Дуня Смирнова
С мороза

Видимо, для того, чтобы все это прекратить, в конце концов был создан электронный информатор ИД. Когда начальство хотело что-то сообщить сотрудникам, в компьютере появлялись либо сообщение, либо развернутые интервью главных начальников. Беда только в том, что так называемые новости 4-го этажа появлялись на мониторах как минимум через месяц после того, как редакция уже была доведена до белого каления разноречивыми интерпретациями этих же самых известий. То, что сотрудники читали в информаторе, всегда оказывалось полуправдой, к тому же чрезвычайно бедной подробностями.

Венцом этого демократического информирования общественности был на моей памяти случай со снятием очередного главного редактора газеты «Дейли». Мало того что главный редактор узнал о своем снятии последним, как рогатый муж. «Дацзебао» по этому поводу позвало сотрудников к голубому экрану через две недели после того, как газетой руководил уже совершенно другой человек.

Другой вечной причудой ИД была стратегия. Я пришла в «КоммерсантЪ» на гребне так называемой федеральной программы. Руководство было увлечено идеей сделать газету «Дейли» федеральной. По этому поводу в довольно чахлые корпункты вгрохивались большие деньги. Через год, когда федеральная программа стала давать какие-то результаты, ее было решено свернуть. Что-то там у начальства не срослось, и оно изящно перепорхнуло к идее усиления роли выпускающих.

Потом и выпускающие начальству надоели, и оно вдохновилось изменением макета и новостной политики. Параллельно с удивительным постоянством холдинг реорганизовывал рекламное агентство «Знак». Где-то на Петровке буквально годами в виртуальном режиме делался журнал «Столица», купленный ИД в минуту умоисступления.

Этот самый журнал стал последним прихотливым фуэте, исполненным руководством на моих глазах. В январе прошлого года «Столица» перестала быть виртуальной. Издательский дом сотрясался от слухов. Сказочные зарплаты, радиотелефоны всем сотрудникам «Столицы», две поездки в любую страну за счет ИД, машины всем и шоферы всем – «вот что было обещано Сыщику, если он отыщет беглянку и вернет ее во дворец» (Ю. Энтин, В. Ливанов «Бременские музыканты»). Финал этой блистательной эскапады известен. Призы Союза журналистов России и фестиваля «Золотой Остап» настигли журнал «Столица» как раз тогда, когда холдинг ИД его закрыл.

Потом еще были объединенная редакция всех изданий, создание группы спецкорреспондентов ИД, увеличение зарплат, сокращение зарплат, пятьсот шестнадцатая реорганизация рекламного агентства «Знак», но это уже было без меня, я про это ничего не знаю. Хотя представляю себе очень живо. И вот Издательский дом продается. Яковлев больше не будет его президентом.

Конец

Вроде бы ничего страшного. Ну, сменится инвестор, ну, будет в «Коммерсанте» еще одна реорганизация.

На самом деле уход Владимира Яковлева из издательского бизнеса означает конец целой эпохи. Эпохи открытий и самодурства в русской прессе. Эпохи талантливого изобретения велосипеда. Радоваться этому или печалиться – я не знаю. Наверное, лет через пять велосипеды отечественных газет и журналов перестанут отличаться от практичных западных образцов. Это хорошо. Потому что «велосипед Яковлева» развивал бешеную скорость, но сидеть на нем было очень неудобно: он заваливался набок и натирал задницу.

Но, с другой стороны, расставаться с прошлым без сожаления тоже как-то глупо. Издательский дом «КоммерсантЪ» был отличной школой и для тех, кто там служил, и для тех, кто наблюдал за его работой со стороны. Я давно уже думаю, что на базе ИД надо было бы открыть вуз: там действительно учат писать, много работать, заниматься своим делом. Учат, а потом не знают, как это использовать.

Люди, поработавшие в Издательском доме, его «выпускники», успешно трудятся на телевидении, в журналах, газетах, банках. Может быть, не все из них знают, КАК НАДО. Зато абсолютно все знают, КАК НЕ НАДО. Это уже очень немало.

Спасибо Вам за это, Владимир Егорович Яковлев, наш Вождь и Учитель. Будьте здоровы. И по возможности счастливы.

