Беттельхейм Бруно
О пользе волшебства. Смысл и значение волшебных сказок

Как важно «овнешнять»

ФАНТАСТИЧЕСКИЕ ПЕРСОНАЖИ И СОБЫТИЯ

В сознании маленького ребенка существует целая коллекция впечатлений. Она быстро пополняется, при этом впечатления плохо сочетаются между собой и лишь частично выстраиваются в единую цепь. Некоторые из них адекватно отражают различные грани бытия. Однако тех, что полностью обусловлены фантазией, гораздо больше. Фантазия заполняет громадные разрывы в суждении ребенка, порождаемые незрелостью мышления и нехваткой соответствующей информации. Другие искажения возникают в результате внутренних импульсов, приводящих к ложной интерпретации впечатлений.

Нормальный ребенок начинает фантазировать, опираясь на более или менее адекватно воспринятый сегмент реальности. Реальность эта может пробудить у него столь сильные нужды или тревоги, что он окажется полностью захвачен ими. В голове у него зачастую такая неразбериха, что он вообще не в состоянии разобраться, что к чему. Но какой-то порядок ему необходим, чтобы он смог вернуться к реальности, чувствуя, что не ослабел, не потерпел поражение, но набрался сил во время своего путешествия по мирам фантазии.

Сказка и сознание ребенка делают свою работу одновременно: сказка помогает ребенку увидеть, как из фантазий воображения рождается ясность. Обыкновенно эти сказочные истории, подобно детским фантазиям, начинаются во вполне реалистическом духе: мать посылает дочку навестить бабушку («Красная Шапочка»), бедняки не могут прокормить своих детей («Гензель и Гретель»), рыбак вытаскивает из моря пустую сеть («Рыбак и джинн»). Иными словами, сказка начинается со вполне достоверной, но проблемной ситуации.

Ребенок ежедневно сталкивается с проблемами, вызывающими у него немалые затруднения. Его учат (в том числе и в школе) понимать, как и почему они возникают, подталкивают к поиску решений. Но поскольку рациональная составляющая его сознания пока что плохо контролирует бессознательное, натиск эмоций и неразрешенных конфликтов приводит к тому, что воображение уносит его на своих крыльях. Едва возникшая способность ребенка рассуждать оказывается подавлена тревогами, надеждами, страхами, желаниями, порывами любви и ненависти, и эти переживания вплетаются во все, о чем только ни начинает думать ребенок.

В свою очередь, в начале волшебной сказки может содержаться описание психологического состояния ребенка (например, он сравнивает себя с братьями и сестрами и у него возникает ощущение отверженности, как у Золушки). Зато его физическая реальность (назовем это так) в начале сказки не фигурирует никогда. Никому из детей не приходится сидеть в углу за печкой, как Золушке, никого не бросают в лесу, как Гензеля и Гретель. Физическое сходство слишком напугало бы ребенка, удар пришелся бы чересчур близко, а между тем одной из целей сказки является утешение.

Дитя, знакомое со сказками, понимает, что они говорят с ним на языке символов, а не повседневности. С самого начала, всем своим сюжетом и концовкой сказка транслирует ту идею, что речь идет не о реальных лицах, местах или событиях. Что до самого ребенка, подлинные события приобретают для него смысл благодаря тому символическому значению, которое он присваивает им (или обнаруживает в них).

Зачины вроде «Давным-давно», «В некотором царстве, в некотором государстве», «Тысячу лет назад, а может, и больше», «В стародавние времена, когда звери умели говорить по-человечьи», «В давние годы в старом замке посреди дремучего леса» подразумевают: то, что будет дальше, не имеет прямого отношения к нашему «здесь и теперь». Эта умышленная неопределенность в начале сказки символизирует наше расставание с реальным миром, с повседневной действительностью. Старые замки, темные пещеры, запертые комнаты, куда запрещено заглядывать, непроходимые леса – все это наводит на мысль, что нечто, обычно сокрытое, выйдет на свет божий. «Давным-давно», в свою очередь, подразумевает, что события, с которыми нам предстоит знакомство, относятся к самой глубокой древности.

