Анатолий Севастьянов
Дикий урман

Глава 23

Пламя в чувале длинными языками поднималось до потолка.

– Еще злее мороз будет. Сильная тяга завсегда на мороз, – сказал Федор, подбрасывая дрова.

Росин облачился в медвежью шкуру, вышел из избушки, хватил морозного воздуха и замер, боясь еще раз вдохнуть. «Видно, за пятьдесять. Даже кедры и те покрякивают».

Молчалива, пустынна тайга. На деревьях тяжелая кухта. Снег набился между хвоинок и смерзся, образовав пудовые навалы, согнувшие ветки. Сухой, белесый от мороза воздух, как песком, драл горло. Пропали следы горностаев. Зверьки теперь промышляли мышей под снегом, не выходя на мороз.

Росин подставил к лабазу сукастый обломок дерева, влез по нему и набрал в небольшую корзинку рыбы, сушеного мяса, ягод. «С тех пор как стали ходить сюда, чтобы брать, а не класть, уже не ели досыта», – подумал Росин.

В нескольких шагах от двери избушки, на воткнутом в сугроб колу, столиком был укреплен кусок толстой еловой коры. Посиневшими пальцами Росин отщипнул кусочек сушеного мяса и положил на кору.

Продукты Росин отнес в дальний от чувала угол, всегда белый от инея, повесил на протянутую под потолком жердину медвежью шкуру, поставил на угли глиняный горшок с водой и сам сел к чувалу, ожидая, когда закипит вода.

– Ты чего такой хмурый, Федор?

– Невод у меня колхозный лежит… После промысла бригада наша рыбу ловить начнет, на озере, подо льдом.

– Сетью, может быть, а не неводом? – усомнился Росин.

– Неводом. По прорубям жерди с веревками пропускаем подо льдом, а потом и невод весь тянем. Так вот, в этом неводе дыра с прошлого года осталась. Как раз в самой мотне. Неужто ребята не посмотрят?… Мука такой лед зазря долбить!

– Как же не посмотрят? Посмотрят, наверное.

Федор подсел к окошку и принялся осторожно соскабливать ножом иней с льдины.

«Как скучно, однотонно тянется время, – подумал Росин, глядя на Федора. – Вот он скоблит льдину, потом перейдет к лодке и так же неторопливо будет строгать ее… Потом я буду строгать. Потом обед, потом опять строгать, потом спать. И так изо дня в день».

Росин взял глиняную сковородку, насыпал на нее рябины и поставил на угли. «Где-то ведь живут люди, что-то творят, строят… А мы здесь, как дикие звери, существуем почти без всякой пользы. Только и забот: как бы не помереть с голода, не замерзнуть… Что эта работа? – Росин посмотрел на стопы исписанной бересты. – Будь все нормально, ее можно бы сделать в десять раз быстрее».

Росин обжарил рябину, ссыпал в маленькую деревянную ступку и принялся толочь, готовя суррогат кофе.

– Скука у нас тут, Федор, как в тюрьме. Даже, наверное, хуже.

– Не знаю, не был там. Из нашей деревни никто там не бывал.

Помолчали.

– Последние деньки мне из Тюмени газеты идут. Скоро все – и почтальон начнет ходить мимо. Ни газет мне не будет, ни писем… Там я умер…

Опять помолчали.

– Федор, а почему ты пса Юганом назвал? – зевая, спросил Росин.

– С Югана он у меня, с реки. Слышал, поди?

– Как же, знаю, в Обь течет.

– Так я его у юганских хантов взял, щенком. Дельный пес. Хоть лося, хоть медведя держит. И по белке хорош. Засиделся, поди. Все собаки на промысле, а он на привязи. Неужели никто не догадается с собой взять? Ему ведь на привязи – что нам тут без дела.

– Федор, а сколько лет ты промышляешь?

– Много… Отец-то не своей смертью помер, вот сызмальства и пришлось вместо него.

– Как не своей смертью?

