Кристофер Хибберт
Крымская кампания 1854 – 1855 гг.
Глава 2
ЛУЧШАЯ АРМИЯ В МИРЕ
Нас отправляли воевать за неправое дело.
Сержант Тимоти Гоуинг, королевские стрелки
I
Не многие в армии могли бы с уверенностью сказать, почему началась та война. Ходили разговоры о защите турок, которым угрожали русские, но для солдат, конечно, причины не были главным.
Вспоминая свой марш в направлении портсмутских доков, под приветственный вой восторженной толпы, Тимоти Гоуинг выразил общее мнение: «Нас отправили воевать за неправое дело, защищать народ, презираемый любым христианином. Но, будучи солдатами, мы ничего не смыслили в политике».
Однако даже политикам не было дано понять всех тонкостей авантюры, из-за которой страна пережила великую трагедию. Они знали кое-что о независимых взглядах и антирусских настроениях посла в Турции лорда Страдфорда-Редклиффа, его изощренном уме и влиянии при дворе. Им были известны неосторожные заявления русского царя о Турции как о слабой империи с огромной территорией, протянувшейся от Адриатического моря до Персидского залива, от Черного моря через Сирию и Палестину к Аравийскому полуострову. И, как считал русский монарх, такую страну конечно же следовало завоевать и поделить. Политики понимали, что войны не хотели ни премьер-министр Эбердин, ни министр иностранных дел Кларендон. В то же время гораздо более могущественная фигура – министр внутренних дел Пальмерстон был известен русофобскими настроениями. Именно он в числе многих прочих британцев тремя годами ранее приветствовал венгерского патриота Кошута, жертву царского империализма. Кроме того, едва ли более популярный среди англичан, чем царь Николай I, новый французский монарх Наполеон III всеми силами стремился к военному союзу с Великобританией, который должен был придать ему большую респектабельность. Англия же, морскому могуществу которой угрожали притязания русских на Стамбул, не могла отвергнуть этот союз. Существовали, конечно, и другие, менее значительные причины, но они не могли повлиять на обстановку сколь-нибудь значительно.
Ходили устрашающие слухи о растущей мощи Черноморского флота и о сильной морской базе в Севастополе, всего в 250 милях к северу от Босфора. Поэтому рано или поздно сражение за Босфор и Мраморное море должно было состояться.
Первыми ударами будущие противники обменялись в ходе ожесточенного спора католической и православной церквей за права на святыни в Палестине. В течение многих лет и та и другая стороны громко заявляли о своих правах на расположенный там храм Рождества Христова (православные, за которыми стояла Россия) или храм Гроба Господня (католики, которых поддерживала Франция). В июне 1853 года в Вифлееме произошло столкновение между католическими и православными монахами. Католические монахи, у которых находились ключи от главных ворот храма Рождества Христова, установили над яслями церкви свою серебряную звезду. Православные священники пытались им помешать. Во время схватки между ними было убито несколько православных монахов. Турецкая полиция встала на сторону католиков. Протесты царя проигнорировали. Через несколько дней русская армия уже двинулась маршем в сторону Дуная с целью защитить святые места от мусульман.
Марш проходил через княжества Молдавия и Валахия, в то время находившиеся под общим протекторатом Турции и России. Войны все еще можно было избежать. Царь надеялся, что Британия не станет вмешиваться в конфликт. Меморандумы, ноты, депеши угрожающего содержания летели из Санкт-Петербурга в Париж, из Константинополь через Вену в Лондон по ненадежному в те времена электрическому телеграфу. Но с течением дней оставалось все меньше сомневающихся в том, что война не за горами.
В октябре началась война Турции с Россией. Англия все еще сохраняла нейтралитет. Однако 30 ноября Черноморский флот под командованием адмирала Нахимова обнаружил в бухте Синопа и полностью уничтожил корабли турецкой флотилии. Погибли около 4 тысяч турецких моряков. Пресса подогрела британское общественное мнение, и многие из тех, кто раньше призывал сохранять спокойствие и сдержанность, теперь в один голос требовали уничтожить Севастополь. Никто не хотел больше слышать о злодеяниях турок. Эбердин был вынужден уступить мнению сторонников Пальмерстона. Газета «Таймс», выступавшая ранее на стороне Эбердина, теперь склонялась к тому, что война должна начаться немедленно. И даже сама королева, всего несколько недель назад сомневавшаяся в том, что Англия «должна выступить на защиту так называемой независимости Турции», теперь была уверена в том, что страна просто обязана это сделать.
