полюбоваться токарным станком и, во-вторых, посмотреть, как продвигается сооружение контейнера.
Этот контейнер Сверлильщик сооружал уже очень давно, не обращая внимания на насмешки жителей долины и горного поселка. Он, сестренка, представлял собой кабину на одного человека, решившего погрузиться в спячку. Ты должна помнить эту штуку, мне кажется, ее забыть невозможно. Если подумать, сколько ночей трудился Сверлильщик над своим изобретением, может показаться странным, что оно так и осталось незаконченным – из мастерской в его старом доме контейнер перекочевал под дырявый навес и от дождей весь покрылся бурой ржавчиной. Контейнер для спячки – удивительное сооружение, в котором уживались небрежность и аккуратность. Топорная, брошенная на полпути работа, да к тому же еще сделанная кое-как. И в то же время отдельные детали кабины были выполнены с невероятной тщательностью. Две эти взаимоисключающие особенности были присущи агрегату, который с таким упорством сооружался Сверлильщиком.
Необыкновенно тщательно были выполнены детали, которые требовали использования возможностей токарного станка и различных к нему приспособлений. А все остальное делалось наспех, кое-как – даже нам, детям, это сразу бросалось в глаза. Особенно грешили небрежностью те части, где нужно было применять газовую сварку. Контейнер для спячки – давняя мечта Сверлильщика – должен был представлять собой полую металлическую глыбу, едва умещавшуюся в комнате в четыре с половиной дзё[20], с надежно застекленным иллюминатором, отверстием для вентиляции и неким подобием люка, как на подводной лодке. Немногословный Сверлильщик ни с кем не делился своими замыслами, но нам удалось кое-что выведать из сетований его жены, постоянно жаловавшейся соседям: мол, муж заранее решил себя обезопасить – случись что, где раздобудешь такое огромное количество металла?
Каждому, кому был знаком первоначальный замысел и кому удалось увидеть в натуре то, что было уже сделано, мог представить себе этот стальной стручок в законченном виде. И, глядя на него уже по-новому, начинал понимать, что эта ржавая штуковина – не просто груда сваренного металла. Кабина была сварена кое-как: будто чуть ли не веревками связали между собой какие-то металлические листы, куски газовых баллонов и металлических бочек. Что же касается иллюминатора с прочным стеклом, то, судя по всему, делать его он в конце концов отказался…
Учитывая назначение контейнера, иллюминатор противоречил бы основному замыслу, и отказ от него означал, что в ходе работы над первоначальным проектом были сделаны необходимые коррективы. К чему свет, если Сверлильщик сооружает контейнер для спячки? Более того, иллюминатор будет только мешать – не заснешь. А пробудившись от спячки, надо будет сразу же выйти наружу – опять-таки, зачем свет? По первоначальному замыслу контейнер для спячки должен был представлять собой полую тяжеленную глыбу металла, чтобы его не могли украсть вместе со спящим хозяином. Тяжеленный – не сдвинуть с места, прочный – не взломать. Поместить его в надлежащем месте, тщательно закрыв изнутри точно подогнанную на токарном станке крышку люка, и можно спокойно погрузиться в спячку…
Все же почему Сверлильщик был так увлечен именно идеей сооружения контейнера для спячки? Судя по жалобам его жены, все объясняется тем, что Сверлильщик боялся рака, особенно рака желудка.
– Моя единственная радость в жизни – вкусно поесть, – говорил он, – а ведь при раке желудка умирают от голода.
В сочетании с контейнером для спячки и без того ужасно звучащее слово «рак» указывало уже на нечто большее, чем просто на навязчивую идею. Во всей Японии не было человека, способного спасти от рака. Не забывай, что все это происходило в разгар войны, поэтому я и говорю «во всей Японии» – в то время говорить «во всем мире» не имело смысла. И Сверлильщик решил искать спасения в спячке, пока не появится человек, которому будет под силу избавить его от рака или отвести от него призрак голодной смерти. Забравшись в стальной стручок, в свой контейнер, он погрузится в сон. И грядущие поколения из года в год будут любоваться нашей деревенской достопримечательностью – стальной глыбой, слишком тяжелой, чтобы ее украсть, и слишком прочной, чтобы разрушить. В какую-то минуту какого-то дня какого-то года Сверлильщик проснется. Открыв изнутри люк и высунув голову, он обнаружит, что хоть и находится на том же самом месте, где много лет назад был установлен его контейнер, но сама деревня уже совсем не та. Перед ним – пейзаж далекого будущего. И грядет уже человек, которому под силу избавить его от навязчивого ужаса заболеть раком. Возможно, то будет пришелец из Космоса… Может быть, именно эта его фантазия и вселила в нас, детей, уверенность, что Сверлильщик и сам инопланетянин.
