Оскар Лутс
Будни

– Правду! – Лутс стучит по столу. – Говорите!

– Незачем вам ни уменьшать себе лета, ни прибавлять, довольствуйтесь тем, что имеете. Если в принципе Лийде захочет за вас пойти, она вовсе не такая глупая, чтобы придавать значение тому, моложе вы или старше на несколько лет. Конечно, если вы сами колеблетесь и сомневаетесь, тогда… ведь не может девушка броситься вам на шею! Хотя есть и такие девицы, которые… Знаете, как Кентукский Лев просил моей руки?

– Нет. А как?

– Он вообще не просил. Это я просила его руки.

– Ну-ну-у! Такое я слышу впервые. Это так же оригинально, как игра в Зарю и Закат. Расскажите же, право, если это не тайна.

– При чем тут тайна! Это вы, мой дорогой школьный друг, из всякого пустяка тайну делаете.

Госпожа Тоотс берет со стола карандаш, рисует на бумаге какие-то крючки и закорючки и вкратце рассказывает историю сватовства… но не Йоозепа Тоотса, а своего. Это произошло летом, на дороге в деревню Канткюла. Кентукский Лев сопел и пыхтел, как плохая погода, прежде чем смог наконец вымолвить слово, прежде чем произнес свое «да». В тот раз он и впрямь был вполне славным парнем, не таким упрямцем, какой сейчас. Нельзя сказать, чтобы она, Тээле, Бог знает как горячо его любила, но все же… тогда Йоозеп ей нравился.

– А теперь? А теперь? – спрашивает Лутс. – Как же это вышло, что теперь…?

– Теперь… Так ведь вы и сами видите, каковы дела теперь. Времена меняются, и вместе с ними меняются люди.

– А разве никак…

– Нет, – машет Тээле рукой, – оставим этот разговор. Об этом сегодня уже достаточно говорилось. Более чем достаточно. Лучше продолжим другой – он интереснее.

– Какой? Ах, этот… Ну да…

– Если хотите, я буду посредником. Это дело простое, проще некуда, и я уверена, что Лийде…

– Нет, нет, – передергивает писатель плечами. – Время терпит. К чему такая спешка! Мы так напугаем бедняжку, что она и на глаза показаться нам не посмеет. Нужна постепенность.

– Ну, если вы так считаете, дорогой друг, то я могу вас уверить, вы относитесь к этому вопросу несерьезно. Стало быть, вы лишь пошутили и хотели, как Лийде, так и меня поводить немного за нос.

– Но, Тээле, кто же такими вещами шутит! Нет, ничего подобного.

– Тогда чего же вы ждете? Пусть же, наконец, наша монотонная жизнь немного оживится. Сидите спокойно (да смотрите, не вздумайте сбежать!), а я сейчас приведу Лийде сюда, и выясним все до конца. Я не выношу, когда играют в жмурки или ходят, словно кошка вокруг горячей каши.

– Погодите же, Тээле, дайте мне… дайте мне немного придти в себя. Я сейчас и слова не смогу вымолвить.

– Приходите, приходите. У вас будет достаточно времени придти в себя, пока я хожу за Лийде.

Тээле убегает, с силой захлопывает за собою дверь, оставляет школьного друга в такой критический для него момент в совершенном одиночестве. Снова смотрит Лутс в пол, – не появилась ли там за это время дыра, и мысленно рассуждает, примерно так:

«Смотри-ка, человече, с чего начался разговор и чем закончился! Если это не сон, то это могло бы сном быть. Ну и характерец, ну и причуды у моей дорогой бывшей соученицы! Вот наваждение!»

И перед глазами Лутса возникает картина жизненных будней с их денежными и прочими деликатными проблемами. Взять того же Тоотса – каким бы он ни был, у него, по меньшей мере, есть хутор и жилище, да еще и второй дом строится, а что имеет он, Лутс? Куда поместит свою жену он, если даже и Тоотс в страшном затруднении? Ох, горе горькое! Да, Алийде, конечно, чудесное дитя, но… но…

Открывается дверь, и Тээле втаскивает за руку свою младшую сестру в комнату.

– Видишь ли, Лийде, мой школьный друг Лутс просит твоей руки, хочет, чтобы ты стала его женой – отвечай скорее, согласна ты или нет.

– Отпусти же меня, Тээле! – Лийде прикрывает рукой глаза. – Отпусти! Отпусти! Что ты меня дергаешь?!

XIII

Примерно через полчаса Тээле, Лийде и Лутс выходят из вместительного дома хутора Рая. Лийде выглядит испуганной или, если можно так выразиться, несколько взъерошенной и старается держаться за спиной старшей сестры.

– Куда же мы, прежде всего, направимся? – спрашивает Тээле у школьного друга.