6 марта министр казначейства Гладстон объявил о повышении налога на прибыль. Как он заявил в палате общин, «военные расходы являются тем моральным испытанием, возлагаемым всемогущим Господом на некоторые нации, которым присущи амбиции и жажда завоеваний».
27 марта 1854 года Англия объявила войну России. Франция сделала то же самое днем раньше.
И вскоре в Плимуте уже маршировали отправляющиеся на войну солдаты. Войска уходили под бравурные марши оркестров, под восторженные крики толпы. Они смотрели на королеву с принцем и их детьми, солнечным утром провожавших солдат на войну с балкона Букингемского дворца, улыбавшихся и грациозно кланявшихся, желавших скорой победы своей армии.
II
Казалось, отправлявшимся на фронт войскам нет конца. На самом деле армия была небольшой. На войну в Турцию отправилось менее 30 тысяч солдат. Армия была даже меньше французской. Англия имела большие колониальные контингенты в Индии и в Африке, а также в Западном полушарии. Но для всей огромной империи оказалось проблематичным собрать достаточно солдат в Европе. Еще в первый год пребывания лорда Раглана в новой должности был принят закон о призыве 80 тысяч человек в состав так называемой милиции. Эти люди должны были ежегодно проходить трехнедельную военную подготовку, однако их можно было отправить на службу вне метрополии только на добровольной основе. Вот и теперь правительство смогло отправить на новый европейский театр военных действий не более 10 пехотных и 2 кавалерийских бригад, усиленных артиллерией и инженерными войсками. Каждая из пехотных бригад состояла из 3 полков. Две бригады составляли дивизию.
Еще большей проблемой было укомплектовать сформированные дивизии грамотными, обладавшими соответствующим опытом командирами. Как оказалось, только два из пяти командиров дивизий имели опыт боевых действий против регулярных войск в составе более батальона, и только один из них был моложе шестидесяти лет. Последний, однако, не имел опыта участия в боевых действиях. Им был тридцатипятилетний герцог Кембриджский. Внук короля Георга III и кузен королевы, полковник ганноверского гвардейского полка в девять лет и генерал-майор в двадцать шесть, он сразу же был назначен командиром 1-й дивизии, в состав которой входили три пехотных полка и горно-стрелковая бригада. Он был энергичным, обладал прекрасным характером, пользовался всеобщей любовью. Значило ли это, что он сможет повести за собой людей в бой, еще предстояло выяснить.
Командиром 2-й дивизии был назначен, почти вдвое старше герцога Кембриджского по возрасту, сэр Лэси Ивэнс. Он был самым опытным и, судя по дальнейшим откликам французского главнокомандующего, самым лучшим командиром дивизии. Генерал родился в Ирландии в 1787 году. В 1806 году он добровольцем вступил в армию. Сражался в Индии, Америке, затем некоторое время успешно командовал Британским легионом в Испании, за что в 1837 году получил рыцарское звание. После этого посвятил себя политике. Представлял интересы партии аграриев и вестминстерской группы. Отличался крайне радикальными взглядами. Лэси Ивэнс был очень своеобразным человеком. Умный, несколько старомодный и бесцеремонный, с вьющимися волосами и темными глазами – обладал обликом одновременно артиста и судьи.
Командир 3-й дивизии сэр Ричард Ингленд также был ирландцем. Он родился в Канаде в 1793 году в семье генерала колониальных войск. За участие в ряде колониальных войн в 1843 году получил рыцарский титул, а еще через восемь лет звание генерал-майора. Это был, несомненно, талантливый командир с безупречной репутацией.
Командовать 4-й дивизией был назначен известный в военных кругах шестидесятилетний генерал Джордж Кэткарт. В возрасте пятнадцати лет он получил чин корнета от отца, генерала Эола Кэткарта, в то время посла в Санкт-Петербурге. С 1826 года командовал 7-м гусарским полком. С тех пор ничем себя не проявил. Необразованный, грубый и прямолинейный, он, как это было впоследствии признано, оказался скверной кандидатурой для такого назначения. Однако еще более неподходящей кандидатурой для командования дивизией был генерал Джордж Браун.