Одержимый одной тайной мыслью, сестренка, я прокрадывался в его мастерскую в доме, покосившемся под тяжестью станка, и замирал там в оцепенении. Весь во власти корыстной мечты, в которой стыдно было признаться даже тебе, я преисполнился желания обратиться с просьбой к Сверлильщику, который вообще не замечал посторонних, особенно детей. Что это была за мечта? Я хотел, чтобы Сверлильщик, когда настанет час, взял и меня в свою кабину – разумеется, вместе с тобой, сестренка!
Как сладостна была для меня мечта оказаться с тобой в темном стручке и погрузиться в долгую спячку! Это было бы похоже на возвращение в утробу матери, где мы, близнецы, покоились до рождения. В конце этого путешествия мы бы проснулись в той самой деревне, где жили, но уже в совсем непохожем на нынешний мире будущего. Случись такое, и ко времени нашего пробуждения оказалось бы, что товарищи наших игр – они-то, безусловно, но и те, кто был намного моложе нас и даже еще не родившиеся, когда мы забрались в стручок, тоже – превратились в древних стариков, а некоторых уже нет в живых; поэтому чем сладостней была моя мечта, тем более корыстной и постыдной казалась она мне. Я не оставлял мысли просить Сверлильщика только потому, что мной подсознательно владел страх ничуть не меньший, чем страх Сверлильщика заболеть раком, – была причина, заставлявшая меня бежать из той действительности, где я обитал, в мир будущего. Я боялся, что отец-настоятель безжалостной муштрой будет и впредь готовить из меня летописца нашего края. Я был убежден, что иным путем мне не удастся избежать этой миссии.
Я мечтал, сестренка, о том, чтобы забраться в контейнер для спячки и отправиться в мир будущего, где никто не помнит мифов и преданий деревни-государства-микрокосма, жить с тобой вдвоем и тогда уже спокойно заняться своим делом, не опасаясь, что кто-нибудь скажет: «Нет, это не так, такого никогда не было!» Ты была бы единственной читательницей мифов и преданий деревни-государства-микрокосма и, читая их, приобщилась бы к Разрушителю, чего так добивается от тебя отец-настоятель…
Если вдуматься, сестренка, то, может быть, сейчас как никогда я близок к осуществлению своей мечты, увлекавшей меня в контейнер для спячки, который так и не был достроен Сверлильщиком. Потому что в письмах, адресованных тебе одной, начал описывать мифы и предания нашего края, а ты читаешь их, держа на коленях Разрушителя – существо величиной с собаку, – и таким способом готовишь себя в его жрицы.
Разрушитель все больше восстанавливает свои силы, и, может быть, следуя его воле, ты станешь вслух читать ему мои письма? Но я этого совсем не боюсь! Если он скажет: «Нет, это не так, такого никогда не было!», то уже само отрицание описанных мной мифов и преданий будет способствовать выявлению истины. С детских лет я боялся, что, описывая мифы и предания нашего края, я допущу множество ошибок и неточностей, которые погубят истинные мифы и предания деревни-государства-микрокосма. Мной владел смутный страх, что большинство из них просто невозможно передать словами. Если бы по поводу написанного мной Разрушитель сказал бы: «Нет, это не так, такого никогда не было!», разве это не означало бы, сестренка, что для воссоздания мифов и преданий нашего края я совершаю важное и нужное дело?
4
Ты, сестренка, предполагаешь, что возраст Разрушителя, взращенного тобой до размеров собаки, примерно пятьсот лет. В том, что ты определяешь его столь приблизительно, сказывается еще с детства отличавшая тебя склонность создавать для людей неразрешимые проблемы: тебе и в голову не пришло позаботиться о том, чтобы придать правдоподобие тому факту – честно говоря, совершенно немыслимому, – что ему так много лет. В основе твоего предположения лежит глубокая вера в воскрешение Разрушителя. В одном из преданий сказано, что он жил долго и, даже достигнув столетнего возраста, продолжал расти, в конце концов став великаном. Превратившийся в великана Разрушитель, говорилось в предании, мог, ухватившись за верхушку, легко перемахнуть через любимый нами огромный тополь, который рос на утесе, возвышавшемся над долиной. Наряду с преданием о том, что Разрушитель жил вечно и рос вечно, существовали и другие, утверждавшие, что он неоднократно умирал, причем каждый раз его смерти сопутствовали самые неожиданные события. В одной из легенд говорилось даже о его убийстве. Там сказано, что Разрушитель много раз умирал, а однажды был убит, но если считать его смертью спячку, во время которой он высох и сморщился, как гриб, а потом был возвращен тобой к жизни, то, пожалуй, можно согласиться, что ему и в самом деле лет пятьсот. Теперь я все больше убеждаюсь, что каждая смерть Разрушителя была своего рода спячкой. От последней он пробудился благодаря твоему могуществу и вновь полон жизненных сил. Если это действительно была спячка, нет никаких оснований сомневаться в том, что в своей долгой жизни, в которой за каждой смертью следовало воскрешение, он достиг пятисотлетнего возраста.
