Диана Сеттерфилд
Пока течет река

Он не сразу расслышал, что кто-то зовет его по имени настойчивым, тревожным шепотом:

– Фред! Фред!

Из окна в первом этаже соседнего коттеджа ему призывно махала женщина. Когда Фред приблизился, она со свечой в руке перегнулась через подоконник; прядь желтых волос выбилась из-под чепца.

– Как она выглядела?

Фред снова начал рассказывать о белой коже и волосах неопределенного цвета, но женщина покачала головой:

– Я о том, на кого она похожа? Есть какое-то сходство с тем мужчиной?

– Да как тут поймешь? В его теперешнем виде сходства не найдешь ни с кем на свете.

– А волосы у него такие же вялые, мышиного цвета?

– Нет, они черные и жесткие.

– А! – Женщина многозначительно кивнула и выдержала драматическую паузу, глядя на Фреда. – И она тебе никого не напомнила?

– Занятно, что вы об этом спросили… Вообще-то, было такое чувство, словно она кого-то мне напоминает, но я не могу понять кого.

– Может, это?.. – Она знаком подозвала его ближе и на ухо прошептала имя.

Когда Фред шагнул назад, его глаза были широко раскрыты, а челюсть отвисла.

– Ох! – только и выговорил он.

Женщина смотрела на него многозначительно:

– Ей сейчас было бы года четыре, верно?

– Да, но…

– Покамест держи язык за зубами, – сказала она. – Я каждый день хожу туда на работу. Утром я сама им сообщу.

После этого Фреда подзывали другие соседи и задавали вопросы. Как могли мужчина, девочка и фотографическая камера уместиться в лодке настолько маленькой, что она проскочила в щель Чертовой плотины? Фред пояснил, что камеры там не было. Тогда с чего они взяли, что этот тип – фотограф, если при нем не было камеры? Догадались по находкам в его карманах. И что же они там нашли?

Фред уступал их натиску и снова рассказывал всю историю – во второй раз он добавил кое-какие детали, а в третий раз уже предугадывал вопросы до их появления, и точно так же в четвертый. Он выбросил из головы мысль, заложенную туда женщиной с желтыми волосами. Наконец, по истечении часа, продрогший до костей Фред отправился к себе на конюшню.

Там он еще раз, вполголоса, повторил свой рассказ для лошадей. Те открыли глаза, безучастно выслушали начало истории, но уже к ее середине вновь начали сонно клевать мордами, а поближе к финалу заснул и сам рассказчик…

На задворках дома его кузины стоял сарай, почти скрытый разросшимися кустами. На траве за сараем валялась груда тряпья со шляпой на верхушке. И вот эта груда зашевелилась, постепенно обретая вид мужчины – грязного и заросшего до безобразия, – который кое-как поднялся на ноги. Он постоял, прислушиваясь, дабы убедиться в уходе Фредерика Хэвинса, а затем двинулся и сам. В сторону реки.

Оуэн Олбрайт не ощущал холода, идя вдоль реки вниз по течению к своему уютному особняку, который он приобрел в Келмскотте по возвращении из весьма прибыльных заморских странствий. Обычно его вечерняя прогулка от «Лебедя» до дому была временем сожалений – он сожалел об утраченном здоровье (свидетельством чему были адские боли в суставах), сожалел о своих алкогольных излишествах, сожалел, что лучшая часть его жизни миновала и впереди были только физические муки и постепенное угасание вплоть до гробовой доски. Но сегодня, после того как он стал свидетелем чуда, ему начали видеться чудеса повсюду: темное ночное небо, которое до того тысячу раз игнорировали его старческие глаза, сейчас раскинулось над ним во всем своем бескрайнем, вечном и таинственном величии. Он остановился и посмотрел вверх, восхищаясь увиденным. А внизу речные волны плескались о берег с каким-то серебристо-стеклянным звуком, и этот звук отдавался эхом в тех уголках его души, о существовании которых он доселе даже не подозревал. Он опустил голову, чтобы взглянуть на воду. Впервые за все время, прожитое на берегу реки, он заметил – по-настоящему заметил, – что под безлунным небом она излучала свой собственный, переливчатый свет. Свет, который также был тьмой. Или тьму, также бывшую светом.