Джордж Браун был, наверное, самым непопулярным пехотным командиром в армии. Как выразился один из молодых офицеров, «старого негодяя ненавидела, наверное, вся армия». «Он ругает, измывается и проклинает все, что возвышается на высоте более одного дюйма», – заявил другой офицер. Третий подчиненный генерала, выражая общее мнение, назвал его «старым грубым идиотом». Это был свирепый служака, сражавшийся под командованием Мура в Ла-Корунье и получивший знак отличия за 43-й форт. И его подчиненные не должны были ни на минуту забывать об этом. Он свято верил в силу дубинки и упрямо отвергал даже малейшие реформы в военном деле. Лорд Панмор отозвался о нем как о человеке, «искренне ненавидевшем любые перемены». Такая рьяная борьба с военными реформами еще год назад привела бы его к отставке. Он отзывался о принце как о молодом штатском, которому не следовало бы так активно вмешиваться в военные дела. Но, несмотря на всеобщую неприязнь, генерал пользовался репутацией храброго человека и лихого рубаки. Это и послужило главной причиной его назначения командиром легкой дивизии.
Кавалерийскую дивизию возглавил пятидесятичетырехлетний генерал Лекэн, настоящий военный маньяк. Как и Джордж Кэткарт, он путем различных махинаций оказался во главе полка, не имея ни опыта, ни заслуг для такой должности. В том же году, когда Кэткарт купил себе командование 7-м гусарским полком, Лекэн за 25 тысяч фунтов стерлингов приобрел патент командира 17-го уланского полка. Его солдаты были прекрасно обмундированы, но командование превратилось у него в навязчивую идею. Лекэн, храбрый офицер, который работал день и ночь, был крайне непопулярен за свое упрямство, узколобость, ущербность и мстительность.
Легкой бригадой в дивизии Лекэна командовал его шурин граф Кардиган. Этому человеку были присущи все недостатки и не свойственно ни одно достоинство его командира. Он был еще менее популярен среди подчиненных. Кроме того, генералы искренне и взаимно ненавидели друг друга.
Командование тяжелой бригадой было поручено Джеймсу Скарлетту, являвшему собой полную противоположность двум вышеназванным офицерам. Этот искренний и приятный в общении человек вызывал всеобщее восхищение. Считалось, что его здравый смысл позволит дивизии сохранить сплоченность рядов.
Грамотные штабные офицеры были не меньшей проблемой, чем командиры. Лорд де Рос, назначенный генерал-квартирмейстером армии, а значит, взваливший на себя огромное множество разнообразных обязанностей, был, по общему мнению, «любопытным малым». Эксцентричность его манер и одежды вызывала изумление. Трудно было найти более неподходящего офицера на роль начальника штаба и генерал-квартирмейстера одновременно. Он не только не обладал необходимым для этого опытом, но и не стремился приобрести нужные знания, поскольку был слишком ленив.
Получивший должность генерал-адъютанта бригадный генерал Джеймс Бакнел Эсткорт был более энергичен. Но и он не имел военного опыта. Он никогда не участвовал в боевых действиях и больше интересовался вопросами географии. Ранее он участвовал в экспедиции, занимавшейся поисками путей из района Персидского залива в Индию. Один из подчиненных отозвался о нем как о человеке чрезвычайной доброты и такта. Однако это не были главные качества, необходимые генерал-адъютанту, отвечающему за вопросы дисциплины в армии. Генерал Эсткорт был слишком добрым и мягким. В то же время следует признать, что он выполнял свои обязанности гораздо более профессионально, чем многие другие генералы и офицеры, получившие назначения в штабы армии и дивизий.
Самой большой проблемой, как позже признал военный министр, было «полное отсутствие кадров для создания полноценных штабов». Несмотря на то что в военном колледже уже долгое время готовили офицеров штабных специальностей, они были крайне непопулярны в среде молодых офицеров. Считалось, что служить в штабе хорошо для француза или немца, но не для настоящего джентльмена.