– Может быть, спустимся с кладбищенской горки, а там видно будет.

– Так и быть, идемте, да больше и некуда идти. – И, обращаясь к Алийде, Тээле добавляет: – Смотри, сестренка, не отставай, возможно, ты мне сегодня еще понадобишься.

Они проходят мимо березняка и старой ивы с корявым стволом, все трое чуть ли не одновременно бросают взгляд в направлении хутора Сааре, но думают ли они также об одном и том же – остается тайной. Во всяком случае, Лутс остро подмечает все окружающее, словно опасается, как бы не заблудиться на обратном пути. А Тээле внезапно вспоминает об одном хмуром зимнем утре… когда-то давно.

Вдруг из-за вершины кладбищенской горки показываются – вначале одна голова, затем вторая и напоследок еще и третья. Первая – ярко-огненная и горит в лучах заходящего солнца, словно красный мак, вторая – черная, третья – тоже черная.

– Кто это там… – медленно произносит писатель, заслоняя от солнца глаза рукой, – прежде я их вроде бы не…

– Ха-ха, – смеется Тээле, – подойдите, подойдите же поближе и рассмотрите их повнимательнее, а я потом растолкую вам, кто это. Одного вы, конечно же, знаете и даже очень хорошо, а двоих других постарайтесь рассмотреть как следует. Может быть, когда-нибудь пригодятся… для десятого издания «Весны» или «Лета».

Лутс, похоже, хочет что-то ответить на этот камушек в свой огород, но писатель сегодня в необычайно хорошем, даже можно сказать, приподнятом настроении, поэтому он лишь гладит разок свои усы и думает, примерно в духе Кристьяна Либле: «Хорошо же, я сначала все чин-чином выслушаю, а уж после и отвечу чохом».

Обе компании медленно приближаются друг к другу, но так как приближаются обе, это происходит довольно быстро. Наконец Лутс тихо произносит: – Дорогой школьный друг Кийр… с двумя девицами! – И еще тише: – Откуда у него их столько?!

– Погодите же, погодите, – отвечает госпожа Тоотс, – имейте терпение.

Лутс, как горожанин и писатель, хочет быть вежливым… быстро приподнимает шапку и здоровается прежде, чем Кийр успевает решить, здороваться ли вообще.

– Здрасьте! – отвечает портной, выпячивая губы трубочкой, однако несколько мгновений спустя добавляет уже заметно приветливее:

– А-а, школьный друг Лутс тоже, оказывается, в наших краях! Но как вы…

Портной подходит ближе, протягивает руку, ждет, чтобы его спутницы немножко отошли и спрашивает снова:

– Но как вы здесь оказались?

– Ну, это дело нехитрое.

– Да, это и впрямь не Бог весть что. Надолго останетесь?

– Да, думаю задержаться.

– Живете все время в Рая?

– Да, до сих пор жил на хуторе Рая.

– Да-а, да-а, – Кийр усмехается й кивает головой, – мне говорили, что вы на хуторе Рая живете, что заняты сочинительством, пишете повесть о школе или как ее там. Но послушайте, мой друг, что я вам скажу: заходите иной раз ко мне, когда выберется время, услышите такое, о чем и не догадываетесь. Догадываться-то, может, и догадываетесь, но твердо не знаете. Вы знаете далеко не все, что известно мне. Это ведь и других касается, дорогой друг, не думайте, будто только одного меня… ну, так…

Кийр смотрит вслед Помощнику Начальника Станции и Клодвигу, показывает на них рукой, продолжает:

– Жаль, что они так далеко отошли, я бы вас познакомил – та, что выше, моя невеста, она портниха, живет неподалеку, под горкой, в доме булочника. Славный человек… с тихим, покладистым характером… во всяком случае, не чета бывшей жене Йоозепа Тоотса.

– Как это – бывшей? – пугается Лутс.

– Хи-хи! – хихикает портной, – уж будто вы сами не знаете, дорогой школьный друг! Может, вам кое-что известно еще и получше, чем мне, вы же с нею в одном доме живете. Вы только делаете вид, будто не знаете, стараетесь всё к добру повернуть, как нас катехизис учит. Но хватит об этом на сегодня. Приходите к нам, тогда и поговорим. Видите, и ваши, и мои спутницы уже далеко отошли, надо догонять. Будьте здоровы, дорогой школьный друг, и непременно заглядывайте. Та, вторая, что идет рядом с моей невестой, та, что покороче, это ее сестра – она вязальщица кофт, тоже живет тут же, под горкой, в доме булочника.

– Ну, мой друг, – интересуется Тээле, когда Лутс догоняет своих спутниц, – теперь, кажется, вы и сами узнали, кто они?

