Нагинская Валентина
Жизнь в столице
1967г. Миша с сестрой Галей и папой
После отъезда Миши домой мама, папа, сестра Галя и все сибирские родственники очень о нём скучали. Мама писала: « Добрый день дорогие мои дети – доченька Валентина, Виталий и внучек Мишенька, мой милый и любимый! Как я скучаю о нём, не могу никак себя успокоить, думаю как он без меня. Никогда вас не забываю, только тёмной ночью, когда уснёшь крепким сном. Мой миленький Мишенька всегда со мной. Если я приеду, то не могу себе представить, как буду уезжать от него. Мне так жалко было оставлять его, так я была расстроена. Однажды вечером мне показалось, что идёт Валя с Мишей. Я только хотела вскричать: «мой Мишенька приехал!», но увидела, что это не они, а только похожие и пошла с печалью. Наверное, Миша читает, он ведь буквы знал, когда я была у вас. Все говорят, что снится, о чём думаешь, а я вот не вижу Мишу во сне. Дедушка его видит часто и Галя видит. А мне нет этого счастья. Я даже завидую».
Детсадовский период прошёл довольно благополучно, хотя Миша ходил туда не очень охотно, но с удовольствием играл с ребятами. Я как-то спросила, есть ли у него в саду друзья, на что он ответил:
– «Да, есть одна женщина в жёлтом пальто».
В него там влюбилась девочка и захотела его поцеловать, но он не позволил, говорил:
– "Мне нет дела, я же в неё не влюблялся".
В 1970 году летом мы поехали на Азовское море на автомашине. Машина была новая «Жигули» и, когда Миша впервые её увидел, он даже отвернулся от избытка чувств. А потом сказал:
– «Чтобы ехать на юг, надо знать дорогу».
Видимо, он был не очень уверен в нашей осведомлённости. Доехали мы благополучно, но вскоре нас ожидала беда. Ночью заболел Виталий, поднялась высокая температура и началась рвота. Утром заболел Миша, и мы решили поехать домой, несмотря на то, что единственный водитель болен (я на напряжённых трассах за руль не садилась). Кое-как свернули свою палатку и, нашему удивлению, все вокруг тоже собирались уезжать. Оказалось, что началась эпидемия холеры. Все дороги в сторону от моря были забиты автомобилями, и движения почти не было из-за пробок. До Москвы мы обычно ехали два дня, но при таких темпах путь мог продлиться надолго. Тогда мы повернули на Днепропетровск, где жила сестра Фрины Юльевны, чтобы быстрее обратиться в больницу. Продвигались медленно и из-за загруженной дороги, и из-за необходимости постоянно останавливаться, потому что у Миши был сильный понос. Но держался он стойко, тихо лежал на заднем сидении, и иногда мне даже удавалось его рассмешить.
В Днепропетровске после обращения в больницу всю нашу семью обязали оставаться в многодневном карантине. Но, к счастью, попалась добрая врачиха, которая оказала необходимую помощь, дала рекомендации и отпустила домой. В Москве анализ подтвердил наличие болезни у Миши, с нами было всё в порядке. Мишу направили в больницу, и опять нам повезло. Его уже забрали в палату, куда он пошёл без плача, сжимая в кулаке маленького Деда Мороза (эта фигурка и сейчас у нас каждый Новый год под ёлкой). Мы с Виталием оба стояли в печали, не в силах уйти, и вдруг врач возвратилась, ведя за руку Мишу. Она сказала, что жалко такого идеального ребёнка класть инфекционную палату, объяснила как за ним ухаживать и отдала нам. Второй раз на этом пути попался хороший человек, вспоминаю их с благодарностью.
Глава 2. Аспирантура
2.1. Поступление и обучение
Намерения поступать в аспирантуру у меня не было. Но однажды разговор на эту тему зашёл с питерским другом Виталия Юрием Герштейном, который сам прошёл этот путь, и считал, что у меня для кандидатской диссертации есть уже все необходимое. Тогда на семейном совете мы решили, что стоит попробовать. Ещё одним человеком, уговаривающим меня поступить в аспирантуру, был мой коллега Игорь Маковецкий. Сам он уже был аспирантом кафедры Архитектуры МИСИ и мог дать мне хорошую рекомендацию при поступлении. Естественно, что туда я и нацелилась. Между прочим, он так и не закончил тогда аспирантуру, отправившись на работу в Организацию Объединённых Наций. Конечно, такой шанс пропустить было невозможно, и на его дальнейшую успешную карьеру отсутствие диссертации не повлияло.