Трудно вообразить лучшее начало для сборника братьев Гримм, нежели зачин самой первой его сказки «Королевич-лягушка»: «Давным-давно, еще в те времена, когда обещания исполнялись, а желания сбывались, жил на свете старый король. Все дочки у него были красавицы, а уж младшая была до того хороша, что даже солнце, которое столько видело на своем веку, и то заглядывалось на ее личико»^[34]. Тем самым происходящее оказывается отнесено к особому сказочному времени – глубокой древности, когда человек верил, что его желание способно если не двигать горы, то менять его собственную судьбу; когда мир виделся ему одушевленным, и потому он считал, что солнце замечает людей и откликается на происходящее с ними. Девочка красива неземной красотой, желания исполняются, солнце умеет удивляться – все это наводит на мысль об абсолютной уникальности события. Эта система координат локализует сюжет не во времени и пространстве «внешней» реальности – она связывает его с состоянием сознания, присущим тому, чей дух молод. Будучи связана с ним, сказка передает это состояние лучше, чем любое другое литературное произведение.

Дальнейшие события свидетельствуют о том, что нормальная логика и причинно-следственные связи оказываются на какое-то время приостановлены, что характерно для процессов, происходящих в нашем бессознательном, где находит себе место самое древнее, необычное и удивительное. Содержание бессознательного обладает двумя особенностями: оно глубже всего сокрыто от нас и в то же время мы знаем его как свои пять пальцев; непонятное нам, оно вызывает глубочайший интерес; оно порождает самую мучительную тревогу и величайшую надежду. Оно не привязано к конкретному времени, или месту, или последовательности событий, как их определяет наше рациональное начало. Бессознательное переносит нас в самое далекое наше прошлое, причем мы сами того не понимаем. Странные, самые давние, самые далекие и вместе с тем самые знакомые места, о которых говорится в сказке, исподволь побуждают нас совершить путешествие в глубины нашего сознания, в царство неосознанного, в область бессознательного.

Читая сказку, начавшуюся самым простым и обыденным образом, мы погружаемся в фантастические события. Она (как и наивное сознание ребенка, и сновидение) может завести в самые глухие дебри, но не бывает так, чтобы повествование кончилось ничем. Да, сказка уводит ребенка в странствие по чудесному миру, но в конце возвращает его к реальности и при этом утешает и поддерживает его. Таким образом она учит ребенка тому, в чем он более всего нуждается на этом этапе своего развития: отдавшись фантазии, он не причинит себе ущерба. (Нельзя лишь дать ей завладеть тобой навсегда.) Реальная жизнь, к которой возвращается герой в финале, – это жизнь, где есть место счастью, но не волшебству.

Проснувшись, мы чувствуем себя отдохнувшими и можем куда лучше справиться с задачами, которые ставит перед нами реальность. Так и сказочный герой в финале возвращается в реальный мир, научившись гораздо лучше разрешать житейские трудности. Недавние исследования процессов сна показали, что у человека, лишенного сновидений, ухудшается способность справляться с задачами реальности, даже если он имеет возможность спать. Он испытывает эмоциональное возбуждение, поскольку не может проработать во сне проблемы, которые беспокоят его на подсознательном уровне^[35]. Возможно, когда-нибудь мы сумеем экспериментально продемонстрировать тот же факт в приложении к сказкам: детям, лишенным того, что могут предложить сказки, куда труднее, потому что сказочные истории помогают ребенку проработать в фантазии бессознательные процессы и связанное с ними напряжение.

Сновидения нормальных взрослых с развитым умом гораздо сложнее детских, скрытое содержание в них искусно замаскировано. Если бы дети видели такие же сны, они не нуждались бы в сказках столь сильно. С другой стороны, содержание сновидений взрослых оказалось бы куда беднее (и вследствие этого хуже помогало бы им восстанавливать способность справляться с вызовами жизни), не получи они в детстве возможность всесторонне познакомиться со сказками.

Ребенок, гораздо менее защищенный, нежели взрослый, должен быть уверен: да, ему хочется фантазировать, и подчас он не в состоянии вынырнуть из потока фантазий, но это не порок. Рассказывая сказку ребенку, родитель тем самым демонстрирует ему нечто очень важное: он рассматривает внутренний опыт сына или дочери, нашедший свое воплощение благодаря сказкам, ценным, в некотором отношении «реальным», признает его право на существование. Благодаря этому у ребенка возникает ощущение, что его внутренний опыт принят родителем, расценен им как действительно имевший место и важный, а значит, и он сам реален и важен. Такой ребенок с годами начнет чувствовать себя подобно Честертону, писавшему: «Мою первую и последнюю философию, в которую я твердо верю, я усвоил в детской от няни… Крепче всего я верил и верю в волшебные сказки»^[36]. Философия, которую сможет вывести из сказок любой ребенок вслед за Честертоном, состоит в том, что «жизнь не только удовольствие, но и немыслимая привилегия». Эта точка зрения на жизнь весьма отличается от той, которую транслируют нам правдивые истории, однако она позволяет выстоять и не понести ущерб в борьбе с житейскими трудностями.

