Анна Атталь-Бушуева
Почёт ли – смерти приговор на Земле?

Пролог:

Зачем на том эпохальном сне культуры прячешь свой

родственный день, как идеал потери и сомнения к личному? По этим

снам ты всходишь, как строка и спрятанная нить земли. Её

прошедшей влаги и сухого утра, оно неспешно обнимает этот день.

Знаком ли свист плохой разлуки на том краю земли, где свили

однорукие цели – причины ждать другого поворота судеб? К тебе ли

схожим диалектом сражается их полуденный восторг и месть, что ты

уже страшнее, что выгода на интеллектуальном солнце прямого

поворота тени земли? Страдаешь и устрашаешь своей надеждой

ждать упрёка к смыслам похоронного времени, встречая этот свист у

самого холодного дня времени года. Как был вопрос, ты задаёшь

ему и точный возраст другой мифологемы счастья, по времени к

чему уходишь на длительное памятью расположение земли под

страхом медленных невзгод. Когда бы ушли твои роли о сожалении

и ужасах приготовленной, последней ночи к талой причине быть

хаотическим и нужным восторгом внутри патетического зрения,

встречающихся глаз впереди радости иллюзии? Вместе с ней ты как

бы снова исчезаешь, и страхом увенчанный мир располагается на

твоей маске умышленного чувства юмора. К чему ты был сегодня

джентльменом и расторопным желанием описать самый трудный

день своей равнодушной жизни.

Не спрашивая о чутье, его заводит между тленным опытом

похоронившей маски – твоя имманентная притча быть дураком без

наследственного положения и мнения чуткого судьи перед работой

благородства на наитии. Как же холоден и трепет, что сиюминутно

струится на ладони неприхотливого ужаса смерти, по которому

стекают капли умеренной страсти стать идеалу её красоты – нужнее

чем быть человеком. Не схоронив свой попустительский набор

юмора по понедельникам в особо тщетной панораме схожего дня, ты

расстилаешь своё положение мерой руки и натягиваешь ужасную

боль нерадивого путника смерти, проходящего по стене из каторги и

любви к одинокому преткновению мечты. Как бы не бывало плохо

от стороннего меча твоей природы идеалов состояния к личному -

ты устремляешь свой взор на естественное право стать лучшему в

своей жизни, как магический оборотень привлекательного

философского наследия бытия перед собой. Но не спеша, так близко

ходит интеллект дремучей суеты мироздания, в чём сходство

поэтического разума гнетёт и утверждает твою аналогию новой

жизни и пленительного ада рассуждения о своём конце. Не

жизненной ли сказкой ты напророчил цель на собственном аду из

преткновения природы и философской схожести быть жизнью на

причале ветреного смысла бытия?

Что – то нечеловеческое и очень знакомое уводит тень

расслоения мысли и ханжества внутри состояния блага над

рождением другого идеала. Такого, что ещё вчера ты бы отдал

жизнь на перо одной модели смерти, но сладок был потерянный

манер у ценности своей мечты. Как чёрный шар на многолетней

слаженной природе откровения её личной заслуги, перед

ментальным бытием сознательного определения своей сущности.

Как же твоя пленительная старость учит сегодня о формах

философского умо снисхождения на земле? Что ещё одно поколение

мысленного счастья забыть свой фатализм – становится новой

культурой и перманентной системой давно забытого идеала

социального возраста? Сражаясь ли с заслугой по отчим дням твоих

надежд ты обустраиваешь век и солидарный аппарат на тоненьком

участии своего эго перед материальной заслугой быть человеком

самому себе. Или же кому – то из большего чувства особой культуры

риторического проявления мира свободы права. В этом сборнике

поэзии, как учит этическое наследие вины перед романтикой

культуры – снова восстанавливает день твоя нарочитая мудрость -

свой последний фатализм на земле, его целостные системы и

пародии на идеалах жизни перед творением благородства. Многие

обращались бы к тебе, но тон родства и собственного блага уж

станет снисходителен и мал, что вольность от эпитета к твоей

любви. Как звучному условию мира и предчувствия элегии стать

человеческим. Но таким, какое бывало в картинах твоей моральной

фобии безумия и становления личного к социальной власти

культуры. В ролевом смятении её перманентной особенности жить

среди людей, таких же как и твоё сознательное эго.