Я не хотела тратить время и силы на вступительные экзамены и решила сдать вместо них все кандидатские минимумы. Немецкий язык прошёл на «хорошо» без подготовки. А «Диалектический материализм» (так, кажется, назывался экзамен), несмотря на подготовку, вытянул только на тройку. Попался «Анти-Дюринг» Энгельса, о котором я имела весьма смутное представление. С такими оценками поступить не было шанса, и я отложила это мероприятие до следующего 1969 года.
После того как я начала делать попытки поступить в аспирантуру, отношение ко мне со стороны некоторых коллег стало не очень доброжелательным. Дело в том, что ни в нашем, ни в соседних отделах никто, в том числе и имеющие конкретные результаты ведущие разработчики, ещё не защищали диссертаций.
Из числа нескольких, поступавших в аспирантуру, был принят только один упомянутый выше Игорь. Этому были причины не всегда связанные со способностями. Во-первых, почти все потенциальные соискатели были евреями, которых в аспирантуру брали, мягко говоря, неохотно. Во-вторых, не каждый мог себе позволить перейти на почти вдвое меньшую зарплату, да ещё с не гарантированным результатом. И не последнее в этом списке – конкурс был большой.
На следующий год к «политическому» экзамену я уже готовилась основательно, не оставляя слабых мест и сдала злополучный предмет на «отлично». По совету Игоря Маковецкого я встретилась с заведующим кафедрой Архитектуры и одновременно проректором по учебной работе МИСИ Всеволодом Михайловичем Предтеченским. После нашей беседы он согласился быть моим научным руководителем. По его указанию мне разрешили сдать экзамен по специальности, который полагалось сдавать не ранее чем после года обучения. Получив очередную отличную оценку, я завершила весь комплект кандидатских минимумов и была свободна от вступительных экзаменов. Буквально под новый год меня зачислили в очную аспирантуру, и мы отметили это событие одновременно со встречей Нового года. С нами была сестра Зоя, которая выложила на печёночном паштете лимонной корочкой цифры 1969, что и осталось в памяти.
В аспирантуру я поступала с надеждой на то, что у меня не будет никаких проблем с диссертацией. Главный вопрос, волнующий всех при поступлении, был выбор темы и руководителя. Для меня эти вопросы были решены. Больше того, основная часть работы была уже сделана: сданы кандидатские минимумы, публикаций достаточно для защиты. Оставалось чётко структурировать результаты исследований, внести в него некоторые новые задуманные элементы, написать текст диссертации по установленному порядку и оформить результаты внедрения. Самым трудным считалось представить доказательства проверки теоретических положений на практике. Это были акты внедрения разработок в производство, а в моём случае, в проектные институты.
Это тоже удалось сделать, благодаря тому, что я была руководителем по хоздоговорной теме с крупной организацией. От неё и от ряда других институтов я получила подтверждение об использовании моих работ с внушительными цифрами экономического эффекта. Ещё в 1968 г. на конференции в Новосибирске, я познакомилась с Русланом Ивановичем, директором крупного института оборонного характера в Москве. Руслан Иванович заинтересовался моими работами, и передал нашему отделу деньги по хоздоговору на выполнение научных исследований. Потом этот договор перешёл вместе со мной в МИСИ. С Русланом мы работали несколько лет, подружились семьями, ходили друг к другу домой, гостили у него на даче. А в 1973 году вместе ездили на юг с детьми двумя машинами.
В процессе работы я по всем правилам социологических исследований провела довольно интересный экспертный опрос среди специалистов высокого профессионального уровня. Мне нужно было предложить механизм для оценки таких факторов, которые не могут быть выражены в цифрах, например, красота или удобство. Опрос также выявлял некоторые черты и самих опрашиваемых, например, завышенная самооценка или конформизм (приспособляемость к мнению большинства). Я опрашиваемых лично не знала, но мой руководитель В.М. Предтеченский был поражён сходством полученных мной результатов с реальными характеристиками участников опроса. До них эти сведения, естественно, не доводились. Впоследствии, в моей докторской диссертации этот метод был значительно усовершенствован.