В книге «Ортодоксия», в главе «Этика эльфов», которую мы процитировали выше, Честертон делает акцент на этике, присущей сказкам: «Есть рыцарский урок “Джека – победителя великанов”: великанов следует убивать просто потому, что они велики. Это мужественный протест против гордыни… “Золушка” учит тому же, что и “Magnificat”: exaltavit humilibus (Господь “вознес смиренных”)^[37]. Великая мораль “Красавицы и Чудовища” – полюби другого прежде, чем он покажется привлекательным… Я говорю о взгляде на мир, который воспитали во мне сказки…»

Утверждая, что сказки в высшей степени разумны, Честертон отзывается о них как о переживаниях, – точнее, как об отражениях переживаний, но не реальности. Именно так и понимает их ребенок.

Нормальные дети старше пяти лет (в этом возрасте сказки приобретают по-настоящему большое значение для них) перестают видеть в этих историях точное описание внешней реальности. Пожелав вообразить себя принцессой, живущей в замке, маленькая девочка с полным увлечением погружается в эти фантазии, но отлично понимает, что она не принцесса, когда мать зовет ее обедать. И хотя рощица в парке временами может превращаться для ребенка в темную чащу, полную сокрытых тайн, он понимает, что она такое на самом деле. Точно так же маленькая девочка знает, что ее кукла – это не ее младенец, сколько бы она ни называла ее дочкой и ни нянчила.

Среди сказок есть и такие, где происходящее сближается с повседневностью благодаря тому, что события начинаются в комнате ребенка или во дворе, а не в хижине бедняка-дровосека на опушке огромного леса; персонажи, в свою очередь, скорее напоминают родителей маленького читателя, нежели умирающих с голоду лесорубов или королей с королевами. Однако эти реалистические элементы присутствуют наряду с исполнением желаний и фантастическими предметами. Такие сказки способны сбить малыша с толку в отношении того, что бывает на самом деле, а что нет. Как бы точно ни соответствовали они внешней реальности, внутреннему миру ребенка они не созвучны, и потому разрыв между его «внутренним» и «внешним» опытом увеличивается. Кроме того, такие сказки отдаляют его от родителей, поскольку в конечном счете у него возникает ощущение, что он, ребенок, и взрослые живут в разных духовных мирах: да, в реальном пространстве они существуют бок о бок, но в эмоциональном плане они пребывают на разных материках, пусть и временно… Между поколениями возникает барьер, что болезненно переживается и родителями, и ребенком.

Если ребенку рассказывают только правдивые истории, во многом идущие вразрез с опытом его внутренней жизни, он может сделать вывод, что многое в ней неприемлемо для отца и матери. Зачастую это приводит к отчуждению ребенка от его внутренней реальности, он чувствует себя опустошенным. В результате, когда, уже подростком, он выходит из-под эмоционального влияния родителей, у него может развиться ненависть к миру, где властвует рациональность. Он полностью погружается в пространство фантазий, словно пытаясь восполнить то, что упустил в детстве. В отдельных случаях по прошествии лет это может стать причиной полного разрыва с реальностью со всеми вытекающими отсюда последствиями, опасными как для него самого, так и для общества. В лучшем случае человек до конца дней своих будет продолжать прятать свое внутреннее «я» и ощущать неудовлетворенность внешним миром, поскольку, будучи отчужден от бессознательных процессов, не может привлечь их для обогащения той составляющей своей жизни, которая связана с реальностью. Соответственно, жизнь не будет ни удовольствием, ни немыслимой привилегией. В ситуации отчуждения, описанной выше, ничто, происходящее в реальности, окажется не способно обеспечить должное удовлетворение бессознательных потребностей. В результате человек постоянно будет испытывать ощущение неполноты жизни.