Теперь, сестренка, я перейду к своему последнему сну о Разрушителе, порожденному дошедшими до меня слухами. Я думаю, что он отразил мое стремление самому разобраться в смысле возрождений Разрушителя. Правда, мой сон можно истолковать и как обыкновенную чисто мужскую ревность к тебе, все-таки ставшей его жрицей.
Во сне я все понял. Разрушитель пребывал в спячке, сморщенный и высохший, как гриб, но тело его спало не одинаково и, возвращаясь к жизни, просыпалось тоже по частям. Даже пробудившись, я по-прежнему испытывал чувство, что благодаря сну мне все стало ясно. С точки зрения логики сон вполне соответствовал легенде, согласно которой Разрушитель, став великаном, был убит и расчленен на триста частей. Ради чего же Разрушитель принял такую муку? Чтобы понять это, достаточно вспомнить, как сажают в поле разрезанный на куски картофель…
Среди самых разных легенд о Разрушителе та, которая повествует о первой его смерти, как ни странно, восходит ко времени, когда созидатели только вступили в наш край. Разрушитель, проявив незаурядный талант подрывника, в сложных условиях, не располагая запальным шнуром достаточной длины, взорвал огромные обломки скал и глыбы черной окаменевшей земли, преграждавшие созидателям путь. И не успел еще рассеяться окутавший всю округу дым, как начался проливной дождь, продолжавшийся пятьдесят дней, а жизнь Разрушителя оказалась под угрозой. Покрыв все свое обожженное тело специальной мазью, Разрушитель лежал, похожий на черную мумию, в течение всех пятидесяти дней, пока шел дождь, но в одной из легенд говорилось, что на самом деле это лежал его почерневший труп.
В легенде о первой смерти Разрушителя рассказывается и о его первом воскрешении. Видимо, это незначительно измененный вариант легенды о его выздоровлении, в которой говорится, что почерневший, точно прокопченный, Разрушитель остался незахороненным из-за непрекращающегося дождя и, не разлагаясь, высох. Потом дождь кончился, и в один прекрасный день, когда последние остатки зловония исчезли бесследно, из почерневшего трупа, точно бабочка из кокона тутового шелкопряда, появился новый Разрушитель и заявил: «Ну что ж, давайте примемся за создание нового мира». Принеся себя в жертву, а через пятьдесят дней воскреснув, он утвердил свою неограниченную власть…
Легенда, повествующая о следующей смерти Разрушителя, касается событий, происходивших уже после того, как созидатели, основав наш край, трудились в течение ста лет. Важно в ней именно то, что с момента создания деревни-государства-микрокосма прошло уже сто лет. К тому времени политический строй, созданный революцией, начал деформироваться, и в результате возникло движение за возврат к старине, то есть к тому, что было изначально.
Эта легенда, среди всех других, которые мы в детстве слушали, как сказки, была нам особенно близка и понятна, и ты, сестренка, должна помнить ее хотя бы частично. Ну например, историю о таинственном звуке и переселении. Это произошло через сто лет после основания нашего края. Тогда все его жители – полуобнаженные: мужчины в фундоси, больше напоминавших веревку, едва прикрывающую срам, и женщины в коротких набедренных повязках – работали радостно, не покладая рук. А спустя сто лет жили они уже не в общих пещерах – каждая семья построила себе собственный дом. И тут вдруг снова раздался звук, напомнивший подземный гул; такой уже возникал однажды в период созидания, заставив тогда людей рассеяться по долине и горному поселку.
На сей раз звук был чудовищен, под стать лишь тому зловонию, которое уничтожило все живое во времена, когда наша земля еще была болотом. Сказочный зачин этой легенды гласит: «Это случилось сразу же после смерти Разрушителя». Сразу же после смерти… Немаловажная подробность, несмотря на то что упоминается она как бы вскользь. Возник ли на самом деле этот таинственный звук – не имеет значения, важно другое: историческое событие, лежавшее в основе легенды, имело, видимо, политический характер, относясь к тому периоду, когда являвшийся вождем Разрушитель умер и место на вершине власти освободилось.
Сразу же после его смерти – а если хочешь, сестренка, можно сказать и так: сразу же после того, как он, сжавшись до размеров гриба, впал в спячку, – в долине и горном поселке стал раздаваться звук – не тот, подобный подземному гулу, как в период созидания, а другой, чем-то завораживающий, напоминающий легкий перезвон. Вначале он был едва различим, и людям казалось, что это звенит у них в ушах. Но потом, сообразив, что источник его – та самая горная впадина, жители долины и горного поселка, число которых за сто лет значительно возросло, поняли: от этого назойливого звука уже никуда не денешься. И только тогда начали осознавать, что странный звук преследует их уже несколько дней.