Поначалу у меня, как и у всех вновь поступивших аспирантов, сначала не было никаких обязательств, кроме посещения заседаний кафедры и составления планов работ по годам. Поэтому у меня с в аспирантуре появилось ощущение небывалой свободы. По утрам я брала лыжи, переходила через дорогу в наш Битцевский лес и уходила по лыжне довольно далеко. Потом возвращалась, готовила обед, прибирала квартиру, забирала пораньше Мишу из сада, шила себе наряды – в общем, блаженствовала.
Но так продолжалось недолго: всех аспирантов привлекли к руководству проектированием в студенческих группах. Никаких занятий по педагогике перед этим не было, не проверялся и уровень знаний достаточный для руководства проектированием. Промышленное проектирование не представляло для меня труда, но проекты как раз были гражданскими, а ими я раньше не занималась. Эта работа отнимала какое-то время на подготовку и лыжи пришлось оставить. Правда, освоилась я быстро, помог и преподавательский опыт, который приобрела в период работы в Учебном комбинате.
2.2. Аспиранты кафедры
В 1969 году вместе со мной в аспирантуру кафедры поступили четверо: Жанна Кароева, Пётр Буга, Энвер Чиковани и немец их ГДР Харальд (забыла его фамилию). Жанна была москвичкой, дочерью заведующего кафедрой Начертательной геометрии в Архитектурном институте, Петр прибыл из Белоруссии, Энвер – из Сухуми, а Харальд – из Лейпцига. Мы сразу же включились в круг аспирантов всех годов обучения и молодых преподавателей. Основных направлений исследований на кафедре было четыре: звукозащита, теплозащита, освещение и людские потоки. Моя работа была единственной по теме автоматизации проектирования. Поэтому в рамках исследований я ни с кем из аспирантов не контактировала. Общение проходило на кафедре, на разных общественных мероприятиях и на вечеринках. Время от времени кто-нибудь защищал диссертацию, и тогда все шли в ресторан на банкет. Собирались и дома у Жанны на праздники и дни её рождения, где присутствовали и учёные мужи – друзья её отца. Один из них даже пытался переманить меня к себе на кафедру в другой институт. Впоследствии Жанна и Петя поженились. После защиты диссертации Пётр стал заведовать издательским отделом Минвуза СССР. Через него проходили все учебники и учебные пособия, в том числе и мои. К сожалению, он рано ушёл из жизни.
Харальд, возможно из-за ограниченности знания языка, был довольно прямолинейным. На одном из первых наших собраний он спросил, сколько мне лет и, узнав, с сожалением сказал, что я его старше и поэтому не подхожу ему в жёны. При этом не удосужился спросить, подходит ли он мне, не говоря уже о том, что я была замужем. Харальд всю зиму ходил в лёгкой кожаной курточке, и в сильные морозы на него было страшно смотреть. При этом он иногда ещё ел мороженое, заглушая голод. В столовой он есть не мог. Наверное, у него была цель жениться на русской, что он, в конце концов, и осуществил, выбрав энергичную аспирантку с другой кафедры. Точнее, выбрала она его. Потом уже в Лейпциге она проявила бурную активность и «выбила» в институте, где они вместе работали, квартиру. Я посетила их в этой квартире, будучи в командировке, и увидела, что немцы могли бы поучиться у неё скупости. Во время моего к ним визита она сказала что-то вроде того, что хорошо бы, если бы я не хотела есть, а то готовить неохота. Конечно, я не хотела. Харальд слабо протестовал, но ясно было, что в доме он не хозяин.
1972 г. Подарок от грузинских друзей
Круг общения не замыкался только аспирантами и преподавателями кафедры. Используя возможность научных командировок во время аспирантуры, я полетела в Проектный институт гражданского строительства в Тбилиси. Я знала, что там проводятся исследования близкие к моим разработкам, и, действительно, нашла небольшую группу энтузиастов. Она состояла шести человек примерно моего возраста: пяти мужчин и одной девушки Заиры. Приняли меня чрезвычайно радушно, предложили взять из своих работ всё, что мне нужно для диссертации и поселили у Заиры, которая жила одна. Вечером она приготовила отличный ужин, пришёл её приятель Зураб с домашним вином и мы праздновали почти до утра. На следующий день у меня болела голова, но зато я приобрела друзей. Потом Заира неоднократно останавливалась у меня в Москве, а я у неё в Тбилиси. С Зурабом мы тоже не раз встречались на конференциях, взаимно способствовали публикациям друг друга, писали отзывы на диссертации и статьи. После одной из конференций в большом доме Зураба был банкет, где я присутствовала и слушала прекрасные грузинские песни, исполнением которых славилась его семья.