И в действительности самые непопулярные в армии управления были отданы на откуп гражданским ведомствам. И никому не приходило в голову усомниться в мудрости решения о передаче военного тыла и транспорта в ведение министерства финансов. Никто не подумал о том, что сверх меры обюрокраченным и педантичным чиновникам Комиссариата не под силу справиться с задачами снабжения армии численностью 30 тысяч человек. Лорд Раглан и прежде нередко получал жалобы на скудные возможности этого ведомства и на нераспорядительность его чиновников. Руководил ведомством отозванный из отставки шестидесятилетний Джеймс Филдер.
Считалось, что на должность командующего армией могли претендовать четыре генерала. Однако впоследствии выяснилось, что один только лорд Раглан еще не переступил семидесятилетнего рубежа. К тому же вся страна помнила, что его учителем был великий герцог, а это само по себе рассматривалось как залог победы. Поэтому оказалось, что отдавший армии почти полвека и популярный в военных кругах Раглан остался единственной реальной кандидатурой. Кроме всего прочего, он обладал отменным здоровьем, считался умным дипломатом и прекрасно говорил по-французски, что было немаловажно для общения с союзниками. Находились, правда, и те, кто сомневался, что человек, который никогда не командовал подразделением крупнее батальона и последние сорок лет провел за чтением бумаг, способен успешно командовать армией. Однако, как выяснилось, и они не могли назвать достойную кандидатуру. Таким образом, менее чем через три недели после начала войны генерал Раглан отправился на конференцию в Париж, а оттуда – в Турцию, чтобы возглавить то, что газета «Таймс» гордо назвала «лучшей армией, когда-либо покидавшей берега Англии».
Глава 3
СКУТАРИ
Заманив нас сюда, русские сделали из нас дураков. Скверно!
Капитан Найджел Кингскот, шотландские стрелки
I
Войска высадились у берегов Дарданелл и оказались в совершенно ином мире. Галлиполи был «комом грязи на краю света» и очень напоминал трущобы ирландских городов с их невзрачными глиняными домиками. По провонявшим отбросами узким улицам носились сотни чумазых ребятишек и стаи одичавших собак. Здесь можно было встретить армян и евреев, греков в фесках и широких шароварах и турок с ножами и пистолетами за поясом. Все спешили по своим неведомым делам. Иногда мимо проходило существо женского пола – пара кожаной обуви, увенчанная ворохом всевозможных пестрых одеяний. При этом было невозможно определить, была ли женщина молода и привлекательна или наоборот. По обочинам дорог на деревянных возвышениях сидели старые турки в свободных одеждах и зеленых тюрбанах. Эти потомки пророка молча курили, пуская клубы дыма через свои казавшиеся не очень чистыми бороды. Они с молчаливым подозрением смотрели на красные мундиры английских солдат, на оживленно переговаривавшихся французов. Моментальный интерес вызывали осторожно проходившие мимо европейские женщины, независимо от того, была ли это английская леди, жена солдата или хорошенькая искательница приключений.
После стольких лет вражды англичане и французы относились друг к другу лучше, чем можно было ожидать. Как вспоминал один из ветеранов 7-го полка, «мы очень сдружились с французами, особенно с зуавами, которые оказались очень веселыми парнями». Языковой барьер никак не служил помехой дружеской беседе. То здесь, то там можно было наблюдать, как группа французов, с неимоверной скоростью выстреливая слова, пытается что-то объяснить английским солдатам; при этом те, в свою очередь, отвечают не менее оживленно. Не важно, что ни одна из сторон не понимает, что говорит другая.
Случались, конечно, и трения. Так, первые партии прибывающих английских войск очень злились на своих французских союзников за то, что те, прибыв в Галлиполи первыми, заняли лучшую часть города с ее конторами, магазинами и ресторанами. В свою очередь, французов раздражала наивная манера англичан постоянно переплачивать местному населению при покупках. Каждый был согласен с тем, что «турки грязный, ленивый и неблагодарный народ», а «греки еще хуже», поскольку являются «самыми большими обманщиками». И все же из-за англичан цены на рынках сразу подскочили, поскольку те платили слишком щедро, подчас не торгуясь отдавали за еду, напитки, лошадей и т. д. столько, сколько с них запрашивали местные жители. Вино, которое еще несколько дней назад стоило 4 или 5 пенсов за бутылку, теперь стоило 2 шиллинга, голландские сыры продавались за 8 шиллингов, ветчина стоила 1 фунт стерлингов, дрянное местное пиво выдавалось за английский эль, и за него запрашивали полтора шиллинга за бутылку. Вскоре французы потеряли терпение и стали устанавливать твердые тарифы на отдельные виды товаров. Кроме того, они стали своего рода посредниками в покупках англичан: например, если английский офицер покупал лошадь, француз вынуждал торговца-грека продать ее по гораздо более низкой цене, чем тот сначала предлагал.