В те минуты сразу несколько мыслей пришло ему в голову – вроде ничего нового, все это он знал давно, но как-то успел подзабыть за ежедневной рутиной. Мысль об отце, по которому он тосковал, хотя тот умер шестьдесят лет назад, когда Оуэн был еще мальчишкой. Мысль о своем всегдашнем везении, которому он был стольким обязан в этой жизни. Мысль о доброй и любящей женщине, которая ждала его дома в постели. Вдобавок ко всему его колени сейчас болели менее обычного, а грудь дышала свободнее, что напомнило ему о том, каково это быть молодым.

Дома он сразу – еще не сняв верхнюю одежду – растормошил спавшую миссис Коннор.

– Даже не думай о том, о чем ты сейчас думаешь, – проворчала она спросонок. – И не запускай сюда холод.

– Послушай! – сказал он – Ты только послушай!

И залпом выложил всю историю о незнакомце и девочке, мертвой и живой одновременно.

– Сколько ты нынче выпил? – строго спросила миссис Коннор.

– Разве что самую малость.

И он повторил историю от начала до конца, потому что она явно не уловила самое главное.

Она села в постели, чтобы лучше его рассмотреть. Да, это был он – мужчина, на которого она работала последние тридцать лет и с которым спала последние двадцать девять, – и он стоял здесь, все еще одетый, извергая из себя потоки слов. Она не понимала, что к чему. А он, даже завершив свою речь, остался стоять столбом.

Она выбралась из постели, чтобы помочь ему с раздеванием. Оуэну не впервой было набираться до такой степени, что непослушные пальцы не могли совладать с застежками. Однако сейчас он не пошатывался и не хватался за нее для равновесия, а при расстегивании ширинки миссис Коннор обнаружила бодрое напряжение того типа, какого вряд ли дождешься от пьяного в стельку мужчины.

– Ну и ну! – произнесла она с шутливым упреком, а он обнял ее и поцеловал так, как они не целовались с первых лет сожительства.

Последовало несколько минут постельной возни, а когда с этим было покончено, Оуэн Олбрайт, вместо того чтобы отвернуться и заснуть, как бывало обычно, не разжал объятия и поцеловал ее волосы.

– Будьте моей женой, миссис Коннор.

Она рассмеялась:

– Да что это на вас нашло, мистер Олбрайт?

Он поцеловал ее в щеку, и она почувствовала улыбку в этом поцелуе.

Она уже дремала, когда Оуэн заговорил вновь:

– Я видел это своими собственными глазами. Я стоял рядом и держал свечу. Она была мертва. А потом она ожила!

Она принюхалась к его дыханию. Он не был пьян. Безумен – возможно.

Вскоре они уснули.

Джонатан не раздевался ко сну и ждал, когда в «Лебеде» все затихнет. Затем покинул свою комнату на втором этаже и спустился во двор по наружной лестнице. Он был без теплой одежды, но это его не заботило. Он согревался историей, которую хранил в своем сердце. Выбранное им направление было противоположно тому, куда ранее удалился Оуэн Олбрайт: он пошел вдоль реки против течения. Голова его была переполнена мыслями, и он шагал быстро, торопясь выложить их человеку, который безусловно захочет узнать все подробности случившегося этой ночью.

Достигнув дома пастора в Баскоте, он громко постучал в дверь. Не дождавшись ответа, постучал вновь и вновь, а потом замолотил уже без остановки, невзирая на столь поздний час.

Дверь отворилась.

– Где преподобный? – крикнул Джонатан. – Мне срочно нужно с ним поговорить!

– Но, Джонатан, – ответила открывшая дверь фигура в ночной рубашке и колпаке, протирая глаза, – я уже перед тобой.

И, стянув с головы колпак, священник обнажил растрепанную копну седеющих волос.

– Ох, теперь я вас узнал.

– Кто-то умирает, Джонатан? Неужели твой отец? Ты хочешь, чтобы я отправился к нему сию минуту?

– Нет!

И Джонатан, спеша объяснить, что причина его появления здесь была прямо противоположной смерти, запутался в словах, так что священник понял только одно: никто не умер.

– Нельзя поднимать людей с постели без веских причин, Джонатан, – прервал он его речь. – И это неподходящая ночь для прогулок – уж очень холодно. Тебе самому давно пора быть в постели. Иди домой и ложись спать.

– Но, преподобный, это все та же древняя история! Она повторяется снова! Как было с Иисусом!