Когда внутренние процессы не берут власть над ребенком, а взрослые заботятся о нем, удовлетворяя все его важные потребности, то он способен справляться с вызовами жизни в соответствии с возможностями, доступными ему в силу возраста. Да, в такие моменты он способен разрешать возникающие проблемы. Но если мы понаблюдаем за ребятишками на детской площадке, то увидим, насколько эти моменты коротки.

Едва внутренние побуждения ребенка возьмут верх (а это случается очень часто), единственным способом хотя бы в какой-то мере совладать с ними оказывается проявить их. Возникает проблема: как сделать это, не дав чувствам захлестнуть тебя полностью? Разбираться с собственными внешними проявлениями во всем их разнообразии – чрезвычайно трудная задача для ребенка. Если же он останется без помощи, задача окажется и вовсе невыполнимой, едва только «внешнее» смешается для него с «внутренним». Самостоятельно ребенок еще не способен упорядочить и осмыслить свои внутренние процессы. Сказки предлагают ему героев, с помощью которых он может «овнешнить» происходящее в сознании такими способами, которые доступны контролю с его стороны. Они показывают, как можно воплотить разрушительные стремления в одном персонаже, получить желаемое удовлетворение от другого, отождествить себя с третьим, усмотреть идеал в четвертом и так далее, в зависимости от того, что нужно ребенку в данный момент.

Когда все мечтания ребенка находят свое воплощение в образе доброй феи; все его разрушительные стремления – в образе злой колдуньи; все страхи – в образе прожорливого волка; все требования его совести – в образе мудрого человека, на долю которого выпало приключение; весь его гнев и ревность – в образе животного, вырывающего глаза соперникам… тогда-то он наконец начинает разбираться в своих противоречивых стремлениях. И после того как это произойдет, дитя все в меньшей и меньшей степени будет вовлекаться в неодолимый хаос.

Превращения

ФАНТАЗИЯ О ЗЛОЙ МАЧЕХЕ

Всему свое время, в том числе тому или иному опыту, связанному со взрослением. Детство – это период, когда нужно выстроить мост над огромной пропастью, по одну сторону от которой находится внутренняя жизнь, по другую – реальный мир. Человеку, который в детстве оказался лишен возможности фантазировать с опорой на сказки или вытеснил воспоминания об этом, сказочные истории могут казаться бессмысленными, странными, пугающими и полностью недостоверными. У взрослого, не сумевшего удовлетворительным образом интегрировать миры воображения и реальности, сказки вызывают отталкивающее впечатление. Однако взрослый, способный в собственной жизни соединить порядок, связанный с разумом, и нелогичность бессознательного, с пониманием отнесется к тому, каким образом сказки помогают ребенку осуществить подобную интеграцию. И ребенку, и взрослому, который, подобно Сократу, знает, что внутри мудрейшего из нас по-прежнему живет дитя, сказки открывают истины, касающиеся как всего человечества, так и его самого.

В «Красной Шапочке» образ доброй бабушки подвергается неожиданному замещению образом хищного волка, угрожающего погубить девочку. Как нелепо и пугающе выглядит подобная трансформация с объективной точки зрения! Можно подумать, что превращение нагоняет страху, причем совершенно ненужного, и противоречит всему, что может произойти в реальности. Но если исходить из того, как ребенок переживает окружающий мир, есть ли что-нибудь страшнее внезапного превращения его собственной доброй бабушки в того, кто угрожает его чувству самости, унижая его, когда он намочит штанишки? Для ребенка любимая бабуля перестает быть тем человеком, каким была еще минуту назад, – она превращается в чудовище. Добрее бабули нет никого на белом свете, она приносит подарки, она способна понять и простить все и умеет это делать даже лучше мамы. Как может случиться, что она вдруг начинает вести себя совершенно иначе?

Будучи не в состоянии усмотреть какое бы то ни было соответствие между разными проявлениями, ребенок самым непосредственным образом переживает бабулю как два отдельных друг от друга воплощения – любящее и несущее в себе угрозу. Она и в самом деле и бабушка, и волк. Поделив ее (если можно так выразиться), дитя сохраняет образ доброй бабушки. Если она превращается в волка – что ж, это, конечно, страшно. Но ребенку не нужно умалять существующий у него образ бабули и представление о присущей ей доброте. И в любом случае, как гласит история, за появлением волка следует триумфальное возвращение бабули.