«Московские новости», 30.06.1998

ЕСТЬ ВЕЩИ ПОВАЖНЕЕ, ЧЕМ СЕКС

Когда я служила в Издательском доме «КоммерсантЪ», со мной приключилась одна поучительная история.

На первой полосе газеты под центральной фотографией стояла главная статья номера. Полосу уже можно было бы подписывать и отправлять в печать, если бы не отсутствие заголовка. Вернее, заголовок-то был, но неудачный. И даже не то чтобы он был неудачный, а просто суховатый. Если еще точнее, я не помню, так ли уж сух и неудачен был заголовок, я его вообще не помню, но в этот вечер в редакции находился тогдашний владелец Издательского дома Владимир Яковлев. И его этот заголовок решительно не устраивал. А я тогда как раз работала выпускающим редактором этого злосчастного номера.

Я ходила к Яковлеву раз пять, каждый раз принося ему с десяток вариантов заголовка. Ему все не нравилось. Причин недовольства он не объяснял, не имел такой привычки. Наконец, утомленный моей тупостью, Яковлев с тоской посмотрел на свои ботинки и сказал: «Не то, все не то. Нужно что-то сексуальненькое». Я страшно оживилась и через минуту принесла ему заголовок «Не голосуй, а то мы проиграем». Магнат был совершенно удовлетворен, я быстро подписала номер и счастливая пошла домой. Забыла сказать, что заметка, к которой относился заголовок, повествовала о предвыборной кампании КПРФ.

До сих пор, то есть уже четыре года спустя, я не имею никакого понятия о том, что же в этом заголовке было сексуального с точки зрения издателя и почему вообще сексуальность может быть критерием оценки политической статьи в газете. Но больше всего меня мучает другой вопрос: каким образом мне удалось так быстро удовлетворить начальство с полным внутренним ощущением, что я поняла, чего от меня хотят, если до сих пор я так и не знаю, что же я сама-то сексуального в этом увидела?..

Вы пробовали когда-нибудь популярный в питейных заведениях нашей страны коктейль «Оргазм»? Честно говоря, я мечтаю встретить человека, который его пробовал и смог бы мне рассказать, что же это такое. Я ни разу не слышала, чтобы кто-нибудь однажды громко сказал бармену: «Два оргазма, и побольше льда, голубчик…»

Недавно в кафе на Невском проспекте я услышала следующую реплику, оброненную молодым человеком хорошего клерковского вида:

«Я имел сексуальные отношения (в оригинале было несколько грубее, но в рамках цензуры. – Д. С.) с этой спецификацией трое суток, но отдел логистики ее завернул». Как вы понимаете, в этом контексте сексуальные отношения представлялись неким мрачным, безрадостным процессом, не доставившим удовольствия никому, включая отдел логистики…

Мир стал описывать сам себя в терминах сексуальности. Власть – это сексуально. Деньги – это сексуально. Спорт – тоже сексуально. Автомобильная индустрия кружится в вальсе с психоанализом. Реклама майонеза повествует об эдиповом комплексе. Курить сигары – это сексуально, и вот уже невозможно видеть без дрожи, как девушка откусывает банан. Я уже не говорю о кино, легкой промышленности, шоу-бизнесе и косметологии, которых вроде как положение обязывает. Хотя почему оно их обязывает?..

Ни один психофизически здоровый человек не станет спорить с тем, что секс – одно из ярчайших доступных нам удовольствий. Но меня есть серьезные сомнения в психофизическом здоровье большинства моих современников, убежденных, что секс – единственное такое удовольствие. С самого невинного возраста человека приучают к этой мысли. Вот конкурс красоты «Мисс Детский сад» (видела своими глазами по телевизору) Вот День святого Валентина для учащихся 1-3 классов (в школе, где до недавнего времени учился мой сын). Вот мои друзья говорят своей шестилетней дочери: «Правильно, Сонечка, мужчину надо мучить, а то он любить не будет» (совет относится к тому моменту, когда Соня в четвертый раз воткнула вилку в руку двоюродного брата; брату при этом пять, так что мужчиной его можно считать весьма условно).

