Оскар Лутс
Свадьба Тоотса

XIII

На другое утро Пеэтер Леста просыпается от звука голоса Киппеля. На пивной бочке уже горит маленькая коптилка, сам Киппель возлежит неподалеку от него, Лесты, растянувшись во весь рост, в зубах дымится трубка. Предприниматель собирается рассказать какую-то очередную историю и говорит, обращаясь к Лутсу:

– Вы – писатель, вы можете подобные случаи использовать в какой-нибудь из своих книг… Жил-был заядлый рыболов, он просидел с удочкой возле реки так долго, что нос его скосился по течению, то есть, в ту сторону, куда текла река. Да-да. Так вот он и сидел со своим кривым носом, пока однажды кто-то из прохожих не посоветовал ему пересесть на другой берег. Прошло лето или два – и нос рыбака выпрямился.

– Удивительно, как это ваш собственный нос до сих пор не искривился от ночных рыбалок, – зевая, вставляет словечко Леста.

– Аг-га, видали, и второй писатель тоже очнулся! Но это не Бог весть какой фокус – проснуться, когда все петухи уже давно слетели со своих жердочек. Поглядите на господина опмана: с первым кукареку он был уже на ногах. Это я понимаю!

Еще о том, о сем переговариваются гости в жилой риге, прежде чем – как выражается Киппель – «навести на себя фасон». Менее всего этот «фасон» заметен именно на самом предпринимателе. Остается лишь изумляться, как это он, ничуть не смущаясь поношенного, с истрепанными рукавами пиджака и залатанных штанов, умудряется все вновь и вновь похваляться своими редкостными деловыми связями и большими доходами, пространно о них разглагольствуя. Однако предприниматель неколебимо верит в свою счастливую звезду и не дает сиюминутным затруднениям сбить себя с толку. В доме жених оглядывает его с головы до ног и приходит к какому-то решению.

– Видите ли, господин Киппель, – произносит Тоотс, позвав гостя в заднюю комнату, – у меня есть тут еще один костюм, потеплее, чем ваш, не наденете ли вы его на время свадьбы? Поверх можете натянуть тулуп моего отца, старикан болен и все равно никуда не поедет.

– Отчего же нет?! Всеконечно! – соглашается торговец.

И спустя некоторое время из задней комнаты хуторского дома выходит господин до того представительный, что другие гости поначалу никак не могут признать в нем Киппеля. Сам Тоотс стоит на пороге и с улыбкой ждет, какой эффект среди его школьных друзей произведет это явление.

– Д-да-а, – произносит Лутс, – теперь не так-то просто определить, кто тут жених – наш школьный друг Йоозеп Тоотс или делец Киппель.

– Не сомневайтесь, – отзывается Киппель, – такие костюмы я и прежде нашивал.

Лишь после того, как гости и обитатели хутора садятся за стол, обнаруживается отсутствие аптекаря.

– Погодите, – Тоотс поднимается из-за стола, – надо все ж таки поглядеть, что поделывает наш старый друг. Алло, господин провизор! Как ваше самочувствие? Вылезайте пить кофе!

– Ох, нет, – откликается аптекарь из печки и кашляет, – не пойду я пить кофе. Я тут еще немножко погреюсь.

– Ну а в церковь… на венчание?

– Ох, нет! Не пойду. Я – старый и больной, лучше уж я подожду, пока свадьба сюда приедет.

– Так и быть. Но поесть-то вы должны, хотя бы немного.

– После, после, господин Тоотс.

Новый приступ кашля сотрясает тело старого господина, гудом отдается в большой печи риги, словно в погребе. Жених готов уже распорядиться, чтобы еду принесли прямо сюда, к устью печи, готов уже послать кого-нибудь в аптеку за лекарством, однако аптекарь не желает ни того, ни другого – он не хочет никого затруднять в такой день, когда у каждого и так довольно забот. Молодому хозяину не остается ничего другого, как, пожав плечами, вернуться к столу.

В тот же момент наружная дверь дома распахивается и на пороге возникает старший сын мастера-портного Кийра, вежливенько здоровается, после чего обращается к жениху:

– Йоозеп, мне надо бы с тобой немного поговорить.

– Очень хорошо. Сними шубу, садись, пей кофе и говори.

– Нет, я хотел так… с глазу на глаз, немного…

– Ну, время терпит, иди, поешь сначала.