Усталый подвиг равноправия

Ведёшь тщедушный разговор,

А твой надзор так близко недалёк,

Он вынул фобии отчисленное я,

Чтоб преподать тебе – бесчисленный урок.

Пока торгуешь снедью от былин,

Пока ты жалок в чувствах на покое -

Ты ждёшь иллюзий в собственной груди,

Им места нет в прелюдии – со мною.

Искать ли то пространство бытия

Или забыть случайный ропот разговора,

Пока идёт в надмении длина

Твоей руки из медленного взора?

Ты ищешь ей опальный элемент,

Чтоб завтра душу смертью – отводить,

А боль потом в уме души – хранить

И думая в предтечи отдавать.

Зачем же спор на равном берегу

Сложил твои слоновьи глаз приметы,

Ведь ты один и словно на бегу -

Всё исчезаешь в призраке последнем?

Когда б надеждой вспахано – во вне

Искусство думать в каждой тишине,

Чтоб смерть держать за это опахало -

Такое же, как миф вопроса в нас?

Не угадаешь им растерянный износ,

Не занимая вопль внутри – своей прохлады,

На равноправном, численном и плавном

Системой обнаруженном следу.

Он жив, что зов чутья на этом сне,

Им ветер сложит крылья – в глубине

И ты увидишь лик потворный мира -

За этот ли вопрос на самом дне?

То что оставил человек не мне -

Не быть тому – предчувствием управы,

А только формой облачать сквозь дым -

Безоблачное дерево – за ним.

Как сладкий час в исчадии в аду -

Берёшь свою гитару на ходу

И форма счёта временем прошла

Сегодня думать в мифах – об иное.

Она – твой мимолётный ориентир,

Она свобода в пропасти слепого,

Когда ты видел интеллектом мир

И жил сквозь призму облачного дня.

Дав равноправный облик от меня -

По правому лицу – из нот мотива

Ты ищешь сердце медленно, ревниво -

Пока за этим светом мысли – сам

Ты не устал над подвигом – хранить

Звезду различий в юности управы,

Как этот день от смерти равноправный,

Что очерк звёздам задаёт – под стиль.

Ведёшь ли этот спор на медном сне,

Его реальность стала полноправной

И лик луны всё ищет свет во мне,

Как будто он зовёт – на этом сне.

Где нет времени думать

На сером постоянстве у идей

Ты хочешь знать, задумывая слово,

Что хочет бытие любить -

Какой ценой у истины прямой?

Осталось воли к малому уму

Сегодня, думая не так и много,

За долгим светом мифы обойду

И жизнью утомлённой проведу -

Один сюжет на призраках забытых,

Им сорок лет мучения и слёз

Заранее из слепленного яда -

Ты не пронёс и в тождестве ума -

Настало бытие другого взгляда.

Ему пророки задают вопрос:

«Что делать нам, когда и жизни нет,

А тот портрет стоит внутри лицом,

Повёрнутым над обществом – потом?»

На сером постоянстве нет идей

И формы авангарда спели рядом,

Где думали одни потёртым ладаном,

Через искусство сожаления последнего.

Оно – богатый к нежности маньяк,

Лежит и охраняет сердце лени,

Им тешит отрок мужество подряд,

Чтобы понять, как жить без утомления,

Но твой пророк души – устало спит

И скромный голос, говорящий правильно

Не отражает сердце, сквозь гранит,

Не ищет пользы блага над прямой.

Задев её ты строишь мир земной,

Окольной честью ближе к именам,

Их слепит рай и доблестный стоит -

Манер успокоения, как блик,

Ему спросило нужным – обаяние.

Нет смерти думать к праву и уму,

Настало равенство, пока идёт борьба,

Но срыв покрова – малая судьба,

Ещё не спетой ценности на свете,

За ней присмотрит слово мудреца,

Оставит часть покоя от Вселенной

Над смыслом отношения им стать,

Пока свобода думает опять

И охраняет мысли судеб – непреклонно.