Равным образом и мать, хотя чаще всего это заступница и подательница всевозможных благ, может превратиться в жестокую мачеху, если она настолько «зла», что отказывает малышу в том, чего ему хочется.

Подобное разделение человека надвое, имеющее целью сохранить хороший образ (оно используется отнюдь не только в сказках), приходит на ум многим детям в качестве разрешения проблемы отношений, слишком сложной, чтобы справиться с ней или понять, что происходит. Если воспользоваться этим способом, то все противоречия внезапно разрешаются. Так случилось с девочкой, которой не было и пяти лет: она вспомнила этот случай, будучи уже студенткой.

Как-то раз в магазине мама этой девочки внезапно разгневалась на нее. Неужели мама может так с ней поступить? Девочка почувствовала себя буквально уничтоженной. По пути домой мать продолжала бранить дочь и твердить, что та плохая. Девочка подумала (и полностью уверилась в том), что эта вредная женщина только похожа на маму и, хотя она притворяется ею, на самом деле это злой марсианин, самозванец, похитивший мать и принявший ее облик. С того времени у девочки было немало поводов предположить, что этот марсианин утащил маму и занял ее место, чтобы мучить ребенка так, как никогда не стала бы мучить его родная мать.

Так она фантазировала года два, пока, в семилетнем возрасте, не осмелела настолько, чтобы поставить марсианину ловушку. Когда марсианин в очередной раз занял место матери, чтобы заняться своим гнусным делом, девочка задала ему каверзный вопрос, касавшийся того, что произошло между ней и настоящей мамой. К ее изумлению, марсианин знал об этом. Поначалу это вновь убедило девочку в том, что он дьявольски хитер. Но после двух-трех опытов она засомневалась и спросила у матери о том, что произошло между ней (дочерью) и марсианином. Когда стало очевидно, что мать знает о случившемся, фантазия рухнула.

В период, когда девочка в силу требований безопасности нуждалась в том, чтобы мать была хорошей и только хорошей, не злилась и не отвергала ее, она «исправила» реальность, чтобы получить требуемое. Когда ребенок подрос и сделался не столь уязвим, гнев и жесткая критика со стороны матери перестали казаться ему уничтожающими. Когда же целостность личности девочки утвердилась, она смогла расстаться с фантазией о марсианине, обеспечивавшей ее безопасность, и переработать двойственный образ матери в единую картину, проверив, насколько вымысел соответствует реальности.

Всем малышам иногда бывает нужно разделить образ матери или отца на две составляющие – благожелательную и угрожающую, чтобы первая из них обеспечивала ему полную защиту. Но большинство не способно поступить так же осознанно и умно, как та девочка, и самостоятельно разрешить тупиковую ситуацию, когда на месте матери внезапно появляется самозванец, похожий на нее как две капли воды. Сказки, где мы читаем о добрых феях (те приходят в самый неожиданный момент и помогают ребенку найти счастье вопреки проискам этого самозванца или мачехи), дают возможность маленькому читателю уцелеть, несмотря на натиск самозванца. Сказки свидетельствуют, что добрая фея-крестная тайно наблюдает за судьбой ребенка и готова явить свою силу, когда придет нужда. Обращаясь к ребенку, сказка утверждает: «Да, злые волшебницы существуют. Но не забывай, что на свете есть и добрые феи, и они куда могущественнее». Те же самые сказки уверяют, что маленький человечек – слабый, подобно ребенку, – непременно сумеет перехитрить беспощадного великана. Очень вероятно, что именно сказочная история о ребенке, перехитрившем злого духа, помогла девочке набраться храбрости, чтобы испытать марсианина.

Повсеместное распространение подобных фантазий подпитывается тем, что в психоанализе известно под названием «семейный роман» у детей, достигших пубертата. Это фантазии или грезы, причем нормальный взрослеющий ребенок отчасти считает их фантазиями, а отчасти верит в то, что думает. Он сплетает их, отталкиваясь от представления о том, что его родители на самом деле не настоящие, что он происходит от тех, кто занимает высокое положение, и вследствие несчастных обстоятельств принужден жить с людьми, которые утверждают, что являются его отцом и матерью. Эти грезы принимают разные формы. Зачастую только один из родителей представляется ненастоящим, что отражает распространенную в сказках ситуацию, когда у ребенка есть родной отец и мачеха. Дитя надеется, что однажды, случайно или нет, к нему явится настоящий родитель. Тогда оно займет по праву причитающееся ему высокое положение и будет жить долго и счастливо.