Предметом зависти англичан был гораздо более высокий уровень оснащения французской армии. Вид французских домиков на колесах, санитарных повозок, ящиков с лекарствами и медицинским оборудованием, палаток и досок для строительства бараков, аккуратными рядами сложенных в порту, заставлял английских офицеров безнадежно мечтать о том, чтобы французы пришли и завоевали их страну. Ведь британской армии приходилось довольствоваться малым, и многим даже в голову не пришло бы, как много существует полезных для войны вещей. Единственное, в чем англичане не уступали французам, – великолепные винтовки Минье, которыми была вооружена почти вся английская армия, за исключением 4-й дивизии[3].
Отношение англичан к войне напоминало энтузиазм неопытных новичков. Было похоже, что многие рассматривали войну на Востоке как некую разновидность кровавого спорта. Как отмечал командир 1-й французской дивизии, английская армия как будто вернулась на сто лет назад. Английские офицеры были перегружены багажом[4]. Они везли с собой костюмы, слуг, некоторые приезжали с женами. Многие солдаты тоже везли с собой женщин: статистика говорит, что в среднем на 100 мужчин приходилось 6 женщин. Предполагалось, что эти женщины в дальнейшем станут работать в солдатских столовых и госпиталях, однако ни по подготовке, ни по дисциплине они не могли сравниться с наемными работницами, выполнявшими эти обязанности во французской армии.
Огромную пропасть в отношении французов и англичан к своей армии проиллюстрировал случай с прибытием в начале мая в Галлиполи командира 3-й французской дивизии. Это был кузен императора Наполеона III по прозвищу Плон-Плон. Высокий, тучный и шумный, с прической, копировавшей прическу великого Бонапарта, постоянно бряцающий саблей, в наряде, обильно украшенном золотыми галунами и перьями, он походил скорее на актера, чем на солдата. И все же, когда он впервые ступил на причал, его приветствовал почетный караул и салют пушек пяти французских боевых кораблей, стоявших на рейде.
Лорд Раглан прибыл в город несколькими днями раньше. Как обычно, он был одет в длинный синий сюртук. Раглана никто не встречал. Его сопровождала госпожа Эсткорт, супруга генерал-адъютанта, а также четыре помощника, все его племянники. Генерал напоминал туриста, сошедшего на восточный берег в окружении нескольких молодых друзей.
Еще через неделю прибыл герцог Кембриджский, невозмутимый джентльмен в твидовом пиджаке.
II
Вечером того же дня, когда прибыл в Галлиполи, лорд Раглан отправился морем через Босфор в Константинополь (Стамбул).
Как заметил один из его офицеров, вид города с моря «поражал изысканной красотой». Поросшие кипарисами склоны, минареты, куполообразные крыши мечетей, поблескивающие в лучах солнца, сад дворца султана, окруженный морем цветов и экзотических растений, спускающихся к самой кромке воды и, как казалось, поднимающихся прямо в голубое небо. Аисты, молчаливо и грациозно парящие в небе среди мачт кораблей. Дельфины, с шумным плеском выныривающие из воды; хрупкие суденышки, украшенные причудливой резьбой, беспорядочно, но грациозно передвигавшиеся в разные стороны. Глядя на эти суда сверху вниз, офицеры с удовольствием обнаружили, что лежавшие на матрасах на палубах женщины не столь тщательно скрывали от чужих глаз свои прелести, как это было в Галлиполи. Турчанки постарше курили; те, что помоложе, ели сладости или потягивали лимонад и, улыбаясь и мигая крашенными хной веками, смотрелись в маленькие зеркальца или поглаживали белые шелковые одежды тонкими пальчиками с ногтями, покрытыми красным лаком.