– Ездил тут раньше купец один. Товар на пушнину менял. Жадный, говорят, был донельзя. Увидит беличью шапку брошенную – собаки играют, так и ее возьмет, у собак отнимет… Раз приехал еще до промысла. Товар в лабаз спрятал, сторожа нанял. Говорит мужикам (а по-русски, сказывают, плохо говорил), толкует, чтобы на промысел взяли, сам, мол, пострелять хочу. С отцом просится – тот тогда больше всех промышлял. Пошел с ним отец. Так он ни одной белки не добыл, в избушке сидел. Отцу что? Сиди, твое дело, и так возами возишь. Потом отец берлогу нашел. Обрадовался он. «Убей, – говорит, – домой приедешь, много пороху дам». А сам что придумал, с ума, что ли, от жадности сошел? Ночью разрядил у отца патроны, пороху отсыпал. Только чуть под пулями оставил. Утром отец пришел на берлогу. Шпок! – хлопок легкий. Медведь на него. Сграбастал. Остался отец возле берлоги. А тот по следу пришел. Поглядел, лежит отец, снег в крови. Забрал отцову пушнину, на нарточки и в деревню, по старому следу. Говорит – схоронил. Медведь заломал. Поменял скорехонько товары и уехал… А мужики вскорости отца нашли. Не убил его медведь до смерти. Года два еще дома лежал… А тот больше не приехал. Жалел отец: хотелось ему с ним свидеться… Я тоже не дождался. Конец купцам пришел…

– Прозевали! – спохватился Росин и торопливо пробрался через дрова к двери. Приоткрыл ее и поманил Федора: – Давай быстрее!

На кормушке из толстой еловой коры столпотворение. Серые синицы-гаички, отгоняя одна другую, подскакивали к твердому кусочку мяса, воткнутому в дырку, и, отщипнув, тут же отлетали.

Одна синица схватила весь кусочек, спешно порхнула с ним в кусты и пропала. Другие синицы, увидев, что мяса больше нет, тут же успокоились и разлетелись.

Две бородатые физиономии убрались за дверь.

Однажды Росин вошел в избушку, держа в руке маленькую елочку.

– Сегодня во всех домах елки, пусть и у нас будет…

А вечером, к удивлению Федора, к двум стоящим у «праздничного» стола корягам он притащил третью.

– А это еще почто?

– Пускай стоит… Что тебе, жалко?

Недолго просидел Федор за новогодним столом. Поужинал, встал и ушел на нары. Лежал он тихо, но Росин слышал, что не спит… Уснул только после полуночи.

А Росин еще долго сидел и ждал, когда отсюда Новый год дойдет в Москву, к Оле. Даже Новому году на это надо три часа…

На другой день Росин, как обычно, взял нож и подсел к лодке. Но Федор остановил его:

– Погляди, ножа-то скоро половина останется. Вон как сточили. Эдак мы нож наперед сточим, чем лодку сделаем. Где можно, выжигать надо.

Посреди избушки, в лодке, задымил маленький костер. Федор поддерживал ровное пламя, а Росин протирал борта мокрым мхом и счищал нагар, когда Федор передвигал костер на другое место.

За новым занятием быстро прошел день…

Верхние языки пламени в чувале почти вылетали в трубу. Даже сквозь толстые стены было слышно, как трещали на морозе деревья.

Ночью, зябко поеживаясь, Федор слез с нар, подбросил дров в чувал и накрыл спящего в сене Росина медвежьей шкурой.

– Ты чего? – сквозь сон спросил Росин. – Сегодня же твоя очередь под шкурой спать.

– Лежи, лежи, я у чувала посижу, чего-то не спится. – Федор, придерживаясь за стену, без костылей подошел к чувалу и присел на корточки, вытянув к огню руки с растопыренными пальцами.

«Что это окошко больно посветлело? Сполохи, должно быть, вовсю играют».

Он встал, открыл дверь и выглянул наружу.

– Вадя, посмотри-ка, сполохи! Нонче за зиму первый раз такие.