Одна стоишь и тает на восток

Природа чувства к спелому взрослению,

Ей философский почерк, как исток -

Твоя надежда к лирике из роз,

Над чёрной негой спаянной души -

Одни расстались думать во Вселенной,

Ушли и не оставили нам след,

Пока на звёздной каторге – рассвет

Уходит в поклонение им – думать.

Но что же делать в разуме пути,

Когда нет места слову в бытие,

Оно рассталось притчей на лице

И мудро тешит звон прямой тоски,

Когда нет места праву – предлагать

Ту роскошь боли в длинной суете

Из жизни этой в сказанном – летать

По поднебесной чувства к малой высоте?

И рок не остановит мысли вспять,

Он думал также честью на уме,

Как слон, блуждая в этой темноте

По нужному условию – быть квантом,

Приобретая сложный час судьбы -

Ты роль его в культуре – над душой,

Опальной роскошью идти ему – вослед,

Как слово неприкаянное – думать.

Одинокому пониманию твоей печали

Тефлоновой мечты не затворить

Судьбу от тех советов посторонних,

Когда под одиночеством ходить

Ты стал – в наличном своде лет.

Над нимфой в обездоленный совет

Искал ты пищи к личному уму,

Где твой источник – видит ли вину

По сотням разметавшихся страниц?

Отдашь им слово в личности своей

Внутри от нарочитых дней печали,

По смерти ли – прийти опять к твоей

Судьбе готического слова на лице?

Что будущий – ты ищешь за умом,

Сложённый вид проторённой дороги,

Ей открываешь солнце день за днём

И пашет твой тефлоновый проём,

Там где один устал – уму сомнением

Внутри обычной роли за мечтой,

Там были ложь и юмор на лице -

Таком же лишнем – в праве отнимать.

Искал ли счастье в одиноком сне,

Но город нищих в памяти растратил

Свою добычу страха для двоих

И одинокий склеп – под миром бытия.

Ты осуждал тот ветер верениц,

Искал у птиц затерянное счастье,

Но всех их выбил в юморе – под стих,

Что одиноко пишешь на Неве.

В почтамт – там относя ему углы

Вопроса мести к равному начальному,

Истории – доступному лицу

И без него – тот вымысел прощая.

Ты сам прошёл обратно к наглецу

Испить кровавый полдень на дозоре,

Где совесть ищет прах и это горе

Внутри растраты мифа о добре.

Ему тефлоновый замер сквозь идеал

Сегодня прав – он думает, что воля

Твоя – простору мысленная гладь,

Где одинокий ветер будет думать.

Искать морали верные шаги

И ей просить обдумать – это счастье,

На долгом берегу по той Неве -

Напрасно ли, но лучшему по мне.

Нерадивый почерк в силе обаяния

Минутный шум в потерянных ушах

Застыл – под правом смерти на тебе,

Чтоб думать в этом мифе – о любви,

Держа скульптуру счастья и погибели.

Ты – старый вал из низменной гряды,

В тебе пребудет слава – сквозь ходы

Моральных граней пищи от Богов

И тёртой формы времени до нас.

Чтоб думали мы этим – по любви,

Но шаг искали в счастье бытия

За этим ли притворством и свободой,

Когда осилит почерк – дрожь свою?

Почём ты стал на фатуме – идти,

Предчувствуя моральные забвения,

Как глаз элегии – доподлинно найти

Сегодня интеграл от слов любви?

Ты обаятелен и смерти и себе,

Сквозь чёрный мир – опально видит там

Твой дух слезы и почерком у сна -

Свои шаги – до безобразия холит.

Под чёрный крест нарезан идеал,

Под шагом мира, ниспадая светит

Твой ветер о подземные ходы -

Он этим видит формы от беды.

Почуяв обаятельный восторг,

Взлетев от солнца прошлого, взрослея

Ты стал не уготованной игрой,

Под свод своих желаний им – лететь.

Погода точной былью на тебе -

Сегодня лечит век внутри сомнения

И каждый сон всё думает – о нас,

Предчувствуя свой чёрный монолог.

Не стал он нерадивой былиной,

Не этим сводом о бездонный дух,

Но ищет впалый миф – от этих рук

За вдохом пользы – мысли от любви.