Предваряя читательское ехидство, приходится оговариваться, что я не вошла еще в тот возраст, когда мысль об упущенных и уже недоступных возможностях отравляет жизнь. Мне лично гораздо больше отравляет жизнь мысль обо всех тех возможностях, которые у меня не хватило ума упустить. Сколько времени потрачено на бессмыслицу, сколько сил, денег и дарований ухлопано на пустейшее желание нравиться, на чужих, чуждых, ненужных людей! Самое обидное, что и сейчас не получается жить так, как хочется: невозможно, например, спокойно пообедать в ресторане в одиночестве. Это будет понято как приглашение или ожидание.

Мы вообще разучились есть и пить в одиночку! Не называть же едой холодную котлету, зачерпнутую рукой из сковородки с немытым помидором вприкуску. Вспомните, давно ли вы делали и сервировали сложносочиненный салат только для себя, не имея в виду ни гостей, ни родных? Покупали ли вы когда-нибудь бутылку шампанского с целью распития оной без посторонней помощи, но не из горла?

А много ли раз вы водили себя в театр, в концерт, вывозились самостоятельно за город, в дальние страны, и чтоб не с целью шопинга, замужества, романтической встречи, интересного знакомства, секс-туризма или демонстрации нового наряда, а просто так, чисто для удовольствия, вообще неизвестно для чего, а потому что так захотелось? Давно ли вы хотели чего-нибудь только для себя, в чем никто бы не был задействован и о чем никто бы никогда не узнал? Давно ли вы любили свою собственную жизнь?

Впору горевать об исчезновении единицы – везде двойственность, двоичность, субъект и объект. Все возможные способы восприятия мира заменены одним, вернее, двумя – притяжением и отталкиванием. Страшась одиночества, люди цепляются друг за друга, делаясь соучастниками и свидетелями чужой и непонятной им жизни других. Переживая то, что на Западе назвали кризисом идентичности, большинство выбирает самый простой и древний способ познания – секс. Я занимаюсь любовью – значит, я существую. И все многовековые изыскания блестящих умов, высокоразвитых цивилизаций, культур и религий – все летит к чертовой бабушке. Или еще точнее, к дедушке. К тому змию, кто так жестоко обманул наших прародителей, обещав им познание и мудрость. Секс, к сожалению, к познанию не ведет. Это тупиковая ветвь развития человечества, нового пока не удалось в этой области придумать ничего и никому.

Как известно, есть только два вида разделенного переживания, совместного экстаза – религиозный и половой. Вполне понятно, что первый же век, который человечество провело вне религии, стал веком, в котором пол подменил Бога. Чуждаясь проповеднического пафоса, нужно признаться в одном: религиозное чувство предполагает общение человека с какой-то другой инстанцией, даже, в общем-то, неизвестно как выглядящей. Возможно, инстанция с бородой, а может, у нее шесть рук. Никто достоверно не знает. Половое чувство при всей широте наших взглядов, как правило, направлено на себе подобных. Человек замкнулся сам на себе.

Бывает так, что встанешь утром, и день-то вроде ничего особенного, солнце сквозь облака, дождь моросит, и случиться вроде ничего не должно – никто не приезжает и ты никуда не едешь, и даже денег ждать неоткуда, все как обычно; но вдруг охватывает ощущение такого немыслимого, пронзительного и совершенно необъяснимого счастья, такой иррациональной радости жизни, что хочется орать, строить рожи и размахивать руками. Знаменитая картина художника Владимира Шинкарева «Один танцую» выражает именно это чувство. Недаром художник много лет кормится ею, рисуя новые и новые варианты для благодарных заказчиков.

Запах снега, ярко-синий купол Троицкого собора, сулугуни с базиликом и помидором, завернутые в лаваш, сентябрь в Царскосельском парке, новый детективный роман в кармане плаща, запотевшая рюмка водки с мороза, тишина дачного поселка, сон выздоравливающего ребенка, стук ливня по карнизу, ощущение гибкости и длины своего тела, случайно найденные деньги, красивая комбинация в шахматной партии с компьютером, далекий гул самолета, смерть брата Николая в «Анне Карениной», первая прогулка по незнакомому городу, момент засыпания между явью и сном, секундная картинка из детства, запах материнских волос, младенчество, небытие… И все это – подлинные, несравненные наслаждения, ничуть не меньшие, чем запихивание одних частей тела в другие части тела постороннего человека.