Росин зашуршал сеном и, кутаясь в шкуру, тоже выглянул и замер: вся северная сторона неба пылала разноцветными огнями. Небосвод лизали громадные красные языки. То слева, то справа вспыхивали яркие полосы. Одни пропадали тут же, другие держались долго, переливаясь малиновыми, желтыми, зелеными оттенками. Этих красок хватило бы, наверное, на миллион радуг. Вдруг все пропало… Черное небо… И вот на нем одна за другой повисли громадные сине-зеленые сосульки.

– Должно быть, к полуночи время. Ишь разыгрались.

– Смотри, сколько света, а небо совершенно черное, и все звезды видно.

– Тут светло, а там от сполохов завсегда темень.

– Какая же красота, Федор! Не знаю, с чем можно и сравнить!

– Прикрой дверь, холода напустим.

– Да ладно, не замерзнем. Держи край шкуры. Ты смотри, что делается!

В небе необычное движение. Появились цветные лучи. Вот они смешались, и вместо них вспыхнуло зеленоватое облако мелкой фосфорной пыли.

«Я уже видел что-то подобное, – мелькнуло в голове Росина. – Да, вспомнил, во время грозового разряда, весной».

Фосфоресцирующее облако погасло. На мгновение небо стало опять сплошь черное. Затем небосвод засветился, будто где-то за горизонтом раскинулся большой, залитый огнями город. Замерцало над головой, и через все небо протянулись громадные тяжелые занавеси, сотканные из сверкающих лучей. Они колыхались, и по ним перекатывались крупные мягкие складки, то красные, то лиловые, а вот уж и не скажешь какие – всех оттенков. Вдруг полыхнуло зеленоватое пламя, холодное, как свежий скол льдины. Стало так светло – читать можно!

Пламя сменилось мелким голубым дождем. А из-за горизонта метнулись к Северной звезде ярчайшие лучи беззвучного, но грандиозного салюта. Все замерло. Темно и на земле, и в небе. Откуда-то снизу стремительно пронесся луч. Пропал. И вновь на черном небе целая симфония цветов, как будто где-то закружился волшебный шар, собранный из всех бриллиантов мира, и эти мчащиеся по небосводу лучи – огонь его бессчетных граней… Шар замер, лучи остановились, потускнели, и в небе вспыхнул кроваво-красный пожар. Все шире, шире, охватил все небо! Все горит!

Глава 24

Целую неделю стояла солнечная, с жестокими морозами погода. А потом небо заволокли хмурые низкие облака. Леденящий ветер, казалось, пронизывал тайгу насквозь, стучал оголенными ветками, переметал сугробы.

Ночью Росин открыл глаза. Вокруг непроглядный мрак. Не видно даже окошка. Свистел, выл ветер, шурша по стенам сыпучим снегом. Ни одного уголька не светилось в чувале.

Поеживаясь, Росин слез с нар. По полу гулял ветер.

– Опять дверь открылась, – заворчал он. Закрыл, нашел палку, копнул золу. Копнул еще – ни уголька. Бросил палку, разгреб золу руками. Она чуть теплая.

Зашевелился и Федор.

– Почто огонь не разводишь?

– Погасло все! Опять от фитиля раздувать придется. – Росин зашарил по столу, разыскивая фитиль и кремень. – Ну и холодина! Даже вода в кружке замерзла.

Росин подул на руки и ударил тупой стороной ножа по кремню. Ударил еще, еще. Искры вылетали мелкие, бледные, фитиль не затлевал. Росин бил и бил по камню.

– Попробуй ты – руки совсем окоченели.

Федор долго прилаживался, и вот снопами полетели звездчатые искры, освещая на мгновение кремень и руки.

– Отсырел, что ли? – удивился Федор, ощупывая в темноте фитиль. – Сухой вроде. Леший его знает, почто не загорается. – И он опять принялся выбивать сноп за снопом. – Нет, однако, до света придется мерзнуть, а там поглядим, чего с фитилем.