– К сожалению, у меня вовсе нет времени. И кофе я уже давно попил. Большое спасибо.

– Да, ты пташка из ранних, – замечает жених, приглашая гостя в заднюю комнату. – Что стряслось? У тебя такое странное лицо, будто…

– Погоди, Йоозеп, ответь мне сначала, будет сегодня твоя свадьба или не будет?

– Ну… немножко будет.

– Немножко будет..? Как это понимать? Вчера выходило, что она вовсе расстроилась!

– Верно, к тому все шло, так что могло и не быть, дорогой Йорх.

– А сегодня, выходит, будет, но немножко? Что это значит – немножко свадьбы?

– Что это значит? Это значит, что немножко можно, а много нельзя.

– Вот как, – со злостью произносит рыжеголовый, – говоря по правде, Йоозеп, тебя и сам черт не разберет! Само собою, разумеется, это некрасиво – браниться в дни праздников, но я до того возмущен, что готов помянуть нечистого по меньшей мере двадцать четыре раза подряд. И во всем этом виноват ты, враль, каких свет не видел.

– Я? Что же такого я опять сделал?

– Что ты опять сделал..? Я приходил сюда вчера – правда, ты вряд ли еще помнишь об этом! – и ты сказал мне четко и ясно, что никакой свадьбы не будет и просил меня купить веревку… Ну вот, и в деревне говорят то же самое – не будет. Хорошо же, а сегодня встречается мне Либле и говорит, что будет, клянется на чем свет стоит и дает голову на отсечение, что не врет. И вот я прихожу сюда, и что же слышу – немножко будет. Так ведь и рехнуться недолго. Будет и не будет, не будет, но будет все же, и в результате ни один черт не знает, будет или не будет, даже сами жених и невеста уже ничего толком не знают. Того и гляди начнут бегать взапуски по деревне и у каждого встречного-поперечного спрашивать «Будь так добр, скажи, будет сегодня моя свадьба или не будет?»

– Ну до этого вряд ли дойдет. Ты малость преувеличиваешь, дорогой Йорх.

– Нет, ничуть не преувеличиваю! Я не понимаю, зачем созывать свадебных гостей, если ты не знаешь, когда состоится свадьба?

– Говорят же тебе, что сегодня немножко будет.

– Тьфу! – Рыжеголовый сердито сплевывает. – Будь ты неладен! Ведь ты и мне своим приглашением голову заморочил, я, дурак, как серьезный человек, загодя заказываю лошадь, ну, думаю, приеду, приеду. Ну вот, а сегодня утром, после всего, что ты мне вчера наговорил, иду, стало быть, на хутор Рейну и говорю, что лошадь не нужна, свадьбы не будет – не стану же я разъезжать по Паунвере ради собственного удовольствия. И что же – на обратном пути встречается мне Либле: свадьба будет, и всё тут! Поди, пойми вас с вашей свадьбой! Суетятся, как два дурака!

– Дорогой Йорх, ну чем ты недоволен?! Ведь никто, кроме тебя, и не суетится. Ежели ты уже теперь, скажем, как шафер, в такой запарке, что же с тобой будет, когда ты сам задумаешь жениться? Тебя пригласили – приходи! По моему разумению, это сказано достаточно ясно.

– Ясно?! А как же вчерашний разговор? А сегодняшний? Ясно?! Подумай, я еще и посейчас не знаю, будет свадьба или не будет.

– Будет, будет.

– Будет? Стало быть, все же будет на самом деле? – Вконец рассвирепевший портной смотрит на Тоотса злыми глазами. – Вот и ответь, где, черт побери, я теперь раздобуду лошадь?

– Да-а, это трудный вопрос. Мои все заняты… к тому же, у меня тут целая рота безлошадных. Может, и еще подойдут.

– То-то и оно.

– Знаешь что, Йорх, – Тоотс внезапно хватает школьного приятеля за пуговицу шубы, ведь ты, хм-хм-пых-пых, ведь ты ездил в Россию учиться на управляющего – приезжай-ка ты, право, верхом.

– Верхом?! На чьей спине? Не на твоей ли?

– Ну… – собирается Тоотс что-то сказать, но школьный приятель, сердито махнув рукой, спешит за двери. Рыжеголового приводит в такую ярость вовсе не затруднение с лошадью, а то обстоятельство, что свадьба все же будет и что именно он, Аадниель Кийр, вчера, можно сказать, разнес по округе ложный слух.