Пастор заметил, что лицо мальчика побелело от холода. Его раскосые глаза слезились, оставляя ледяные дорожки на плоских щеках. При всем том он сиял от счастья видеть священника, тогда как его язык, с трудом помещавшийся во рту и нередко вызывавший речевые затруднения, свесился на нижнюю губу. Это зрелище напомнило пастору, что Джонатан, при всех его добрых качествах, не в состоянии позаботиться о себе. Поэтому он распахнул дверь и пригласил мальчика войти.

На кухне пастор подогрел молоко и подал его гостю вместе с куском хлеба. Джонатан ел и пил – никакие чудеса не могли нарушить его аппетит, – заново выкладывая свою историю. О девочке, умершей и возвратившейся к жизни.

Священник внимательно слушал. Он задал несколько вопросов:

– Когда ты принял решение отправиться ко мне, ты уже лежал в постели и успел перед тем немного вздремнуть?.. Нет?.. А может, это твой отец или мистер Олбрайт рассказывал историю об этом ребенке нынче вечером?

Убедившись, что информация о событии – невообразимом и невозможном, судя по описанию Джонатана, – основана на чем-то в действительности случившемся, а не на его сновидении или вымыслах трактирных сказителей, пастор кивнул:

– Это значит, что на самом деле девочка не была мертвой. Вы все ошиблись, подумав так вначале.

Джонатан яростно замотал головой:

– Я подхватил ее, когда она падала. Я держал ее на руках. Я дотронулся до ее глаза.

Эти слова он сопровождал жестами, изображающими подхват чего-то тяжелого, объятие и осторожное прикосновение пальцем.

– Человек может казаться мертвым после какого-нибудь несчастного случая. Это возможно. Он выглядит мертвым, но в действительности он… просто спит мертвым сном.

– Как Белоснежка? Я ведь ее поцеловал. Может, это ее пробудило?

– Джонатан, это всего лишь сказка.

Джонатан поразмыслил:

– Тогда, как Иисус.

Священник сердито скривился, но не успел подобрать слов для ответа.

– Она была мертвой, – продолжил Джонатан. – Так посчитала Рита.

А вот это стало для пастора неожиданностью. Рита заслуживала доверия более всех известных ему людей.

Джонатан собрал со стола хлебные крошки и отправил их в рот.

Священник поднялся. Все оказалось намного сложнее, чем он мог предположить.

– Уже поздно, и на улице холод. Проведешь остаток ночи здесь, хорошо? Вот тебе одеяло, устраивайся в том кресле. Ты совершенно измотан.

Однако Джонатан не унимался:

– Я ведь прав, преподобный? Это похоже на воскрешение Иисуса?

А пастор уже думал о своей постели, возможно еще сохранившей остатки тепла на примятом пасторским телом матрасе. Он рассеянно кивнул:

– В том виде, как ты это изложил, – пожалуй. Определенное сходство есть. Но не стоит ломать над этим голову сейчас.

Джонатан ухмыльнулся:

– И это я первым сообщил вам новость.

– Я этого не забуду. Ты был первым, от кого я это услышал.

Джонатан с довольным видом откинулся на спинку стула, и его глаза начали слипаться.

Священник устало поднялся по лестнице на второй этаж, в свою спальню. В летние месяцы он бывал совсем другим человеком, бодрым и оживленным, да и выглядел лет на десять моложе своего настоящего возраста; но под темным осенним небом силы его покидали, и уже к декабрю он начинал испытывать хроническую усталость. Ложась в постель, он сразу проваливался в тусклые глубины сна, а по пробуждении не чувствовал себя отдохнувшим.

Он не имел объяснения событиям этой ночи в «Лебеде», но уже понял, что там произошло нечто очень странное. И он решил отправиться туда следующим утром. С этой мыслью он забрался в постель, подумав, что в июне в это время уже светало бы. А ныне впереди были еще долгие часы зимней тьмы.

– Господи, ниспошли здравие той девочке, если только она существует, – помолился священник. – А мне поскорее ниспошли весну.

Засим он погрузился в сон.