– Да. Невеста Кийра и ее сестра, живут тут же, под горкой, в доме булочника.

– Так оно и есть. Что Кийр еще сказал?

– Ну, так… Велел передать вам привет.

– Привет – мне, ха-ха-ха! Кийр велел передать мне привет! А смерти и адских мук он мне не пожелал?

Прогуливаясь, компания проходит еще некоторое расстояние, и тут навстречу ей попадается собственной персоной старый Кристьян Либле – с ног до головы сват, как он сразу же похвастался. – А-а, где господин Тоотс, что ли? – Да, он, Либле, и впрямь видел его, только-только разговаривал с ним на перекрестке. Пошел домой и велел ему, Либле, быть у него спозаранку. Ежели они наметились в Юлесоо, так застанут там еще и господина Носова, который… Но нет, о Носове он больше ни словечка. Ежели тот сам все расскажет, это его самоличное дело, но Кристьян Либле не любит всюду совать свой нос и всюду запутываться, как рак в кудели. Он, Либле, идет теперь домой – ик! – положит обувку обсохнуть и наружу не высунется до завтрашнего утра… ежели Бог даст жизни и здоровья. Произнеся все это, Либле отвешивает вежливый поклон обитателям хутора Рая и неверной походкой направляется вверх по кладбищенской горке.

– А ведь и вправду, – говорит Лутс, обращаясь к Тээле. – Давайте, заглянем ненадолго на хутор Юлесоо, посмотрим, что поделывают там Кентукские Львы и Носовы. Это гораздо интереснее, чем идти в деревню себя показывать.

– И ноги бы моей там не было, – отвечает бывшая соученица писателя, – не будь у меня в запасе такой новости. Очень уж хочется увидеть, какая физиономия будет у Йоозепа, когда он обо всем этом услышит.

– О чем именно?

– О том, что Лутс станет его свояком.

– Ах так… ну да, – бормочет писатель в то время, как младшая дочь раяского хозяина внезапно отстает на несколько шагов.

* * *

Тоотс и Киппель сидят в Юлесоо на груде бревен и беседуют. На голове предпринимателя и несостоявшегося жениха странная велосипедная шапочка, она придает ему вид какого-то проныры. К тому же, мужичок время от времени оглядывается, будто боится, как бы откуда-нибудь еще и сейчас не выскочила одурелая фигура пуртслиского Юри.

– Нет, не думайте, будто я это дело так и оставлю. – Предприниматель после долгих поисков находит в кармане огрызок сигары. – У меня с хозяйкой хутора Пуртсли всё уже обговорено, и все такое, надо только…

Знаете, господин опман, как я поступлю – я напишу ей письмо, посоветую хутор продать и перебраться в город. На вырученные за хутор деньги мы сможем открыть магазин, филиал Энгельсвярка, и жить как мыши в закроме с зерном, так что не будет необходимости возиться со всякими Юри и Яанами. В конце концов, насколько я прикинул и скалькулировал, хутор не принесет и половины того дохода, какой даст хорошо поставленная торговля.

– Так-то оно так, – бормочет хозяин Юлесоо, – но пойдет ли на такое владелица хутора Пуртсли.

– А как же, она всеконечно на это пойдет!

– Тогда хорошо. Лично я никогда не продал бы свой хутор, чтобы завести торговое дело. Здесь я хотя бы вижу, что я наработал и кем стал, а торговля… Нет, и торговать тоже неплохо, только ведь не каждый рожден для торговли. – И Тоотс мысленно добавляет: «Это, мил человек, все, что ты тут говоришь, как ни верти, всего лишь неснесенное яйцо, а если бы и было снесено, надо еще ждать и ждать, пока ты из него что-нибудь высидишь. Не строй воздушные замки, а старайся удержать, что имеешь. Моя работа продвигается и, что бы ни случилось, я доведу ее до конца. От прыганья туда-сюда одни заячьи следы остаются».

Внезапно с крыльца соскакивает Крантс и с громким лаем бежит к дворовым воротам. Оба собеседника, нервы которых взвинчены, испуганно вздрагивают: таких поздних гостей ни тот, ни другой не ожидали, а тех, кто входит во двор – тем более.

Тоотс замечает прежде всего Тээле и пытается сообразить, что это за новый и неожиданный маневр, который его дорогая вторая половина опять изобрела. Затем, видя, как Тээле что-то шепчет на ухо Лутсу и весело при этом смеется, думает: «Она, словно роза – каждому дает по лепестку, мне же достаются одни шипы. Какая радость и счастье царили бы в этом доме и во дворе, если бы она уделила хотя бы лепесток и мне!»