Едва Кийр отходит немного от Юлесоо, как навстречу ему попадаются первые свадебные гости: хозяева хутора Лепику с ватагой своих ребятишек, которые заполнили дровни, словно груда узлов. Даже батрак, которому Кийр летом шил новый костюм, едет вместе с хозяйским семейством, – каким-то чудом он уместил свой зад на самом кончике дровней, тогда как ноги волочатся по снегу.

Портной останавливается, секунду думает и, издав носом странный звук, делает шаг в сторону дровней и здоровается.

– Здрасьте, здрасьте! – отвечают ездоки.

– Хи-хи, – произносит рыжеголовый, – вы, небось, думаете, что на свадьбу едете!

– А… что?

– Лучше не ездите, не срамите себя, – Кийр презрительно машет рукой. – Никакой свадьбы, ничего там не будет. Я только что оттуда. Ничего похожего.

– Но ведь намечалась. Приглашали.

– А вы слушайте больше болтовню юлесооских Тоотсов!

– Видала? – Хозяин хутора Лепику оборачивается к жене. – Чего ж нам делать-то?

Жена что-то недовольно бормочет, но что именно, не слышно. Тем временем подъезжают еще двое ездоков.

– Поезжайте, поезжайте вперед! – кричит закутанный в тулуп длинноусый человек, Кийр узнает в нем арендатора церковной мызы. – Поезжайте вперед, небось, в одни гости едем!

– Чего вы без толку вперед рветесь, – отвечает Кийр за хозяев хутора Лепику. – Лучше прикиньте, как повернуть обратно – свадьбы не будет. Я там только что был, не знал, куда от стыда деться.

– Что за разговор? Ведь Либле приходил приглашать.

– Ну, Либле мог и пригласить, он и меня тоже приходил приглашать, только от этого не легче. Если вы не верите мне, подите, поглядите сами.

– Чего нам глядеть, – высказывает свое мнение батрак с паунвереской мельницы, это он сидит в санях арендатора, – лучше попробуем развернуться.

– Черта с два ты в этих сугробах развернешься! – сердито отзывается арендатор. – Тут и лошадь утопишь. Нет, ему надо было хотя бы предупредить, ежели он хочет, чтобы его стоящим мужиком считали. Видать, в нем все еще сидят старые школьные замашки. Ничего не попишешь. Придется поворачивать, не оставаться же среди дороги. Те, первые, ясное дело, тоже повернут обратно.

– Постой, не спеши! – восклицает мельничный батрак, поглядев назад. – Следом еще две штуки едут. Повремени чуток!

Но поздно, арендатор успевает повернуть своего белого жеребца, молодое горячее животное топчется в снежном сугробе, увязнув по брюхо, сани переворачиваются, батрак и арендатор с проклятиями летят в снег. Те «две штуки», о которых первый предупреждал второго, чуть было не наезжают на лепикуские дровни, останавливаются, и вновь подъехавшие гости с интересом ждут, чем закончится барахтанье в сугробе.

– Держи, держи правее, дьявол! – кричит из первых саней какой-то краснолицый толстяк. – Ты что, никогда вожжей в руки не брал?!

Но тем двоим, что барахтаются в снегу, от этого совета не легче, они не в состоянии держать ни правее, ни левее, поскольку ноги обоих запутались в санной полости.

– Вот недотепы! – восклицает краснолицый молодой человек, вылезая из своих саней, чтобы помочь потерпевшим. – Нечего было оставлять кучера дома, ежели самим с лошадью не управиться.

С этими словами он помогает арендатору и батраку подняться на ноги, берет взбудораженного жеребца под уздцы, чтобы вывести его на твердую дорогу. Дело подвигается успешно, однако именно в этот момент большой гнедой мерин самого спасителя почувствовал свободу и, что еще хуже, решил использовать ее по своему усмотрению. Словно бы, между прочим, мерин захватывает зубами шапку-ушанку лепикуского батрака, при этом, по-видимому, прихватив и его волосы, отчего парень со страшным воплем вскакивает на ноги, словно тычок. Настает черед мерина испугаться, – он мгновенно отпускает шапку и волосы лепиского батрака, однако вдобавок к этому считает своим долгом еще и прыгнуть в придорожную канаву, доверху заметенную снегом.