В течение срока обучения я написала ещё несколько статей в дополнение к имеющимся. Печатала всё сама на пишущей машинке «Идеал», которую мне купил Виталий. Купить машинку было проблемой даже в комиссионном магазине. Власти боялись распространения самиздата, и для покупки требовалось журналистское удостоверение. Помог наш друг, тоже Виталий, который работал тогда журналистом. Диссертацию я писала на нашем маленьком кухонном столе, там же чертила листы для экспозиции. На исходе второго года обучения, за год до окончания срока аспирантуры моя диссертация прошла предварительную защиту на кафедре и в декабре была назначена защита в Совете.
2.3. Защита
Для этого события я сшила себе костюм из прекрасной светло-лимонной итальянской шерсти и думала, что закончила основные приготовления. Но 
1972 г. Учёный совет во главе с В.М.Предтеченским
примерно за неделю до назначенного срока меня вызвал к себе в ректорат мой руководитель. Всеволод Михайлович. В его кабинете, к большому удивлению, я увидела своего коллегу по ГИПРОТИСу. Как оказалось, он пришёл предупредить моего руководителя о кардинальных просчётах в моей работе и рассказать что-то весьма не лестное и обо мне самой. О последнем мне Всеволод Михайлович ничего не сказал, но по ряду замечаний об этом можно было догадаться. Коллега не ожидал такого хода и страшно смутился, а Всеволод Михайлович, не вдаваясь в детали, уверенно заявил, что я успею исправить все недочёты до защиты.
Естественно, я ничего не исправляла: диссертация и автореферат были уже напечатаны. Поступком моего коллеги, не буду называть его фамилию, я была потрясена. Он мне казался честным и правдивым парнем, и я допускаю, что он думал именно то, что сказал. Меня огорчило и удивило, только то, что это не было сказано мне. Мы были почти друзьями, он даже привёз как-то мне милый подарочек из Болгарии, который и сейчас стоит у меня и напоминает о прошедших страстях. Конечно, я давно на него не обижаюсь, хотя он продолжал противостоять мне и при защите докторской диссертации, но не так явно.
Этот случай усилил и без того моё волнение, которое было столь большим, что я даже не разрешила Виталию присутствовать на защите чтобы меня дополнительно не смущать. Он бедняжка простоял всю защиту под дверью аудитории. Однако после первых же фраз я обрела уверенность, чем вызывала одобрение членов совета, которым понравился и мой внешний вид, как потом сказал мне Всеволод Михайлович. Он был председателем Совета и голосование, как и ожидалось, было единогласным.
Банкет Виталий заказал в ресторане «Националь» на ул. Горького человек на 40-45. Я, естественно, сидела во главе стола рядом со своим руководителем. Вино, речи и остроумные комментарии к ним лились рекой. Виталий расположился в самом конце стола, но был вторым центром внимания, вставляя реплики, оживляющие беседу, и следил за порядком подачи блюд и вин. Наша начальница лаборатории, незамужняя красавица рассказывала мне позже, что она сразу его заприметила, устроилась рядом и придвигалась к нему всё ближе и ближе с целью познакомиться. На
её вопрос кто он и как сюда попал, Виталий ответил:
– «Я тот, кто за всё это платит».
Глава 3. Кафедра Архитектуры
3.1. Состав
Сразу после защиты диссертации меня зачислили в постоянный штат кафедры Архитектуры на должность ассистента. Со второго семестра 1972 года я получила постоянную нагрузку в виде руководства курсовым проектированием. В феврале утвердили в ВАКе мою диссертацию и со следующего учебного года, когда я была старшим преподавателем, к этому прибавились и лекции.
1975 г. В.М. Предтеченский
Кафедра Архитектуры была одной их самых больших в институте с числом постоянных сотрудников примерно 60 человек. В то время на кафедре
Л.Ф. Шубин
работали известные профессора старой школы и авторы учебников Л.Б.Великовский, В.М.Ильинский, Л.Ф.Шубин, Л.Г.Осипов, Н.Ф.Гуляницкий, С.Д.Ковригин, И.Н.Себекин, Т.Г.Маклакова. Немало значительных фигур было и среди доцентов, например В.А.Вольнов – один из авторов типовых проектов крупнопанельных жилых домов.