Хотя и это тоже довольно приятное занятие.

«Vogue», ноябрь, 2000

ШОУ БИЗНЕСА

В России очеловечивание в массовом сознании образа бизнесмена есть, безусловно, важное дело. Занимаются им с одинаковым рвением как PR-службы самих компаний, так и журналисты деловых и не очень изданий. Между тем сценарий, по которому это очеловечивание происходит, довольно парадоксален.

На страницах газет и журналов, в радио– и телеэфире бизнесмены охотно высказываются по любому поводу, кроме собственно бизнеса. «Как вам погода?» – спрашивает один журнал. «Каким вы видите будущее России?» – вопрошает другой. «Сколько у вас детей?» – интересуется третий. На все эти вопросы предприниматели отвечают ответственно и подробно. Сами или через пресс-секретарей. Устно или письменно. Как угодно. Но попробуйте задать тем же бизнесменам вопрос о структуре собственности в их компаниях или о подробностях контрактов их топ-менеджеров, о неведомой судьбе некогда славного структурного подразделения, о планах по завоеванию новых рынков – в лучшем случае вам сообщат, что это закрытая информация, в худшем сошлются на вездесущую коммерческую тайну.

Все мы давно и хорошо знаем Б. А. Березовского. Широкой общественности известны политические взгляды олигарха, его семейное положение, поэтические воззрения на природу и историю родины и мира, прогнозы на будущее. Недавно в эфире радиостанции «Эхо Москвы» Борис Абрамович очень увлекательно рассказывал об английской моде, клубах и галстуках. Так же со слов самого Б. А. известно, что у него есть бизнес.

Какой? Не спрашивайте. Где? Не любопытствуйте.

Конечно, нет ничего дурного в том, что у наших коммерсантов активная жизненная позиция, неподдельный общественный темперамент сочетаются с откровенностью и озабоченностью судьбами человечества. Безусловно, обывателю интересно знать как о чадах и домочадцах промышленников и купцов, так и об их взглядах на грядущую китайскую угрозу и глобальное потепление. Но скажем прямо, что общественной отдачи от этой информации никакой. Это хоть и PR, но вполне бессмысленный. Можно, конечно, в каждом интервью или очерке рисовать правдивый портрет трудоголика, не знающего сна и отдыха. Подобной абстрактной героизацией своей профессии часто занимаются топ-модели: от них то и дело слышишь, что на самом-то деле у них очень тяжелая, изнурительная работа, отнимающая все силы, время и совсем не похожая на сказку. Только вот в чем ее особенная тяжесть (да и в чем, кроме не очень утомительного хождения по подиуму?), они почему-то никогда не говорят.

Бизнесмены ведут себя ровно так же. Между тем гораздо больше пользы для самосознания нации принесли бы рассказы о том, каким все-таки способом, при каких условиях, способностях и навыках и, наконец, сколько можно в нашей стране заработать денег. Частная жизнь – заповедная территория любого человека. Если он хочет, он впускает туда нескромных зрителей. Не хочет – не впускает. Даже звезды, брэнды которых отчасти состоят и из приватных сведений, вправе дозировать их количество, изливающееся на публику. Зато все, что касается работы, не должно и не может быть тайной за семью печатями.

У нас все наоборот. Главные «сливные» сенсации последних лет, касающиеся наших бизнесменов, раскрывают секреты их профессиональной деятельности, а отнюдь не интимной жизни. Про интимную жизнь бизнесмены с удовольствием рассказывают сами.