Как я уже говорил, сестренка, вначале звук казался вполне приятным; более того, многие даже считали, что он поднимает дух, внутренне раскрепощает человека. Этот таинственный звук, как и ливень в период созидания, длился пятьдесят дней и поначалу вселял в людей бодрость – почти все испытывали чувство подъема. Между тем звук, который ни с чем невозможно было спутать, становился все громче и резче. Чтобы я мог представить себе этот звук, отец-настоятель привел в пример шум водоворота у выхода из узкого пролива. Он попытался сопоставить явления, происходившие в воздушном пространстве, с характерными для водной стихии. Гул самого разного тона – высокий и низкий, сильный и слабый, – который можно было слышать в любой точке долины и горного поселка, он сравнивал с бесчисленными водоворотами, возникающими на море. Действительно, если бы возможно было с высоты понаблюдать за сложным движением воздушных течений над нашей долиной как за узким морским проливом, то можно было бы заметить, как появляются и исчезают крупные и мелкие воздушные воронки.
Подобно тому как за пределами тех участков моря, где возникают водовороты, нет и намека на них, исчезал и этот звук, стоило выйти за пределы долины, зажатой между двумя горами, поднимающимися к лесу. Для этого достаточно было миновать место, где в прошлом громоздились огромные обломки скал и глыбы черной окаменевшей земли. Долина и горный поселок как бы образовали трубу, и звук – то высокий, то низкий, то сильный, то слабый – слышался лишь внутри этого пространства, рассказывал отец-настоятель. Окруженные невидимой звучащей стеной, люди, то есть живущие в долине и горном поселке после смерти Разрушителя созидатели, которым уже перевалило за сто лет, их дети и внуки теряли разум, не находя себе места от не умолкавшего ни на миг гула. А в последние двадцать дней из тех пятидесяти, пока раздавался таинственный звук, у них ни днем ни ночью не было ни минуты покоя…
Этот таинственный звук, который, как правило, шел на одной ноте, в зависимости от местонахождения человека меняя лишь свой тембр и насыщенность, заставлял жителей долины и горного поселка испытывать страдания, хотя одновременно и вызывал у них чувство, близкое к эйфории. Это очень важно подчеркнуть. Первыми испытали на себе его воздействие дети. Все пятьдесят дней, пока нарастал таинственный звук, они пребывали в состоянии крайнего возбуждения, которое потом сменилось полным изнеможением. В период гула и переселения, а также в последовавший за ним период возврата к старине расплодились посредственности, каких еще не видывала деревня-государство-микрокосм с момента своего основания, говорил отец-настоятель и пояснял: причина заключалась, возможно, в том, что дети, которым предстояло стать строителями будущего, чересчур возбужденные таинственным звуком, повредились в уме. Однако в том факте, что все время, пока раздавался таинственный звук, подростки и дети в отличие от взрослых, которым он доставлял страдания, наслаждались гулом, можно было увидеть перст судьбы. Нигде в долине и горном поселке дети нисколько не страдали от таинственного звука, какого бы характера он ни был, и это облегчило переселение взрослых.
Переселение заключалось в том, что человек вынужден был бросить свой дом, свое поле и искать себе место как бы по указке таинственного звука. В зависимости от способности переносить тот или иной его тембр, человек избирал наиболее благоприятное для себя место. Бывали случаи, когда муж и жена вынуждены были направляться в разные стороны. Однако дети, неподвластные этому звуку, оказывались свободными в выборе, с кем из родителей поселиться.
Сложнее дело обстояло с подростками старше пятнадцати лет, которых таинственный звук приводил не только в состояние эйфории. После первых сорока восьми часов они начали испытывать почти чувственное наслаждение, но в нем уже пробивались ростки страдания. Наслаждение и муку они познали одновременно. Столкнувшись с гудением, они уже не могли сдержать импульсивных порывов, причем таинственный звук не направлял их действий, а лишь вызывал их.
Подростки и дети, возглавляемые семнадцати-восемнадцатилетними юнцами, охваченные возбуждением от таинственного звука, устраивали шествия по всей долине, вмешивались в споры взрослых, которым предстояло переселение, и одновременно с поразительной энергией помогали им как можно лучше его осуществить. В результате молодежь захватила руководство переселением и, пока люди, невыносимо страдая от гула, в раздражении искали себе место жительства, подвергала преследованию тех, кто пытался остаться на старом месте и сохранить семью. Разрушителя с ними не было. А старики, которым уже перевалило за сто и которые участвовали некогда в основании деревни-государства-микрокосма, хотя и были еще вполне крепкими, не смогли воспользоваться своим авторитетом, опытом и умом, чтобы воспротивиться наглому произволу молодежи и детей.