Заведующим кафедрой, как я уже упоминала, был проф. Всеволод Михайлович Предтеченский. Поскольку он был моим научным руководителем, я вскоре стала его помощницей во многих делах: была ответственной за НИР на кафедре, вела его аспирантов, писала за него отзывы на диссертации, была учёным секретарём комиссии Минвуза СССР по совершенствованию высшего образования. Эта комиссия была создана только для выработки рекомендаций, действовала около полугода и состояла исключительно из известных учёных разных специальностей. Среди них был даже известный психолог А.Н.Леоньтьев. За время работы в комиссии я получила некоторое представление о научном мире и массу комплиментов, что делало работу особенно интересной.
Познакомил меня Всеволод Михайлович и со своей семьёй. Его жена Людмила Александровна тепло нас с мужем принимала. Считала его красавцем, не уступающим знаменитым американским актёрам, а нашим сыном они восхищались оба. Мы бывали у них дома, они приглашали нас иногда в Суханово ( подмосковный Дом отдыха архитекторов) на целый день.
Любим Фёдорович Шубин был освобождённым секретарём партийной организации института и профессором нашей кафедры. Он выделялся своей интеллигентностью и манерами поведения, очень солидно и вальяжно держался и прекрасно выглядел, благодаря белоснежной шевелюре, ярким карим глазам и чёрным бровям. Любим Фёдорович хорошо ко мне относился, мы много работали вместе с зарубежными вузами, он способствовал защите моей докторской диссертации, продвинул меня в депутаты Москворецкого районного Совета. Не раз Любим Фёдорович приглашал нас с Виталием к себе домой на празднование Нового Года и по другим случаям. Мать его была потомственной дворянкой и в семье у них сохранились остатки старого уклада жизни: очень красиво сервированный стол со старинной посудой, ритуал рассаживания гостей, застольной беседы и т. п. При этом никакого панибратства и поблажек в работе не было. Однажды на майские праздники мы с Виталием хотели присоединиться к группе яхтсменов для похода на Волгу. Для этого мне требовалось получить разрешение у Любима Фёдоровича не присутствовать на демонстрации, и он мне его не дал.
Вся старшая кафедральная публика выглядела очень достойно – всегда в официальных костюмах и при галстуках, с прямой осанкой и седыми головами. Мой коллега Игорь Маковецкий называл их «белыми песцами». Заседания кафедры всегда вёл сам Всеволод Михайлович, но всю организационную работу вёл его заместитель Лев Георгиевич Осипов.
Лев Георгиевич был весьма занятной личностью, выглядел сгорбленным старичком с хитрым прищуром глаз. Он любил шутить и рассказывать анекдоты, часто не вполне приличные, а также говорить женщинам вещи, вводящие в смущение,что его очень забавляло. Однажды я, проходя мимо него, поздоровалась, но он, как обычно, смотрел вниз и не поднял головы. Я подумала, что он меня не заметил и, увидев снова через некоторое время, опять поздоровалась. На этот раз он удивлённо вскинул глаза и сказал:
– «Мы же уже встречались!».
На моё:
– «Я думала, что вы не видели меня, вы не посмотрели…», он ответил:
– «А зачем мне на вас смотреть, я же видел ваши ноги».
Но, несмотря на шутки и балагурства Льва Георгиевича, порядок на кафедре был строгий. Все боялись и его, и его острого языка. В то же время он проявлял и небывалую доброту. Когда одна из преподавательниц, жившая в Москве на птичьих правах, оказалась без крыши над головой, он приютил её на время у себя в квартире в доме на Котельнической набережной, где жил вдвоём с женой. Я как-то была у них в гостях, квартира хоть и трехкомнатная, но, заставленная массивной старинной мебелью, выглядела даже тесной.
Профессора старой школы Ильинский В.М. и Великовский Л.Б. не состояли в партии, держались независимо, и по любым вопросам их слово было решающим. Они были мне очень симпатичны. Своей
1972 г. Дружеский шарж
обстоятельностью и чёткими формулировками в выступлениях, которые всегда совпадали и с моим мнением, нравился мне и профессор Шевцов К.К. Он пришёл к нам из военного института и был в чине полковника. Впоследствии я включила его в комиссию по Архитектуре Минвуза ССС, которую возглавляла несколько лет в последние годы работы в институте.