Ты будешь идеальным от разлук

В модели монолога – ждать сегодня

Того, который видимостью сна

Не стал по силе – обаять свой век.

Он сам устал и смотрит на любовь,

Что жила словом – в чувствах у беды,

Но чёрный взгляд предчувствия воды

Всё тешит самость личного устоя.

Что жив твой нерадивый элемент

Внутри – очеловеченной природы тела,

Не знает он, что будущему враг -

Ты стал себе и в этом описал

Под уникальным светом бытия -

Простор моральной формы идеалов,

Но свет для обаятельной звезды -

Не форма страха – в сумраке ночном.

На вид – по нерадивой пелене

Случайности из игр подобной тени -

Ты ищешь славу – в собственной беде,

А сам таращишь подлинный рассвет.

Внутри огромных ран – у этой льдины,

Что вторит городу – обратные года,

Но знает чёрный мир, как иногда

Он видим был под смертью половины.

Голографическое тождество мучительной болезни

Осунулся под тысячами роз

К прилежной были складчатого я,

Не зная – думать ли в вопрос

Мучительного общества за нами?

Чтоб день искал приличные года,

Их нехотя в измученном столетии -

Голографически в искусство – на глаза

Ты проложил и этим бы не рад.

Что хворь твоя – не пагуба о грот,

А тысячи искусственных наречий,

Не пища, от которой видит взгляд,

Чтоб человеку мыслью – совладать

В пути манеры, мучаясь в болезни -

Искусства ли, но очерку сказать -

Ты так хотел, что превратился в ад

На снах понурой серости – теперь.

Всё ищешь смерть и подлые глаза,

А чёрный сгусток воронит наследие

Под дух тележной вольности – сказать

О чём – то важном к праху от любви.

Она заснула на твоих глазах,

Свинтила счёт в манере от стихов,

А слёз поток ей видит, что любовь

Не самая прощальная надежда.

Ей ты сидел от смерти – по уму

И тайну сам растрачивал во тьму

Моральной неги – думать о себе

Или о ком – то личном – в памяти своей.

Ты ищешь тождество на каждый день,

В мучении свой грот перенимаешь,

Чтоб он казался на восходе лет -

Единством праха – к счастью от любви.

Но ищет человек не тот портрет,

Он сам летает в счастье – в облаках,

Над заданным природой им – веках

И смотрит в упражнениях – к любви.

Когда голографически возьмёт

Тот мир искусства – смелое лицо

И сам посмотрит в смыслах – о любовь

На этом свете муки – без отличия.

Остановившись терпит идеал -

Упадок личной логики – к уму,

Но жизнь играя – тешит потому,

Что сам ты стал – той волей неприличия.

Правомерный осколок человеческого

За целью видит сложный силуэт,

Сидя в своей квартире без огня -

Свобода мысли, мучая меня

Под тонкий правомерный идеал.

Скелетной гранью ближе от среды,

Завидев ранний светоч от сердец -

Ты ищешь странный – уровня свобод,

Спонтанный праздник мира и людей.

Но ждал он рано будущему – свет

И стал в квартире мыслью от игры -

Такой же близкой – в чувстве идеала,

Но боли – веской истиной тебе.

Осколок мира в счастье разведу,

Им вид, как лира над прямой дугой -

Другая сила, что тащит бытие

И верит прозой гордому уму.

Желаешь быть ей к доводу людей,

Желаешь видеть сложный силуэт,

А только ночи ветреной – немы

Свободы почерка – на силе этих слов.

Апологету стал ты этим днём -

Искать под смертью – нужный идеал,

Но только шагом на квартире стал -

Любого призрака и быстро по уму.

Ты не последний счастью – одному,

Твой гнёт осколок жизни в рукаве -

Свободу чувства жить или летать

По слов квартире – в медленном огне.

Спускаясь в нижний позы – монолог,

Дожив последний праха идеал -

Ты выжить смог бы чёрному, но сам

Остался смертью это вынимать.

Как свод любовный – счастья на бегу,

Им видишь повод времени в снегу

И маска смерти – кажется другой,

Такой же бурной мимикой и силой.

Ты прав за целью, видя силуэт

У этих ровных стен – от бытия,

Что новый праздник лучшего ума

И тень портрета – выживать теперь.