Федор зашуршал сеном, Росин тоже зарылся поглубже…

С соседних нар уже доносилось ровное дыхание спокойно спящего человека, а Росин все еще ворочался с боку на бок. Наконец, не вытерпев холода, вылез из сена, закутался в медвежью шкуру и, чтобы согреться, принялся прыгать на одной ноге. «Давно бы надо. Так-то лучше… Кажется, отогрелся. Надо еще попытаться».

Опять в темноте вспыхнули снопы ярких искр.

– Что, не прикуривается?

– Никак что-то, – с досадой ответил Росин и, положив кремень, опять принялся прыгать.

…Когда наконец рассвело, оба увидели – на фитиле не было нагара, на котором могла бы прижиться искра.

– В темноте все сбили.

– Худо. Надо еще попытать. Может, какая искра и прилипнет.

Федор осторожно ударял по кремню, стараясь не сбить с фитиля остатки нагара… Сочные, яркие искры попадали на фитиль… Но он был по-прежнему холоден.

– Нет, Федор, надо идти за тем фитилем, который летом в осине спрятали.

– Куда же пойдешь? Погляди, на воле-то что!

Он продолжал бить по кремню, осыпая фитиль искрами. Иная даже держалась на нем доли секунды, но фитиль не затлевал.

– Я же говорю, за другим идти надо.

– Ждать надо, покуда метель кончится. А то до смерти ознобишься.

– Вряд ли она скоро кончится. Пока дождемся, в избушке как на улице будет. Совсем замерзнем. – Росин стал натягивать шкуру.

– Нет, Вадя. В такой одеже сейчас нельзя.

– Да далеко ли здесь? Полчаса туда и обратно.

– Полчаса! – горько усмехнулся Федор. – Этого сейчас нешто мало?

– Да что я, первый раз в мороз выхожу?

– Полно. Забирайся в сено. К вечеру поутихнет, тогда поглядим.

За дверью неистовствовал ветер.

«Ладно, – подумал Росин. – Действительно, лучше обождать».

– Да не одевай ты меня шкурой! – кричал он Федору из-под сена. – Мне пока и так не холодно!

– Береги тепло. Оно тебе пригодится…

Долго лежали молча, слушая, как выл ветер.

– Федор, а вдруг и с тем фитилем что-нибудь случилось? Что тогда?

– Тогда замерзнем, – отозвался Федор.

– Не верится что-то… Столько всяких трудов. И для чего? Чтобы замерзнуть вот так, на нарах, в тысячный раз пробуя поджечь фитиль… Представляешь, картина. Заметенная снегом избушка, а в ней день и ночь сидят друг против друга два заледенелых человека. И кремень с фитилем в руках – огонь добыть хотят.

– Полно. Нашел, что говорить.

Опять замолчали.

Весь день одинаково серый. То ли все еще утро, то ли полдень, а может, уже и вечер. В избушке становилось все холоднее. Росин соскочил с нар, взял пару кусков сушеного мяса, сунул один в сено Федору, другой забрал с собой и, зарывшись в сено, тщетно старался разгрызть его…

– Вадя, – позвал Федор. – Пожалуй, вечер скоро. Что делать будем? До завтра, может, подождем? Может, поутихнет.

– Ты что, Федор! Сейчас замерзаем, а за ночь совсем все вымерзнет.

Росин надел шапку, натянул медвежью шкуру.

– Погоди, на-ка вот, поддень. – Федор снял телогрейку из шкурок.

– Ты же тут замерзнешь.

– Одевайся, в метель идешь. Поберегайся смотри.

Росин открыл дверь и поспешно отвернулся от ветра, который, казалось, сдирал кожу. Через порог белыми змейками заструился снег.

– Ишь распогодилось. Переждать бы еще ночь.

– Замерзнем за ночь. Пойду.

Внизу, вверху, по сторонам – всюду бело от свистящей метели. Даже к лабазу не было тропки. Белая кружащаяся мгла скрывала тайгу и озеро. Было непонятно, где снег лежал, где летел. Все смешалось в какую-то белую карусель.

Росин наклонился в сторону ветра и, барахтаясь в сугробе, пробивался к лесу. Ветер трепал шкуру, задувал под нее снег. Он таял на теле и тут же замерзал от мороза и ветра.