Эти фантазии очень помогают ребенку: они дают ему возможность испытать настоящий гнев на притворщика-марсианина или «ненастоящего родителя», не ощутив при этом вины. Обычно они начинают появляться, когда чувство вины уже является чертой психологического облика ребенка. В этом случае, если он испытывает гнев в адрес родителя или, что еще хуже, презрение к нему, ощущение вины рискует стать невыносимым. Поэтому характерное для сказок разделение образа матери на образы доброй (обычно покойной) матери и злой мачехи способно сослужить ребенку хорошую службу. Оно не только выступает в качестве средства сохранить образ идеальной «внутренней» матери в ситуации, когда настоящая мать не идеальна, – оно позволяет разгневаться на эту злую «мачеху», не ставя под сомнение репутацию настоящей матери, поскольку ребенок считает, что это разные люди. Таким образом, волшебная история подсказывает ребенку, как справиться с противоречивыми чувствами, которые в противном случае в период, когда его способность интегрировать противоречивые переживания только-только нарождается, полностью захлестнули бы его. Фантазии о злой мачехе не только оберегают образ доброй матери, они также позволяют уберечься от вины по поводу злобных мыслей и желаний в ее адрес, вины, которая могла бы отравить хорошее отношение к матери.

Итак, повторим: фантазии о злой мачехе помогают сохранить образ доброй матери. В то же время сказка предохраняет ребенка от внутренней опустошенности, которая могла бы возникнуть при мысли о том, что мать плохая. Во многом подобно тому, как в фантазии девочки марсианин исчезал, как только она видела, что мать вновь довольна ею, добрый дух может прийти на помощь в ту минуту, когда злой вершит свое злое дело. Хорошие качества матери преувеличены в образе сказочного спасителя точно так же, как ее дурные качества преувеличены в образе колдуньи. Но ведь именно так ребенок воспринимает мир: либо как райское место, либо как ад, где нет ничего светлого.

Ребенок представляет в виде двух фигур не только кого-то из родителей: когда у него возникает соответствующая эмоциональная потребность, он может «расщепить» на двух человек и самого себя, причем эти двое, как ему хочется верить, не имеют между собой ничего общего. Среди моих знакомых есть дети, которым в течение дня удается ни разу не замочить штанишки, но ночью, в кровати, дело принимает иной оборот. Проснувшись, они с отвращением отправляются в угол и убежденно заявляют: «Кто-то напрудил в мою постель». Ребенок делает это не потому, что знает (как считают родители), что это он замочил простыни, и при этом желает возложить вину на кого-то другого. «Кто-то», сделавший это, является той частью его самого, с которой он больше не дружит: эта составляющая его личности сделалась чужда ему. Настаивать, что именно он намочил постель, означало бы преждевременно навязывать ребенку представление о целостности человеческой личности. Такое навязывание лишь замедлит его развитие. Чтобы у ребенка развилось и надежно закрепилось чувство собственного «я», ему необходимо на время сузить это «я» до той его части, которая желательна ему и которую он полностью одобряет. Когда это поможет ребенку обрести «я», которым он сможет без обиняков гордиться, ему удастся постепенно принять представление о том, что «я» также способно включать в себя составляющие, неоднозначные по своей природе.

Подобно тому как образ родителя в сказке расщепляется на две фигуры – воплощения противоположных чувств любви и отторжения, ребенок «овнешняет» и проецирует на «другого» дурное, пугающее его настолько, что он не в состоянии признать его частью самого себя.

Сказочная литература вполне справляется со сложной природой возникающего время от времени отношения к матери как к злой мачехе, в своей манере сказка советует нам не спешить поддаваться злости и гневу и не заходить в этих чувствах слишком далеко. Ребенок легко раздражается на дорогого ему человека и поддается нетерпению в ситуации, когда приходится ждать; он склонен испытывать злобу и погружаться гневные помыслы, не задумываясь о том, что случится, если они станут явью. Во многих сказках изображаются трагические последствия подобных опрометчивых пожеланий, связанные с тем, что герой хочет слишком многого или оказывается не в силах дождаться того момента, пока все не свершится само собой, – и оба состояния души характерны для ребенка.