Кутаясь в драное пальтецо, словно оно и впрямь могло защитить его от непогоды, бродяга шел по тропе к реке. В услышанной ненароком истории он почуял запах денег – и уже знал, кто будет готов раскошелиться. Тропа была узкой и малохоженой: из земли выступали камни, о которые вполне мог запнуться даже абсолютно трезвый человек, а на ровных участках попадалась скользкая глина. Поминутно спотыкаясь и поскальзываясь, он размахивал руками в поисках равновесия и каким-то чудом всякий раз его находил. Уж не духи ли тьмы поддерживали его под замерзшие руки? Эта мысль показалась бродяге настолько потешной, что он сдавленно хохотнул. Проковылял еще немного, утомился и начал испытывать жажду. Во рту было гадко, – казалось, вместо языка там болтается трупик мыши, издохшей дня три назад. Он сделал остановку, достал из кармана бутыль и, промочив горло, поковылял дальше.

Достигнув реки, он продолжил путь по берегу против течения. Ориентиры терялись во тьме, но едва он подумал, что пора бы уже поравняться с Сивушным островом, как перед ним возник знакомый спуск к воде.

Название этот остров получил недавно. Раньше его называли просто Островом, и этого вполне хватало, благо никто его не посещал, да и смотреть там было не на что. Но когда в Рэдкоте появились новые люди – сначала мистер Воган, а затем и его молодая жена, – одной из перемен, внесенных ими в жизнь округи, стало строительство на этом клочке земли завода, производящего спиртные напитки и серную кислоту. Отсюда и пошло название. Многие акры земли, принадлежавшей мистеру Вогану, были засажены сахарной свеклой, а специально построенная узкоколейка облегчила перевозку свеклы на остров и вывоз оттуда готового бренди. И для всего этого нужно было много рабочих рук. Но что было, то сплыло. По какой-то причине производство остановилось. То ли бренди оказался дрянноват, то ли прибыль маловата, то ли мистер Воган охладел к этому бизнесу… Однако название за островом сохранилось. Заводские корпуса еще стояли на прежнем месте, но все оборудование бездействовало. Узкоколейка подходила к самому краю берега, но мост на остров был разобран, так что ящики призрачного бренди, покидая по рельсам завод-призрак, не могли бы рассчитывать на иной пункт назначения, кроме речного дна…

Бродяга замешкался, не зная, как быть дальше. Изначально он думал просто подойти к воде и криком обратить на себя внимание, но теперь осознал никчемность этой затеи. И тут – представьте, какая удача! – он заметил причаленную к берегу маленькую гребную лодку, с какой могла управиться и женщина. Кто бы ни оставил ее здесь, лодка оказалась как нельзя кстати. Бродяга порадовался своей удаче – этой ночью небеса ему явно благоволили.

Он залез в лодку, и та опасно закачалась под его весом, но он был слишком пьян, чтобы паниковать, и слишком долго прожил на реке, чтобы так просто взять и перевернуться. Он сел на скамью, и старые навыки сами собой задали работу веслам, пока нос лодки не уткнулся в берег острова. Пусть и не в причал, но это были уже мелочи. Он шагнул через борт, намочив ноги до колен, поднялся по склону и зашагал далее к своей цели. В центре острова маячило трехэтажное главное здание завода. Восточнее находился сернокислотный цех, а за ним – складские строения. Бродяга двигался как можно тише, но все же недостаточно тихо – когда он зацепился ногой за что-то и чуть не упал, из ниоткуда возникла рука и, схватив его сзади за шею, удержала от падения. При этом пальцы сдавили шею очень болезненно.

– Это же я, – просипел бродяга. – Я один!

Хватка ослабла. Более не было сказано ни слова, и бродяга последовал за безмолвным человеком, в темноте ориентируясь по звуку его шагов. Так они добрались до здания склада.

Просторное помещение не имело окон, и воздух внутри был насыщен множеством ароматов. Дрожжи, разные фрукты, приторная сладость с горчинкой – эта смесь была такой густой, что ее приходилось не столько вдыхать, сколько заглатывать порцию за порцией. В свете жаровни виднелись бутылки, медные чаны и бочки, нагроможденные как попало. Жалкое подобие современного цеха, когда-то работавшего на острове, хотя именно оттуда были похищены все детали этого перегонного аппарата, да и цель была той же: производство спиртных напитков.

Человек держался здесь по-хозяйски. Он, в отличие от пришельца, не глазел по сторонам, а сразу опустился на стул, и силуэт его щуплой фигуры четко обозначился на фоне оранжевого огня жаровни. Не поворачивая головы к бродяге, он занялся повторным раскуриванием погасшей трубки под полями низко надвинутой на лоб шляпы. Только сделав первую затяжку и разбавив ароматы помещения вонью дешевого табака, он подал голос:

– Кто видел, как ты сюда добирался?