В молодёжную группу преподавателей кафедры входили упомянутый выше Юрий Тимянский, Валерий Холщевников, Анатолий Герасимов, Анатолий Кондратенков, Аркадий Захаров, Алексей Соловьев, Юрий Алексеев, Лия Павлова и другие. Юрий Тимянский был человеком талантливым и разносторонним. Кроме отличной профессиональной подготовки, он рисовал, писал стихи, тексты для передачи «радио-няня» и многое другое.
Впоследствии стал профессором, но по-прежнему писал стихи на разные темы, в том числе и о знаменитых людях и политических деятелей. В своё время он на какой-то праздник написал стихи и обо мне: «И на конгрессы звали Валю, и на симпозиум вели, но там, где Валю узнавали, забыть о Вале не могли». Архитектор Валентин добавил к этому дружеский шарж.
Валерий Холщевников был парнем прямолинейным, жёстким, нацеленным во всех своих действиях на успех и продвижение в карьере. В конце концов, он стал крупным специалистом в области своей научной деятельности. Поскольку я пишу о событиях многолетней давности, то использую прошедшее время, хотя многие упомянутые люди живут и сейчас. Анатолий Герасимов был добродушным, мягким и весёлым человеком, всегда готовым, если требуется, помочь.
Алексей Соловьёв держался вежливо и отстранённо, никогда не высказывал свою точку зрения и в наших тусовках участия не принимал. Он знал английский и немецкий языки, что было тогда большой редкостью. Много лет спустя он возглавил кафедру Архитектуры, но тогда до этого момента был ещё длинный путь.
Неординарным человеком во многих отношениях был Аркадий Захаров. Иногда с хитрой искоркой в глазах он задавал провокационные вопросы, например, по внутренней политике партии. Было непонятно, действительно ли ему интересно моё мнение или это какая-то проверка. Неординарной была и его личная жизнь, но это другая история.
С Лией Павловой мы были подругами, нас сближало много общего: обе приехали из крупных провинциальных городов, обе считались хорошими преподавателями, успешно развивали свои научные направления, следили за модой, шили, хорошо готовили, и каждая считала другую, более энергичной. Я высоко ценила Лиины таланты, в том числе и организационные. Она решала сложные бытовые вопросы, а муж занимался исключительно творчеством. Муж Лии Леонид Павлов был известным архитектором и хорошим художником. Она и сама рисовала и выставляла свои работы в Доме Архитекторов. А я давала основание считаться более активной в научной сфере: последняя по времени присоединилась к группе молодёжного состава кафедры, я первая опубликовала книгу и защитила докторскую диссертацию. С Лией и её мужем мы иногда вместе отмечали праздники, дни рождения, новый год.
Всей жизнью кафедры заправляли две старшие лаборантки, они негласно, но отчётливо конкурировали между собой. Одна была, по слухам, фавориткой Льва Георгиевича, а вторая – приближённой Всеволода Михайловича. Пожалуй, их боялись больше, чем самих руководителей. Ко мне они сначала отнеслись настороженно, а потом я установила хорошие отношения с обеими. Обе они были умными женщинами с высшим образованием, но излишне суровыми и придирчивыми. Вероятно, чувствовали некую несправедливость в том, что молодые девицы защищают диссертации и становятся преподавателями, а они остаются обслуживающим персоналом. Одна из них мне рассказала, что её шеф предложил написать за неё работу и подготовить к защите, а затем – «три часа позора и будет тебе хорошая жизнь».
3.2. Условия работы
Институт в моё время размещался на Шлюзовой улице в старом здании. Там располагался ректорат и все административные службы. Поскольку помещений там было не достаточно, некоторые факультеты занимали другие здания в разных частях Москвы. Потом был построен большой комплекс на Лосиноостровкой и сначала часть, а постепенно и все структуры института туда переместились. А пока, при в острой нехватке помещений большая наша кафедра располагалась в трёх комнатах. В двух их них проводились консультации студентов, в одной сооружена светотехническая лаборатория. Даже у профессоров не было официально закреплённых за ними столов. Негласно они были распределены, но ими пользовались ими только при личном присутствии. В остальное время они занимались любым преподавателем. Кстати, у меня был такой стол, поскольку я отвечала за научную работу и хранила там разные бумаги и документы. Помещения кафедры всегда были заполнены народом, особенно в период сдачи проектов. Вокруг преподавателя, принимающего зачёт, стояла плотная толпа студентов, а часть их, уже пройдя первую проверку, на соседних столах исправляла ошибки в своих работах. На проверку листов у каждого студента уходило уйма времени. В период сдачи проектов я часами сидела в окружении студентов, не поднимаясь с места.