Мужчины слезают с груды бревен, идут навстречу прибывшим, и снова молодой юлесооский хозяин пытается придать своему лицу выражение совершеннейшего безразличия к Тээле. Киппель щелкает каблуками бахил, забывает недавно постигшую его неудачу и от всего сердца жалеет, что не может предложить уважаемым гостям бутылку с тремя звездочками.

– Не беда, – отзывается Тээле, – зато мы кое-что припасли для вас.

– Вот как! Что же именно, позвольте спросить?

– Новость. Быстро пожелайте господину Лутсу и Лийде счастья – они жених и невеста.

– Что? – На несколько мгновений рот Тоотса так и остается открытым, тогда как предприниматель сдергивает с головы свою шапку с козырьком, еще раз щелкает каблуками бахил и жмет жениху и невесте руку. Право же, весьма, весьма отрадно слышать, что дело продвинулось уже так далеко, и в Паунвере снова ожидается свадьба.

Наконец приходит в себя и Йоозеп Тоотс, трясет плечо школьного друга, улыбается и говорит:

– Вот те на, когда же ты успел? А я думал, ты в Рая «Весну» сочиняешь

– Это, – отвечает Лутс, ухмыляясь, – и есть самая замечательная весна, какую только я мог сочинить.

Несколько мгновений молодые супруги еще чуждаются друг друга, наконец, на Тээле как накатывает – она дает Йоозепу тумака в грудь и произносит таким тоном, какого последний от нее уже давненько не слышал:

– Видал, Йоозеп! Сначала я сосватала тебя, теперь подбила Лийде сосватать Лутса, а там, глядишь, и еще кого-нибудь сосватаю. Это для меня – проще простого.

– Да-а, – склоняет Тоотс голову набок, – я вижу, ты и впрямь парень крепкий. Из тебя… из тебя еще может и добрая жена выйти.

– А ты как думал! А теперь будь-ка и ты добрым мужем, позови хотя бы своих гостей в дом да предложи им перекусить.

– Да, да… – бормочет Тоотс, словно бы очнувшись ото сна, и некоторое время бестолково потоптавшись на месте, произносит: – Будьте так добры – прошу! – Обращаясь же к Тээле, говорит: – Погляди, наконец, сколько у нас уже материала для стройки!

Но не успевает общество войти в дом, как на проселке появляется торопливо идущий человек. – Ях, ях, ик! – отдувается он, подходя к ним.

– Либле, – восклицает Тоотс, – ты же обещал пойти домой!

– Оно так, дорогой господин Йоозеп, но ежели я все, что наобещаю, выполнять стану, мне и жить будет недосуг. Не попасть домой. По дороге встретился мне портной Кийр со своими мамзелями, и знаете, что он сказал?

– А что особенного он мог сказать? Небось, меня ругал.

– Нет, не ругал. Сказал, что… Черт побери, мне-то вроде, как и вовсе нет резону слова его скрывать, ежели только госпожи и господа не осерчают, дескать, я всякие бредни повторяю..?

– Не осерчаем, с тобой такое и прежде бывало.

– Нет, как же не быть, и впрямь бывало, я ведь того и не скрываю, дорогой хозяин Юлесоо. Ну да, попался навстречу, мамзели при нем, и – поди знай, где он эдакую чушь подхватил! – ну да, мол, господин Тоотс разошлись с госпожой, мол, теперь девицу Тээле или же госпожу Тээле берет за себя Лутс.

– И ты, конечно, поверил?

– Какое там, не поверил, только вот прибежал вроде как глянуть, как ваше дело ладится. И то сказать, я ведь, не узнав-то, уснуть не смогу.

Всеобщий хохот. Тоотс берет Либле за рукав, подводит к Лийде и говорит:

– Вот, смотри, челнок неугомонный, вот, вот невеста Лутса! Вот!

Звонарь широко открывает свой глаз, скрещивает на груди руки и бормочет: – Ну да… ну да, я же сразу сказал.

* * *

А теперь, люди добрые, – мира и радости вашему дому, до поры, когда Он снова придет и увидит вас. В то время, когда я писал эти строчки, в окно комнаты заглядывали семь чертей, а на потолке правили шабаш семь ведьм, но автор этих строк сказал: «Хорошо еще, что оно хотя бы так вышло! А то ведь могло бы и все восемь быть».

В одну прекрасную ночь в окно попытался заглянуть даже и восьмой, но вспомнил, что забыл портфель, поджал хвост и пустился наутек.

А с вами, мои молодые друзья, мы не должны стать чужими, простите же меня, так же, как раяская Тээле простила Йоозепа Тоотса. Если когда-нибудь захочется поговорить о том, что пережиты большие войны и большие горести, мы продолжим нашу беседу, мои добрые люди.

А пока что – радости и мира вашему дому!

Тарту, 1924.