Видя это, полнолицый молодой человек, – а это никто иной, как известный нам Яан Тыниссон из деревни Канткюла, – оставляет белого жеребца на попечение его хозяина и спешит выручать своего мерина. В то же время обычно такая смирная лепикуская кобыла Тийу начинает пятиться и делает это, невзирая на понукания, до тех пор, пока не переворачивает полные ребятишек дровни точнехонько против саней Тыниссона. И вот теперь на проселке – груда орущих узлов, и каждый узел орет на свой лад. В самом низу этой груды кряхтит сам хозяин хутора Лепику, требуя, чтобы слезли, наконец, с его спины и освободили правую ногу, иначе он и шевельнуться не сможет. Батрак, ноги которого чуть не придавило бортами саней и дровней, сидит, скорчившись как мартышка, в санях Тыниссона и моргает глазами.

Сравнительно спокойной до сих пор оставалась лишь самая задняя лошадь, теперь же и она все напряженнее следит за топтанием белого жеребца в снегу и, слыша брань арендатора, прижимает уши к голове. И вдруг, прежде чем ее хозяин успевает принять меры, это последнее сохранявшее спокойствие животное поднимается на дыбы, фыркает и уже готово рвануться по проселку в сторону хутора Юлесоо.

Сообразив, что лепикуские детишки в опасности, хозяин лошади натягивает одну вожжу и сознательно направляет животное в сторону от дороги. По случайности, это происходит так неудачно, что «последняя спокойная» сталкивается грудью с белым жеребцом. В санях взвизгивает какая-то молодая женщина.

– Вот так-то! – кричит при виде этого нового злоключения арендатор, весь вываленный в снегу, с обвисшими усами. – Так! Так! Ну и свадьба! Спешите, спешите на свадьбу – колбасы уже дымятся на столе!

И, словно бы всей этой неразберихи еще недостаточно, со стороны хутора Лойгу приближаются новые сани с людьми. Ржание лошадей, брань мужчин, щелканье кнутов, звяканье колокольчиков и рев детей разносятся над обычно такой тихой проселочной дорогой.

Глядя на эту свалку, Кийр злорадно хихикает. Вот вам свадьба Тоотса! Спешите же, спешите к Тоотсу на свадьбу!

XIV

В это самое время жених сидит с гостями за столом, пьет кофе и ни о чем дурном ведать не ведает. Наконец Пеэтер Леста встает из-за стола и собирается уходить. Молодой писатель хочет наведаться к своим старикам, чтобы прямо из родительского дома пойти в церковь.

Но едва он доходит до ворот хутора и бросает взгляд на проселок, как тут же поворачивается на каблуках и спешит назад, в дом.

– Выйди на улицу, Йоозеп! – кричит Леста уже с порога. – На хуторском проселке творится что-то странное.

– Что такое?

– Не знаю. Может быть, там устроили ярмарку. Иди, взгляни сам.

– Что за чертовщина! – восклицает жених и выскакивает из дому в одном пиджаке и без шапки.

Через две-три минуты оба молодых человека уже находятся на месте происшествия. Тоотс видит, что дело нешуточное, и без лишних слов кидается помогать прежде всего обитателям хутора Лепику. Лишь после того как «узлы» соседей – и те, что побольше, и те, что поменьше – уже на дровнях, Йоозеп Тоотс показывает рукой в сторону хутора Юлесоо и говорит лепикускому хозяину:

– Поезжай вперед, мне тут еще хватит работы.

Ближайший юлесооский сосед пожимает плечами, бормочет что-то себе в бороду, но все же не находит ничего лучшего, как потихоньку двинуться вперед.

Тем временем Яан Тыниссон успевает укротить своего мерина, и как только лепикуские дровни немного отъезжают, выдергивает его из канавы.

– Что это ты, Яан, в канаве искал? – спрашивает Тоотс.

– Видишь ли… – толстый школьный друг Тоотса сплевывает, – ну да чего зря говорить, теперь ты и сам здесь, старый мудрец.

– Ну и ладно, – машет жених рукой, – поезжай вперед! Мне тут еще хватит работы. Смотри, как белый и каурая запутались. Поезжай вперед!

– Куда это вперед? – спрашивает Тыниссон серьезно. – Арендатор и батрак с мельницы сказали, что…

– Поезжай, поезжай вперед! Не болтай!