Много собственной нервной энергии требовалось мне и для экзаменов. Одни студенты просили поставить хотя бы тройку, чтобы не выгнали; другие: «спросите ещё что-нибудь», чтобы была четвёрка и стипендия; третьи хотели только отлично. Хотя я считалась строгой, однако в душе сочувствовала студентам, которым подобно мне в далёком прошлом, затягивали сдачу зачётов и экзаменов и создавали себе большие трудности. Правда, с переходом на кафедру САПР проблем с отстающими почти не было. На эту специальность из-за высокого конкурса поступали почти сплошные отличники
В большей комнате проводились заседания кафедры. За длинным центральным столом располагались профессора и доценты, по бокам за столами – старшие преподаватели и ассистенты. Аспиранты устраивались плотной толпой на стульях в конце помещения. На заседаниях обсуждались текущие вопросы жизни кафедры: успеваемость студентов, посещаемость лекций, своевременность сдачи зачётов и экзаменов, ликвидации задолженностей, научная работы соискателей ученых степеней. Заседания продолжались долго и были, по моему мнению, мне чрезмерно затянутыми. Потом, когда я сама не стали их вести, мне так не казалось.
К учебной нагрузке по проектированию и лекциям было немало дополнительных дел. Мы, например. должны были периодически участвовать в политзанятиях. Их проводила у нас доцент кафедры Научного коммунизма (так она, кажется, называлась). Она была потомственной и глубоко убежденной коммунисткой. Рассказывала, что её отец был начальником политотдела на строительстве канала «Москва-Волга», где работали заключённые. С восторгом говорила об исследованиях по управлению сознанием народа. И всё это преподносилось доверительно, вкрадчивым голосом, с полной уверенностью в общности убеждений. К этому нужно добавить партийные собрания, обязательную агитационную работу во время выборов, работу в школах по привлечению будущих студентов и прочее, и прочее.
Иногда обязательные занятия такого рода не были совсем скучными. Так, нам читал курс ораторского искусства сравнительно молодой профессор из Военно-политической академии. Не помню, чтобы я вынесла полезного для себя из содержания его лекций, но было занятно наблюдать за дискуссиями, возникающими в их процессе. Лектор был хорош собой, прекрасно говорил и очень нравился женской части слушателей. Мужчины же пытались поставить его в трудное положение, но это им не удавалось.
Что касается неформальных отношений на кафедре, то они были вполне благоприятными, когда кафедру возглавлял Всеволод Михайлович. Он мгновенно гасил мелкие конфликты, а для крупных не было причин. За моральным обликом преподавателей в институте следили, родственные связи на кафедре не приветствовались. Но невозможно было запретить любовные отношения между членами кафедры. Они, конечно, скрывались, но в результате все тайны оказывались достоянием многих. Вся информация аккумулировалась у лаборанток, постоянно находившихся в помещении кафедры и внимательно следивших за всеми. Да и сами преподаватели делились с ними своими семейными проблемами, симпатиями и антипатиями.
3.3. Преподавание
Материал лекционного курса «Промышленные здания», который мне предстояло вести, был частично знаком по опыту
проектирования, но не охватывал весь круг необходимых вопросов. К лекциям пришлось довольно основательно готовиться летом, в дополнении к учебникам изучать современный опыт, разрабатывать иллюстративный материал.
Но, несмотря на тщательную подготовку, мой первый лекционный опыт был ужасен, хотя ранее я выступала на конференциях перед гораздо более серьёзной и многочисленной аудиторией. Это произошло оттого, что к понятному волнению перед лекцией добавилось и присутствие зам. зав. кафедрой Льва Георгиевича Осипова, который пришёл на мою первую в жизни лекцию с инспекцией. А его прихода боялись опытные доценты и профессора. Не исключаю, что он просто хотел позабавиться, но у меня от страха и волнения голос звучал неубедительно, а рука не рисовала на доске, как полагается. Мне он не сказал ничего, но отзыв, что лекция прошла неважно, до меня дошёл. Однако на заседании кафедры об этом не было речи, и я была очень рада. Не могу не похвастаться, что впоследствии я справлялась с этой задачей неплохо и в рейтинге лучших лекторов двух факультетов, на которых я работала, неизменно занимала первое место.