Впереди замаячили деревья – значит, конец поляны. Росин обернулся. Избушки не видно. А в пургу уходила глубокая траншея. «Обратно идти будет легче». И опять закопошился в сугробе. «Еще только треть пути, а замерз».

Среди деревьев ветер потише, уже не надо изо всех сил удерживать шкуру. Росин проминал и проминал сугроб.

«Здесь где-то осина… Рядом, помню, росли три елочки… Неужели другая поляна? Да вот же они, под сугробом! А вот и осина!.. Дупло заткнуто!.. Неужели кто-то вселился и выбросил фитиль?»

Запрокинув голову, Росин глядел на дупло, а ветер уже наметал вокруг сугроб. Росин сбросил шкуру и полез по обледенелому стволу. Бродни защищали ноги только до колен. А выше брюки намокли от снега и замерзли. Пальцы почти не гнулись. Ломило руки. «Только бы достать фитиль, пока совсем не замерз…»

Так вот кто заткнул дупло – мохноногий сыч устроил кладовую. Росин выбросил из дупла мышей, добрался до дна. Вот что-то твердое. Вытащил руку – в ней небольшой берестяной сверток.

Руки и ноги ослабли сами собой. Росин съехал по стволу в снег. «Не отсырел ли?» А руки не держали сверток: пальцы были белы как снег. Росин сунул сверток за пазуху, вытащил из-под снега уже полузанесенную, затвердевшую на морозе шкуру, кое-как натянул ее.

Идти по промятой траншее легче, но и в ней снег глубокий, сыпучий. Дальше траншеи не стало – впереди поляна. С трудом проминая снег, Росин побрел по поляне. Опять вокруг только белая мгла метели. Все тело, казалось, промерзло насквозь. И лицо и руки уже не чувствовали холода. «Может, потереть снегом?… Стоит ли? Надо быстрее к избушке…»

«Перестают слушаться ноги. Надо пробиваться быстрее… Наконец-то! Вон затемнела избушка… Раз… Два… Три… – считал Росин шаги. – Так, кажется, легче. Деревья?! Значит, это не избушка, пробрел мимо! Уже та сторона поляны…»

Метель слепила глаза, пронизывающий ветер, казалось, леденил сам мозг. «Вроде уже и не холодно, только жутко немеет тело… Надо разобраться, спокойно подумать. Прямо идти некуда – тайга. Значит, назад и немного вправо или влево… Все-таки влево».

Неуверенно, с трудом сделал один шаг, другой и остановился. В шуме ветра послышался новый, замирающий звук… «Вадя!» – опять донеслось по ветру.

– Федор! Федор! – закричал Росин.

Порыв ветра распахнул шкуру и отбросил в сторону. Росин упал в снег и из последних сил удержал ее. Тянул к себе, но не мог поднять против ветра.

– Вадя! Вадя! – опять кричал Федор.

Не в силах подтянуть шкуру, Росин наполз на нее, кое-как завернулся прямо со снегом и, поднявшись на ноги, полез по сугробу. Снег то белый, то темный, а вот и земля начала качаться. «Дойду!.. Дойду!» А земля качалась все сильнее.

– Федор! Федор! – закричал он, вкладывая в этот крик последние силы.

…Малость согревшись в сене, Федор опять открыл дверь. «По времени должен вернуться». И вдруг среди метели увидел Вадима. Он стоял. Качался на ветру и шагу ступить не мог. Ладил только не упасть, устоять супротив ветра.

Как был босиком и раздетый, Федор заковылял к нему по сугробу. Схватил и поволок к двери… Ввалились в избушку. Снег, занесенный ногами, не таял.

Глава 25

Росин лежал на нарах. Его спутанная, клокастая борода торчала вверх, рот полуоткрыт, помороженное лицо в темных, коричневых струпьях.

На стенах, на потолке красноватый свет пламени чувала.