Хуторянин из деревни Канткюла хочет еще не то спросить что-то, не то сказать, но хозяин Юлесоо его больше не слушает; Йоозеп Тоотс уже спешит к белому и каурой. Прежде всего, жених помогает вылезти из саней и выбраться на дорогу молодой женщине, вся она дрожит от страха и холода. И Тыниссон все же оказывается нужным: пусть-ка старый толстяк возьмет госпожу Имелик к себе в сани, поскорее доставит в Юлесоо и распорядится, чтобы ей дали побольше горячего кофе. Что за нужда женщине смотреть, как мужики воюют с лошадьми. Пусть едет вперед! То же самое говорится соседям из Лойгу, которые тем временем уже подъехали к месту происшествия.

Руки и уши энергично действующего жениха покраснели, словно вареные раки, но он и внимания на это не обращает.

– А ты, Сверчок, держись в сторонке, – говорит он спутнику Имелика, худенькому, бледному Юри Куслапу, – ты в своей длинной хламиде нам не помощник. Шагай к хутору, мы скоро тебя догоним.

Через две-три минуты каурая и впрямь без осложнений оказывается на дороге. Несколько хуже обстоит дело с белым жеребцом. Животное, как видно, устало месить ногами снег и уже без особого сопротивления позволило бы вывести себя на твердую дорогу, но тут вспыхнула перебранка между мужчинами.

– Куда ж вы жеребца тянете? – восклицает Тоотс. – Вы же не в Паунвере собираетесь ехать. Тащите вправо, Юлесоо в той стороне! Дайте мне вожжи!

– Так-то оно так, – ворчит арендатор, – да непонятно, на кой ляд нам туда, в Юлесоо, ехать.

– Вот это номер! Интересно, вы что, только затем и выехали из Паунвере, чтобы отсюда повернуть назад?! Поезжайте вперед, не тяните время, видите, у меня уши вот-вот напрочь отмерзнут!

– Ладно уж, – решает спор батрак с мельницы, – так и быть, заедем ненадолочко на хутор – ради рождества. Посидим немного, да и двинем восвояси.

Только теперь, когда на дороге все более или менее в порядке, Леста быстро направляется дальше, в сторону Паунвере. Шагах в двухстах впереди идет его школьный приятель Кийр, то и дело поглядывая через плечо назад и сердито бормоча себе что-то под нос.

– Будь оно как есть, – говорит арендатор жениху в тот момент, когда они въезжают во двор хутора Юлесоо, – но мне все же интересно узнать, почему и эта свадьба не состоится?

– Как это – не состоится? – переспрашивает жених с удивлением. – Отчего это она не состоится?!

– Силы небесные! – арендатор вопросительно смотрит в лицо мельничному батраку, – ведь сказал же этот…

– Кто сказал, что свадьбы не будет? – Тоотс встает в санях на ноги.

– Кийр, Кийр.

– Как? Кийр сказал, что не будет свадьбы? Кийр? Кийр? Аг-га, хорошо же! Будьте добры, сойдите быстренько с саней, а я на вашем жеребце еще прокачусь немного во славу рождества, у вас животина резвая. Так, так. Идите в дом, я через несколько минут вернусь.

И прежде чем паунвереские мужики успевают сообразить, в чем дело, жених чуть ли не выталкивает их из саней, хватает вожжи, быстро разворачивает сани и стремительно выезжает на проселок.

– Идите, идите в дом! – еще успевает крикнуть он изумленным гостям, стоящим посреди двора.

При всем этом Тоотс все еще в прежнем облачении, то есть без шапки, без рукавиц и без пальто. Его длинные, цвета спелой пшеницы волосы развеваются при быстрой езде, как лошадиная грива. Увидев бешено мчащегося жеребца, какой-то встречный ездок сворачивает свои сани на обочину дороги, испуганными глазами смотрит вслед Тоотсу и благодарит судьбу, что «оно хотя бы так вышло». Тоотс догоняет Лесту и, поравнявшись с ним, придерживает жеребца, но лишь настолько, чтобы молодой писатель успел кинуться вниз животом на торбу с сеном, что лежит в санях. Свистит кнут. Жеребец арендатора чувствует, что теперь он должен выложиться до конца, – мощные ноги великолепного животного напрягаются, и оно словно взмывает в воздух. Тяжелые комья снега летят в лица ездоков, так что робкий Леста и глаз раскрыть не смеет. Вдруг жених наклоняется к школьному другу и кричит ему в ухо:

– Теперь гляди, Пеэтер!