«Ведомости», 23.05.2003

ОБЫЧНЫЕ ПОДОЗРЕВАЕМЫЕ

Об этике бизнеса написаны миллионы томов. Если задуматься, первым из этих томов можно считать Библию. Человечество самыми разными способами пытается примирить нравственные законы с законами коммерции. Получается не всегда стройно, но деваться-то все равно некуда. Качества, считающиеся в частной жизни неприятными, а порой и недостойными, то и дело оказываются необходимыми в предпринимательской деятельности, и наоборот. Недоверчивость, неискренность, жестокость, двуличие, честолюбие, алчность, эгоизм – для частного лица это пороки. Для бизнесмена они то и дело становятся формой спасительной предприимчивости. Осуждать язык не повернется. Другое дело, можно ли надевать их как рабочую униформу с девяти до шести, а возвращаясь домой, оставлять все это хозяйство в служебном кабинете. Кому-то это удается, кому-то нет.

Жесткий руководитель может оказаться в домашней обстановке унылым подкаблучником. Лютый интриган с партнерами по бизнесу бывает трогательным другом, преданным прежнему однокласснику до идиотизма. Все бывает. Единственное качество, которое присуще абсолютно всем коммерсантам и в частной жизни тоже, – крайняя степень подозрительности.

Туго приходится другу делового человека. Его подозревают всегда и во всем. Ну, во-первых, конечно, в желании попросить денег. Взять и не отдать. Потому что в желании отдать вас решительно никто и никогда не заподозрит. Среди моих приятелей есть трое из тех, кого можно назвать олигархами. Так вот опыт дружбы с ними подсказывает мне, что даже если я буду голодать, они будут последними, у кого я попрошу взаймы. Деньги-то я верну, но вот дружбы мне больше не видать как собственных ушей.

Во-вторых, вас обязательно будут подозревать в том, что вы дружите не просто так, а с корыстью.

Не удивляйтесь, это не то же самое, это уже не деньги. Просто вы должны быть готовы к тому, что про вас думают как про человека, любящего приезжать отдохнуть на чужую комфортабельную дачу, знакомиться с влиятельными людьми, которые вам нужны для ваших темных делишек, ходить за чужой счет в ресторан, в фитнес-клуб, на концерт Спивакова, на аукцион, на премьеру, в космос и т. д. Если вы не хотите, чтобы про вас так думали, заведите себе специальный блокнот, в котором с педантизмом сумасшедшего немца отмечайте, сколько раз и куда позвали вас, а сколько и куда позвали вы в ответ. Не скупитесь, смело превышайте свой бюджет, и вам отплатят сторицей – на вас не обидятся. Я понимаю, это не совсем то, что вы привыкли называть дружбой, но учитывайте, что паранойя заразна.

В-третьих, если вы сумеете соблюсти все предыдущие требования и не оступитесь, вас заподозрят в том, что вы снисходите до презренных дельцов с высот своего интеллектуального снобизма. Стараясь как можно реже говорить о новых книгах, фильмах и выставках из уважения к занятости вашего друга, вы неминуемо навлечете на себя подозрение, что считаете его неспособным все это оценить. Если же вы, напротив, страстно будете повествовать о своих последних эстетических впечатлениях – значит, вы выпендриваетесь и самоутверждаетесь хотя бы так. Что бы вы ни делали, пройдут годы и годы, прежде чем вы с чистым сердцем, не боясь гробового молчания в ответ, сможете себе позволить послать своего богатого друга к черту, когда он будит вас с похмелья.

«Ведомости», 24.05.2002

ПОИСКИ ЖАНРА

Мой друг купил таун-хаус. Небольшой коттеджный поселок на окраине города, прямо за ним – лес, до центра двадцать минут на машине. Почти рай, только дети недовольны: приходится дружить не с теми, с кем хочется, а с теми, кто живет в соседнем доме, – остальным неудобно добираться. В поселке, естественно, все знают друг друга и не то чтобы дружат, но мирно приятельствуют. Все про всех все знают: кто на чем заработал, у кого какая машина, собака, жена, кто сколько на ремонт потратил. Замкнутое пространство, тесное соседство, примерно одинаковый уровень жизни, буржуазная основательность, деревенская тишина – в сущности, идеальные декорации для классического детектива в английском стиле.

В классическом детективе действует несколько непреложных законов. Почти все его участники должны иметь мотив для убийства. Абсолютно все – возможность убить. Мотивов для убийства всего три: деньги (права наследования, долги, шантаж), месть (она же ревность) и боязнь погубить репутацию. Действующими лицами (подозреваемыми, убийцами) из романа в роман становятся добропорядочные граждане – мирные буржуа, чопорные рантье, благополучные клерки, тот самый средний класс с тенденцией в высший.