Федор напоил Росина чаем, заваренным сушеной малиной и корой черемухи, плотнее укрыл медвежьей шкурой, а сам снял висевший под потолком пук травы и, выбивая пыль, легонько ударил им о колено. Не торопясь развязал лыковую веревку и зашуршал сухими растениями, выбирая зверобой, богородскую травку, калган. Потом набрал сухих цветов мяты, отрезал корневище синюхи и целую ночь томился у чувала, уваривая в глиняном горшке зелье.

Утром он поднес ко рту Росина деревянную кружку с приготовленным за ночь снадобьем.

– На-ка, выпей.

Росин сделал глоток и отстранил, почти оттолкнул кружку.

– Ты что, отравить хочешь? В рот не возьмешь!

– Пей, пей, от озноба помогает. Росин сделал еще глоток и поморщился.

– Какая-нибудь старуха научила этот яд варить. Ты еще пошепчи что-нибудь для порядка.

– Сроду не верю никаким шептаниям. Да пей! Опрокинь все разом – и дело с концом… Ну вот. На-ка, запей. Тут с медом.

Немало горького зелья выпил Росин. То ли оно помогло, то ли ежедневный чай из багульника, только наконец он поднялся с нар.

– Как твоя нога, Федор?

– Ничего. Еще походим. В кладовщики идти не придется. Совсем, можно сказать, зажила. В лабаз вот хожу…

– Давай я сегодня схожу. Хоть свежим воздухом подышу. Да и посмотрю, что там осталось.

– Мало осталось. Совладаешь ли с бревном? Тебя ведь без ветра качает.

– Справлюсь. Слушай, а может, на два дня всего принести? Чтобы тебе завтра не лазить.

– Нет. Еще не утерпим, съедим все сразу.

Росин вышел из избушки, и закружилась голова от свежего морозного воздуха. Придерживаясь за стену, жадно, взахлеб упивался он чистейшим воздухом, будто после долгой, томительной жажды пил наконец ключевую воду.

На снегу, на гирляндах шишек искрилось солнце. К растущей рядом с лабазом елке прислонено сухое, сучковатое бревно. Росин добрался до него, обхватил обеими руками и попытался привалить к лабазу… Бревно не поддавалось… Росин уперся плечом. Бревно откачнулось от елки и привалилось верхушкой к лабазу. Отдышавшись, Росин потихоньку взобрался по бревну в лабаз. Взял там карася, кусок сушеного мяса и осторожно спустился вниз. Попробовал отвалить бревно назад, к елке, – куда там, даже не пошевельнулось. «А ведь когда-то справлялся с этим одной рукой… Ладно, – подумал Росин, – завтра Федор отставит».

Утро назавтра выдалось серое, хмурое. Федор натянул бродни, завернулся в шкуру и вышел к лабазу за обычным дневным пайком. Как по лестнице, влез по бревну, заглянул в лабаз и… обмер! Мука, грибы, клочья бересты от лукошек – все перемешано и расшвырено! Мяса и рыбы почти не было вовсе… Только тут Федор заметил внизу следы росомахи, забравшейся ночью по неотставленному бревну в лабаз. Теряясь в снегу, во все стороны уходили эти следы…

Ни словом не упрекнул Росина. Он и не хмурился, как Росин. Только лицом стал темнее. Его бродни были полны снега: лез по сугробу, чтобы взять кусок мяса, который росомаха второпях плохо спрятала на нижних сучьях одного из деревьев.

Росин завернулся в только что снятую Федором шкуру.

– Ты это куда?

– Моя вина, мне и исправлять ее.

Он вышел из избушки, подвязал к ногам широкие еловые лапы и, неуклюже ступая, побрел на них по первому росомашьему следу… Чуть отошел от избушки – хрусть! – сломалась под ногой еловая ветка. Тут же сдала и другая. Росин по пояс провалился в сугроб. Секунду постоял в нерешительности и начал пробиваться дальше по следу. А росомаха на своих широких лапах ходила тут, как на лыжах.

– Полно, не дело то! – кричал с порога Федор. – Только на ноги встал, опять завалиться хочешь!