Думаешь о чём – то новом?

Закрывая лицо – о других говорить,

Западая под смертью на избитые роли,

Ты не думаешь ими, просто прахом своим -

Обучаешь искусство, говоря о взрослении.

Столько думал умом, о котором ласкал

Идеальности свод в непроглядном оскале,

Что задумал свои – инфернальные дни

Утолять под Невой в непочатом рассказе.

С озлоблением грёз – в безызвестность смотря

Ты не ищешь вопрос над подножием мира,

Лишь лишившись своих идеальных веков -

Повторяешь для слов – оправдание рода.

Им ты думаешь стать и немедля устам,

Изымая сквозь власть – подопечное тени

Ты нарочно молчишь, и немного о чём – то

В думу времени мчишь – идеальный рассвет.

Что посеян для глаз и без радости в нас

Он – итог бытия, там за смертью взросления,

Он древнейший намёк озарять этот день

В непокорном окне, удивляя томление.

Ты бы взял от него свод космической тьмы

И направил у жизни – за границы молчания,

А потом вознемог и без резкости слов -

Всё искал одному, восклицая прощание.

Смерть не думает там и нарочно к глазам

Неприглядно горит – этот город дознания,

Если смог ты дожить и без устали сам -

Принимаешь фактуру за основой прощания.

На свече озарит – ночью тусклый магнит

Из него говорит – ночь на праве веков,

Будет жить для своих – эта пустошь о той

Неприметной главе, утоляя молчание.

За обрывками в нас ты на Невский погас

И его берегов – ты свечу в оправдание

Всё ведёшь от сердец, чтобы думали здесь,

Отличая магнит, по которому чаяние

Этой светит порой – в непонятной игре,

Закрывая позор социального края,

Стать бы им потому к облучателю звёзд

И наверно во тьму – этой участью зреть.

Думал сам для себя – подопечный родник,

Как свеча в монолитном опустении грёз,

Что сегодня укроет эту пользу – твою

За границами света, подзывая свечу.

Думать ей – лишь твоя не пройдённая даль,

Нам за смертью стоять и просить отдаление

Стало верным умом к обращению сна

Городской тишины – у последнего солнца.

Холод загадывания мифа

По озеру проглядывает миф,

Он жук твоей фортуны и молитвы,

Над ним свод обязательства томит -

Прохладу идеального вокруг.

В одежде слов, изнеженных нам с виду

Ты вечером – противным стал клеймом,

А холод забывая за вином -

Отчасти смел той бытной чередой.

Искал ту участь жизни – за немой

Озёрной пропастью в нетленные века,

Так жил на берегу у слёз – пока

Не растворился в темени под сон.

Несёт тебя сквозь холод – в унисон

Манера власти к способу прожить

За бытностью искусства – эту жизнь

И страх очеловеченной надежды.

Её ведёшь сквозь озеро, дрожа,

А холод забывает склеп едва -

Над правом носит ветер приговор

Сквозь блёклый призрак утреннего неба.

Пока ты сосчитал пороки звёзд -

Им были рыбы в почерках немы,

А ты стоял под словом – до войны

И ждал свою студёную прохладу.

Не мифом славен – отчий склеп вещей,

Он ждал своей утопией под старость,

А жёлтый свет так нарочито был -

Тебе – у лунной площади наградой.

За эту слов скрижаль ты, поднеся -

Ведёшь искусству новые границы,

По той озёрной воли – веренице

И ей загадываешь чёрные глаза.

На свете белом видел ты – о них

Рассвет утопий к смелости внутри,

По той, которой был ты впереди -

Озёрной формой в глубине морей.

А стал подземным горем у руля -

Искать формальный отблеск идеала

И там катить под камень небо – в век,

Где выйдет ролью каждый человек.

Внутри озёрной площади – за право

Ты ждёшь свой век и открываешь им -

Понятный мир на берегу прохлады

И словом миф – на тонкости любви.

Им жили рыбы к пище об итог

И каждый мог им говорить слова,

Такие же под ролью – о восток

В нетленной форме озера из чуда.