Однако сам город, как с сожалением написал в своих воспоминаниях Хью Эннсли, офицер шотландской гвардии, всех разочаровал. По узким грязным улицам невозможно было ходить, не уставившись глазами в дорогу. Иначе каждый рисковал упасть, споткнувшись об один из разбросанных повсюду камней.
Носильщики с огромными тюками на головах, раскидывая во все стороны острые осколки камней, прижимали людей к стенам. Если вы не наступили на мертвую собаку, то обязательно наступите на мертвую крысу. «Вряд ли вы где-нибудь еще встречались с подобным зловонием», – заметил капитан Клиффорд. «Редко встретишь симпатичную турчанку», – жаловался другой офицер. Турецкие женщины оставляли открытыми для мужских взглядов только лодыжки, которые не радовали изяществом форм. Солдаты вскоре обнаружили в узких улочках грязными подворотнями множество сомнительных кофеен и борделей, где вино и женщины стоили очень дешево и где молодые армянки «проделывали невероятные вещи». За шесть пенсов там можно было напиться, а за шиллинг – приобрести сифилис. Врач 55-го полка докладывал, что венерические заболевания стали его основной проблемой. А ведь эта часть считалась одной из наиболее дисциплинированных в армии.
По словам одного из адъютантов лорда Раглана, другим бичом английских войск стало пьянство, приобретшее ужасающие масштабы. Согласно докладу полковника Стерлинга, в одну из ночей было задержано около 2400 пьяных английских солдат. «Армия спивается, – горько заметил он, – нам не к чему придраться в поведении наших людей, когда они трезвы. Когда же они напиваются, устраивают избиения турок. Нам пришлось высечь одного из солдат для примера остальным».
Лорд Раглан решил, что чем скорее он поведет армию на север, тем будет лучше. Штаб английской армии располагался на улице Скутари в небольшом деревянном домике, выкрашенном в красный цвет. В маленьком дворике было тесно, там располагались лошади многочисленных штабистов и посетителей. Здесь же гнездились воробьи и ласточки. Командующий дни и ночи проводил за работой в кабинете, через все одиннадцать окон которого было видно море, кучи ила и мусора на берегу. Там среди мертвых птиц и гниющих отбросов бродили стаи собак. Недалеко от здания находился лесистый холм, на котором располагалось кладбище с белеющими посреди зелени надгробиями. Мимо фонтана медленно проходили водоносы, а также группы турок, армян и греков, попыхивающих трубками и о чем-то монотонно беседующих между собой.
За зданием располагался лагерь охраны, затем – турецкие бараки, в которых впоследствии находился знаменитый военный госпиталь. Еще далее, за бараками, был разбит лагерь легкой дивизии. По всей территории, занятой англичанами, бродили, позвякивая кожаными кошельками, евреи-менялы. Они выкрикивали на ломаном английском: «Джонни, менять деньги! Джонни, менять деньги!» Здесь же были и греки из расположенных неподалеку грязных дощатых хижин. Торговцы лошадьми пытались выгодно сбыть своих костлявых кляч, которых, для того чтобы придать им свежий упитанный вид, надували с помощью соломинки. Мальчишки торговали сладостями, лимонадом, шербетом и сигарами. Некоторые пытались торговать своими сестрами. Вся эта снующая взад и вперед, галдящая, обменивающаяся подзатыльниками и пинками толпа пыталась заработать.
Так прошел май. Пришла жара. Лорд Раглан, по словам весельчака-грубияна капитана Найджела Кингскота, «слегка осунулся». Он работал за десятерых, и климат очень изматывал его. Своей любимой старшей дочери Шарлотте, или Мопсику, как он ее называл, он писал:
«В моем доме невыносимо жарко. Здание построено из дерева, и в каждой комнате бесчисленное количество окон. К тому же то ли ветром, то ли течением сюда несет грязь и вонь со всего Константинополя. Запах стоит настолько ужасный, что последние десять дней я предпочитаю не появляться в своем кабинете и работать в спальне».
Необычная для этого человека депрессия была вызвана не столько жарой и расстройством желудка, от которых страдала почти вся армия, сколько озабоченностью за судьбу солдат и недовольством французским командованием.