Росин будто не слышал. Карабкался дальше… Но слишком тяжела затея для обессиленного болезнью человека.

– Вадя! Слышь? Давай вертайся.

Росин повернул к избушке.

Увидев у избушки людей, синицы тут же слетелись к кормушке. Тихонько попискивая, они прыгали по ней, оставляя маленькие следы-крестики, заглядывая в щелки, в трещинки.

Федор посмотрел на них, ушел в избушку и вынес оттуда маленький кусочек мяса.

– На, положи им. Тоже ведь живые души.

К полудню Федор опять был у росомашьих следов. На ногах широкие снегоступы – овальные ободы с частой сеткой из лыковых веревок и прутьев.

Вовсе не увязая в снегу, он шел росомашьим следом, которым пытался пройти Росин.

След довел до куста и повернул обратно, к лабазу. Федор нагнулся к кусту, копнул палкой снег, копнул еще и достал из него небольшой кусок мяса.

Долго петлял по урману другой, выбранный Федором след. А когда наконец оборвался и он, Федор откопал из снега лишь маленького, раз укусить, карася.

…Поздно, когда уже совсем стемнело, вернулся Федор в избушку.

– Худо дело. И десятой доли не сыскал.

– Все следы обошел?

– Куда там. Дня три бы ходить, да снег вон пустился. До завтра все заровняет.

Утром Федор надолго пропал в лабазе…

– По скольку же теперь на день? – спросил Росин, когда Федор наконец вернулся.

– По стольку вот до самой весны.

На шершавых, темных ладонях Федора лежало немного ягод, небольшая долька сушеного карася и совсем маленький, как спичечный коробок, кусочек мяса.

– На таком пайке до весны не дожить.

– Известно, не дожить…

– А это зачем? – Росин кивнул на нетолстое бревно, которое Федор приволок в избушку.

– Рожон сладим.

Первый раз видел Росин, как у Федора не ладилась работа. То с одной, то с другой стороны прилаживался он выстругивать рожон, но везде в этот раз было ему неудобно.

«Неужели медленная голодная смерть? – думал Росин. – Ведь даже при самой жесткой экономии не дотянуть до весны… – Он посмотрел на свои помороженные, еще незажившие пальцы. – И за тетиву не возьмешься… А вообще-то сейчас и с ружьем бы бродить не просто… Что же делать? Как нарочно, невыносимо хочется есть». Росин сидел на нарах, обхватив руками ноги.

– Давай порежу.

– Руки бередить?… Сам управлюсь.

Управился Федор только на другой день. На верхушке бревна вырезал три длинных острых зуба. Средний намного длиннее крайних.

– Как, ладно получилось?

– Кажется, хорош. Я ведь рожон только в книжках видел. Ты-то как думаешь, попадет?

– Пришла бы только. На этот вот длинный зуб приманку насадим, прыгнет за ней и угодит лапой меж зубьев. Повиснет – уж не сорвется.

К вечеру трехзубый столб вморозили в яму возле лабаза. На длинный, острый как кинжал зуб насадили крупного карася. «Попадет росомаха, – радовался Росин, – тогда на первое время еды хватит! А там что-нибудь придумаем… А может, пару поймаем?»

– Федор, а может, их две было? Неужели одной столько растащить?

– Она оленя за ночь разгрызет и по урману распрячет. А то готовое не растащить!

Ночью Росин вдруг проснулся и резко приподнялся на локтях. Прислушался… Сел на нары. Чуть пощелкивали дрова в чувале, ровно дышал во сне Федор.

Тресь! – раздалось на улице.

Росин спрыгнул с нар, толкнул дверь и, вглядываясь в темноту, старался рассмотреть рожон.

– Почто бегаешь посреди ночи? Федор приподнялся с нар.

– Шум какой-то был, думал, росомаха попалась.

– Спи. Лесины на морозе колются.

Наутро ни у лабаза, ни у рожона никаких следов. Не появилось их ни на второй день, ни на третий.

– Наверное, она совсем не придет. Запасов у нее хватает… Чего же делать будем, Федор?