– Никто.

Молчание.

– На берегу ни души. Слишком холодно, – пояснил бродяга.

Хозяин кивнул:

– Выкладывай.

– Девчонка, – сказал бродяга. – В рэдкотском «Лебеде».

– И что с ней такого?

– Кто-то вытащил ее из реки этой ночью. Говорят, вытащил уже мертвой.

Снова пауза.

– Ну и что?

– Она жива.

Только сейчас лицо хозяина повернулось в его сторону, однако черты не стали лучше различимыми.

– Так мертва или жива? Одно исключает другое.

– Она была мертва. А теперь она жива.

Хозяин медленно покачал головой и произнес безразличным тоном:

– Ты это увидел во сне. Или вообразил с перепою.

– Это не мои слова. Я только передаю то, что рассказывают другие. Ее достали мертвой из реки, а теперь она живехонька. Сейчас она в «Лебеде».

Хозяин уставился в пламя жаровни. Бродяга подождал ответа, но через минуту понял, что его не будет.

– Мне бы хоть самую малость… За мои старания. В такую холодную ночь.

Хозяин хмыкнул. Затем поднялся, отбросив на стену длинную тень, протянул руку куда-то во тьму, выудил оттуда небольшую, заткнутую пробкой флягу и протянул ее пришельцу. Тот спрятал флягу в карман, на прощание дотронулся до края своей шляпы и был таков.

В зимнем зале «Лебедя» приблудный кот спал, свернувшись калачиком у стенки очага, которая еще не совсем остыла. Его веки нервно подергивались: кот видел свои кошачьи сны, которые, наверно, могли бы удивить и озадачить нас куда сильнее, чем любые сновидения, порождаемые человеческим разумом. Но вот его ухо насторожилось, и сна как не бывало. Послышался звук – очень слабый, всего-то шорох травы под ногами, – и в следующий миг кот был уже на всех четырех лапах. Он быстро пересек комнату и бесшумно запрыгнул на подоконник. Звериное зрение без труда проникло сквозь ночной мрак.

Невысокая худая фигура в низко надвинутой шляпе, крадучись, вышла из-за угла трактира, миновала окно и остановилась перед дверью. Раздался легкий скрип, когда человек надавил на дверную ручку. Замок был заперт. Другие дома в округе могли оставаться незапертыми на ночь, но только не трактир с его многочисленными соблазнами, разлитыми по бутылкам и бочкам. Тогда ночной визитер вернулся к окну. Не подозревая, что за ним следят, ощупал оконную раму. И здесь незадача. Марго так просто не проведешь. Ее практичный ум никогда не упускал из виду такие детали, как проверка запоров на всех дверях каждый вечер после закрытия, обновление оконной замазки в конце летнего сезона, покраска рам, дабы предохранить их от гниения, и замена треснувших стекол. Облачко пара появилось из-под полей шляпы вместе с досадливым выдохом. Человек застыл в задумчивости. Но ненадолго. В такую погоду долго на месте не постоишь. Он развернулся и пошел прочь, быстро и уверенно. Даже в темноте он точно знал, куда поставить ногу, избегая колдобин и булыжников. Так он добрался до моста, пересек его, а на другой стороне реки сразу свернул с дороги в лес.

Еще долгое время после того, как незваный гость удалился, кот отслеживал звуки его перемещения. Вот ветка скребнула по рукаву шерстяной куртки, вот каблуки звонко прошлись по окаменевшей от холода земле, вот запищали потревоженные лесные обитатели… и вот наконец все стихло.

Кот мягко спрыгнул на пол, вернулся к очагу, вновь прижался к его теплой стенке и сладко задремал.

Итак, после невероятных событий, первой изумленной реакции и первых попыток осмыслить случившееся люди разошлись из «Лебедя» в разные стороны, и очень скоро эта история была впервые рассказана. Позднее, когда ночь была еще в силе, а участники тех событий наконец-то заснули, история на свой лад отложилась в сознании всех – свидетелей, рассказчиков и слушателей. Из них в этот поздний час не спала только девочка, вокруг которой, собственно, все и закрутилось. Она легкими вдохами-выдохами провожала уходящие секунды, смотрела в темноту и прислушивалась к близкому шуму реки.