Кнут снова свистит, раздается глухой щелчок, и на обочине дороги кто-то вскрикивает «Ай! Ай!». Йоозеп Тоотс тут же сбавляет скорость и толкает своего друга в бок.

– Гляди же, гляди, Леста, – произносит жених с усмешкой, – погляди назад и скажи мне, что ты там видишь.

Позади, в нескольких десятках шагов от них, на обочине дороги, в снегу сидит Аадниель Кийр и трет свою правую руку, на лице его гримаса боли.

– Этот удар, по правде говоря, намечался по другому месту – произносит Тоотс как бы в объяснение, – но довольно и этого. Пусть не врет на каждом шагу!

Сани вновь набирают скорость и мчатся до самого большака. На стыке дорог хозяин Юлесоо разворачивает жеребца и говорит школьному другу:

– Так. Теперь скажи спасибо за славную езду и передай от меня привет своим родителям. Да смотри, не опоздай в церковь! Мне будет не так страшно, ежели рядом свои парни.

С этими словами жених, все с той же энергией и тем же путем мчится назад. Усмотрев в этом новую для себя опасность, рыжеголовый соскакивает с дороги и бежит по глубокому снегу прямиком через поле по направлению к своему дому.

Через некоторое время мамаша Кийр видит «своим собственным глазом» свадебный поезд Тоотса, под звон бубенцов проезжающий мимо домика портного. Теперь уже не остается никаких сомнений, что Тоотс, этот вернувшийся из России повеса, и впрямь заполучил богатую дочку раяского хозяина, мало того, теперь мамаша Кийр лишилась и последнего утешения: она уже не сможет по своему обыкновению сказать паунвереским кумушкам «Силы небесные! Разве же я что-нибудь говорила! Этот слух, что будто бы свадьба юлесооского Тоотса расстроилась, распустил Бог знает кто «. Нет, теперь жена булочника, эта старая пустомеля, вправе показать на нее пальцем и сказать ей прямо в лицо «Ты, мамаша Кийр, да, ты! Ты, ты!»

А на дворе, возле сараюшки для свиньи Хейнрих Георг Аадниель лупцует палкой полусгнившее свиное корыто, представляя себе, будто это вовсе не корыто, а Йоозеп Тоотс из Юлесоо, его, Кийра, смертельнейший враг. Глаза молодого ремесленника от злости становятся такими же красными, как недавно появившийся рубец на его правой руке. Чем же это он, Кийр, прогневил Бога, как же это отец небесный допускает такое?! Поглядите-ка, Йоозеп Тоотс едет мимо со своими свадебными гостями… сияет, словно рождественская свечка… в то время как он, Кийр, кто исправно посещает церковь, поет громким голосом псалмы, должен стоять возле свиной сараюшки и мерзнуть, потому что ему стыдно показаться на глаза своим домочадцам! Нет, нет! Он должен еще что-нибудь предпринять. Что-нибудь такое, что навсегда отравит Кентукскому Льву радость женитьбы.

Но свадебный поезд едет себе спокойно дальше, невзирая на то, что Кийр желает ему провалиться в тартарары. На развилке дорог жених бросает взгляд в сторону паунвереской церкви и видит, как из пролета колокольни кто-то, высунувшись наполовину, машет проезжающим шапкой. Ага – Либле! Бедняга Либле, сегодня он никак не может дождаться конца церковной службы. Еще раз, уже с кладбищенской горки взглянув на Паунвере, Тоотс все еще видит в пролете колокольни маленькое черное пятнышко.

Просторное гумно хутора Рая до отказа «набито» лошадьми, часть из них даже остается стоять на дворе. Из этого обстоятельства жениху не составляет труда сделать вывод, что со стороны невесты на свадьбу приглашено заметно больше гостей, чем у него. Это, конечно, очень приятно, даже замечательно до той поры, пока свадьба будет располагаться тут, на хуторе Рая, но когда вся эта людская масса перетечет в Юлесоо, положение будет весьма и весьма затруднительным. А что она перетечет – это как пить дать.