Приведем в качестве иллюстрации две сказки братьев Гримм. В сказке «Ганс-еж» мужчина очень хочет иметь детей. Однако это желание терпит крах, поскольку жена его бесплодна, – и он впадает в ярость. Наконец он перестает владеть собой настолько, что восклицает: «Хочу ребенка! Хоть ежа, да роди мне!» Его желание сбывается: у жены рождается ребенок. Верхняя часть его тела напоминает ежиную, а нижняя – человеческую^[38].

В «Семи воронах» отец испытывает столь сильные чувства к новорожденному ребенку, что старшие дети вызывают его гнев. Он посылает одного из сыновей принести воды для крещения только что родившейся сестры. Мальчик выполняет это поручение, и к нему присоединяются остальные шесть братьев. Отец, рассерженный тем, что ему приходится ждать, восклицает: «Хочу, чтобы все мальчики стали воронами!» – и его желание тут же исполняется.

Если бы сказки, в которых дурные пожелания сбываются, тем бы и оканчивались, они оставались бы не более чем сказками-предупреждениями, предостерегающими, чтобы мы не давали воли негативным эмоциям (что не под силу ребенку). Однако сказка мудра: она не ждет от ребенка невозможного и не заставляет его тревожиться по поводу дурных желаний, которые все равно появляются у него, хочет он того или нет. Да, она побуждает читателя реалистически мыслить, предостерегая, что, поддавшись гневу или нетерпению, он наживет неприятности. Но, уверяет она, последствия будут лишь временными, а ущерб, вызванный дурными пожеланиями, можно полностью возместить, проявляя добрую волю и творя добрые дела. Ганс-еж помогает королю, который сбился с пути в лесу, благополучно вернуться домой. Король обещает отдать в награду Гансу первое, что попадется ему на глаза по возвращении домой, – и это оказывается единственная дочь короля. Несмотря на уродливую внешность Ганса, принцесса остается верна обещанию отца и выходит за Ганса-ежа замуж. После свадьбы Ганс наконец принимает человеческий облик на брачном ложе. В итоге он наследует королевство^[39]. В «Семи воронах» сестра, невольная виновница превращения братьев в воронов, отправляется на край света и приносит великую жертву, чтобы снять с них заклятие. Вороны вновь обретают человеческий облик, и все становятся счастливы.

Истории эти свидетельствуют, что, как бы ни были дурны последствия злых желаний, добрая воля и труд могут помочь исправить случившееся. Другие сказки заходят еще дальше: они учат ребенка не бояться подобных желаний, поскольку, несмотря на сиюминутные последствия, изменения не вечны и, когда все желания исчерпаны, все оказывается точно таким же, как было. Подобные истории существуют по всему миру в огромном количестве вариантов.

Пожалуй, в западном мире самой известной сказкой о желаниях является история, которая так и называется «Три желания». В простейшем варианте сюжета мужчина или женщина получают от странника или животного награду за добрый поступок – обещание исполнить несколько желаний (обычно три). В сказке «Три желания» мужчина, получив этот дар, что называется, не берет в голову случившееся. Когда он возвращается домой, жена подает на обед приевшуюся ему похлебку. «Ох, опять! Хотел бы я съесть пудинг!» – восклицает муж, и в тот же миг на столе появляется пудинг. Жена требует объяснить, как это случилось, и муж рассказывает ей о своем приключении. Женщину охватывает ярость: как он мог истратить желание на такой пустяк?! «Ах, чтоб этот пудинг у тебя на голове очутился!» – восклицает она. Желание немедленно исполняется. «Ну вот, двух желаний как не бывало! Пусть этот пудинг сгинет с моей головы», – говорит муж. Таким образом все три желания оказываются истрачены^[40].

Все эти сказки предостерегают ребенка от возможных отрицательных последствий слишком поспешных желаний и в то же время уверяют его, что последствия эти не будут серьезными, в особенности если он искренне хочет исправить их и прилагает для этого усилия. Более того, я не могу вспомнить ни одной сказки, в которой злые желания ребенка вылились бы во что-то серьезное. Последствия имеют только желания взрослых. Возможно, этот факт весьма важен. Он подразумевает, что взрослые отвечают за то, что совершают во гневе или по глупости. Другое дело – дети: в сказках они желают лишь добра, и эти желания исполняются волей случая или благодаря помощи доброго духа, причем результаты превосходят самые смелые надежды персонажей.