В России он уже есть, и с каждым днем его ряды пополняются. Почему же нет классического детектива? Почему массовая беллетристика производит триллеры, боевики, авантюрные романы, женские саги с криминальной интригой, социально-экономические очерки со стрельбой – все что угодно, только не детектив? Почему единственный работающий в этом жанре русский писатель, Б. Акунин, вынужден переносить свое действие в прошлое, а хотя бы частично современный роман «Алтын Толобас» – безусловно, самое его слабое произведение?

Почти каждый писатель мечтает однажды написать детектив. Жесткость схемы, интеллектуальная игра, реализм и жизненность характеров, напряженная интрига – самая сладостная задача для литератора. Хороший детектив держит читателя в напряжении именно благодаря своей убедительности: это может произойти с каждым, в том числе и со мной; на месте убийцы я, скорее всего, поступил бы так же. Оголтелым злодеям, нездоровым маньякам, прирожденным убийцам и профессиональным бандитам нет места в детективе, они – герои других жанров. Остается только два возможных типа героев: либо это отчаявшийся маленький человек, зажатый в угол обстоятельствами, либо «столп общества», дорожащий своим благополучием больше всего на свете и ради его сохранения готовый на все.

Первый тип в современной России до того распространен, что, описывая его жизнь, писатель неминуемо вынужден с сочувствием и подробностями воспроизводить ущемленное люмпенизированное сознание. Он должен идти от героя, от его внутреннего мира и обстоятельств, а это уже не детектив, скорее триллер вроде чейзовского. Учительница-убийца так тяжко, так безвыходно живет, что читатель от всей души будет желать ей остаться непойманной, изнутри и до дна понимая ее несчастья. Между тем прелесть настоящей детективной интриги состоит в несоответствии фасада и интерьера, внешнего и внутреннего. Невозможно предположить, что этот добропорядочный господин и есть убийца, а тем не менее это так. Для создания отечественного детектива остается только один типаж – новый русский. Не олигарх, не банкир, не криминальный авторитет, а хозяин небольшой фирмы, добротное общее место, наш сосед по даче, бывший одноклассник, отец дочкиного кавалера. И тем не менее такого детектива в русской беллетристике нет и, к сожалению, в ближайшее время не будет.

Еще один мой приятель, напротив, продает свой таун-хаус и покупает большую квартиру в центре: его жена категорически отказывается растить ребенка вдали от музыкальной школы и прочих очагов культурного общения. Я пытаюсь вообразить себе, при каких обстоятельствах один или другой мой «новый русский» друг был бы способен на уютное английское убийство, и понимаю: ни при каких. И тот, и другой по происхождению, образованию, роду занятий при советской власти – интеллигенты. Первый – программист, второй – журналист. Обоим ради нынешнего благосостояния пришлось пережить не только тяжкие удары судьбы (первые разорения, первые обманы, удары по доверчивости), но и внутренние кризисы – разрывы с друзьями, презрение высокомерной родни, тоску по кухонным умствованиям, смену среды, противоречия с православной доктриной бедности и т. д. Эти переживания были наполнены таким внутренним драматизмом, а сделанный выбор потребовал таких душевных сил, такой последовательности и ответственности, что назвать кого-то из них «общим местом», заурядным обывателем язык не поворачивается.

Почти за каждым нынешним русским буржуа стоит не традиция поколений, а усилие личного выбора, прорыв собственного опыта, превозмогание инерции. О них можно написать экзистенциальную драму, но не детектив. В каждом из них столько созидательной, жизнестроительной энергии, что убийство – акт разрушения – вступает в непримиримое противоречие с характером, делается неправдоподобным. Они довольны своей нынешней жизнью, но хорошо знают, что бывает другая, и не боятся ее. Ради сохранения своего богатства никто из них не рискнет главной ценностью, главным завоеванием своей жизни – душевным покоем.

Так что писать о «новых русских» приходится то в жанре басни, то гимна, то элегии.

«Ведомости», 15.03.2002