На пороге появляется сам хозяин хутора Рая, хозяйка, сестра невесты Алийде и несколько родственников, как мужеского, так и женского пола. Из-за их спин то и дело высовывается то один, то другой любопытный нос, однако при приближении свадебных гостей со стороны жениха все носы исчезают. Многие из старых знакомых и дальних родственников встречаются тут между собой после значительного перерыва и подолгу трясут друг другу руку. «Гляди-ка ты, старый Тоомас тоже тут!» – «Смотри, смотри, старикан Юри всё еще жив! А я-то уже думал, что…» Разумеется, среди гостей есть и такие, которые прежде никогда друг друга не видели, однако общаясь впервые, они держатся почти так же, как и старые знакомые. К примеру, Лутс и Киппель не знают ни одного из гостей со стороны невесты, что вовсе не мешает им с приветливой улыбкой пожимать всем руку.

Но когда все входят в дом, возникает некоторая заминка. Вновь прибывшие гости стесняются сразу пройти в задние комнаты, а те, что пришли сюда раньше – по большей части молодежь – жмутся к стене и по углам, смущаясь, словно их застали за чем-то недозволенным. Когда же хозяевам, в конце концов, удается свести эти половины друг с другом, никто уже не может припомнить, кому он уже успел пожать руку, а с кем еще предстоит поздороваться. Таким образом, в большой комнате хутора Рая на несколько минут возникает клубок из беспорядочно движущихся людей, при взгляде на который вспоминается знаменитый «танец-связка», который время от времени танцуют и в корчме, и на мельнице деревни Паунвере. Но и здесь появляется свой гений наведения порядка – как всегда в подобных случаях и бывает – на этот раз порядок устанавливает, и довольно скоро, некая тетушка из города, краснолицая, но еще сравнительно молодая, пальцы которой так и сверкают от множества колец.

Тоотс, как человек свой, проходит в другие комнаты, надеясь увидеть одну особу, а именно, ту, с которой он скоро навеки свяжет свою судьбу. Но и в других комнатах тоже почти сплошь незнакомые ему люди, – жених не знает, как себя с ними держать. Один разок на мгновение приоткрывается дверь спальни раяских хозяйских дочек… мелькает какая-то бледная девушка с венцом невесты на голове… но эта девушка со слишком бледным для Тээле и каким-то чужим лицом. Дверь закрывается, и вокруг Тоотса снова лишь шум голосов незнакомых мужчин, женщин и детей.

Жениху внезапно становится тоскливо, даже страшно. Он чувствует, как взгляды свадебных гостей провожают его из комнаты в комнату, слышит таинственное перешептывание женщин и кокетливые смешки девушек, отчего состояние его становится все более мучительным. Главное, он не знает, куда деть свои руки, эти конечности внезапно становятся совершенно лишними. Два-три раза принимается он крутить усы – занятие и в его собственных глазах смехотворное, закладывает руки за спину – и того хуже. Наконец он производит несколько вовсе неопределенных движений и даже краснеет. Нет, Тээле могла бы хоть разочек выйти из спальни, подкрепить его веру и надежду, как говорит бывший паунвереский аптекарь, который в настоящее время пребывает в печи жилой риги хутора Юлесоо.

Киппель оживленно беседует с какой-то моложавой сельской жительницей, арендатор, Лутс и батрак с мельницы беседуют с хуторянами о житье-бытье. Одним словом, все они чувствуют себя тут больше дома, чем он, жених, главное лицо на свадьбе.

Краснощекая городская тетушка уже распоряжается бутылками с вином. Арендатор выпивает до дна пузатую рюмку и вытирает усы с таким видом, будто так оно и должно быть, – ему же, Тоотсу, не дают ни капли. Вот Алийде предлагает Лутсу в качестве закуски к вину огромный кусище пирога и при этом так мило улыбается, что одно удовольствие смотреть, – а ему, Тоотсу, не дают ни крошки. Вот Киппель чокается с румянолицей хуторянкой, – а он, Тоотс, вынужден смотреть со стороны и облизываться. Глядите-ка, супруга Яана Имелика, свежая и молодая, проходит прямиком в спальню раяских хозяйских дочек, – а он, Тоотс, должен быть на отшибе, словно волк… должен убивать свое время, как Бог на душу положит. Положение – хуже, чем в аду.

Наконец-то – как Тоотсу кажется, через тысячу и пятьсот лет – двери спальни распахиваются настежь и будущая краса и гордость хутора Юлесоо выходит к гостям.

Вскоре на редкость длинный свадебный поезд направляется из хутора Рая в сторону паунвереской церкви.