Шаг исторического почёта

Ты высчитал идеи – для почёта,

Им смертный облик, словно говорит

За опытом классического шёпота

И там от одиночества – хранит

Войны скупые нравы – переправы,

За долгим светом в шаге от весны,

Что ждать тебя, высчитывая право -

Сегодня будет на примерном поле.

Ты завладел той участью в неволе,

Под каменным утёсом шли года,

А ты катил свой ужас, как тогда

Над приведённой розгой времени – у боли.

Искать ли счастья в подлинной вине -

Ты сам не знаешь в чувствах ли, на мне,

А только шёпот мечет страх земной,

За мной, касаясь вечности немного.

Ты дышишь этим утром за весной,

И что – то счётом видит по-другому,

Досталось ли тебе почётом – в том

Иметь свой исторический предел?

Ты внял той серой правде – бытие,

Принял моральный оттиск над равниной

И шлёт под эталонный перенос -

Скульптурный очерк мужества в себе.

За шаг, которым будешь говорить,

За счёт у чёрной ловкости – хранимый

Источник чуда в мысли – обо мне,

Где звон земной пародии почёта -

Твой страж уводит в почерк бытия,

Твой род запомнит верой и намедни -

Ты открываешь свет, предчувствуя, скорбя,

Что стал им мерить пафос на уме.

Где звал почёт в намеренной игре,

Спустившись со скалы в немое чувство,

Ты ждал историю и словно память стрел

Смотреть нам предлагал – в понурой тьме.

За берегом не скалится тот ад,

Досадой стал им ветер по любви,

Что истину укроет в сон кровавой

Опустошённой вольности твоей.

Занялся бы твой ветер в монолог -

Искусством думать правильно – от тени,

В которую ты превращаясь стал -

Судьбой от шага мысли – на себе.

Тем поколением искать другой рассвет

И счастья тон щадить над эталоном,

Могучим ли, отжившим на словах,

Но этой ночью, архаично в лучшем.

Самовластие убирает ножи

На дне игольной впадины видна

Исчадия потусторонней силы -

Вина прожить свой возраст и отнять

Моральные бега под сон надежды.

В спокойный океана монолит

Ты погружаешь вереска раскаты,

Чтоб знали слог российский за одним

Прибитым словом мира – наравне.

Он исчезает в день утопии – в себе,

Когда по городской идёшь харизме

И тешат словом мании пера:

Твой ум и самовластие мотива.

Как быть тогда на этом берегу,

Тем думать в воду мысленно – с тобой,

Когда над безымянной мостовой

Мы вышли в свет иллюзии за право?

Им дух московский дышит и зовёт

Свои дома саратовской зарницы,

А блеск тюменской роскоши ведёт

Покой, откуда вышла та весна.

Она открыто убирает сложный

Манер ножей – привыкнуть от того,

Что дух российский думает сложить

Ментальный вид по быстрой тишине.

И там, ты опираясь светишь – мне,

Как роза чайной функции из масти -

Всё видеть слог над удалью сердец,

Там думая в российской глубине.

По улицам открыто светит власть,

Видна отрада мифа по харизме,

А ночь ведёт тот юмора итог

И что – то пишет горько между строк.

Ей не видна подобия – отчизна,

Тот лёгкий шорох вымысла в глазах,

Там только ночь упрячет в небе страх,

Чтоб ожидать над вереском ножи.

Одни они остались нам и хнычут,

Чтоб видеть сон усталого меча,

Его войну в задворках сгоряча

И тленный ужас милой темноты.

В засов упрятал весь свой идеал

Потусторонней ловкости наивной -

Оскал внутри инертной глубины

Сквозь зов – по человеческой игре.

И так идут московские отчизны,

В глаза нам смотрят мило – над углом,

В котором стыло общество ножей,

Там смело провожая новый день.

Испуганный рассвет прилип к окну,

Внимательно в рассказах замирает,

Он точно знает фокус в той игре

Московских стен из мифа – по нутру.

Там были мы, играя в сон людей

И кто – то разворачивал надежды,

Что чёрный страх сходил ему в окно,

Где самовластие всё открывает ход.

По времени оно идёт и дышит

Московским смогом к вечности твоей,

Наверно днём им что – то там услышит

Понятный рокот жизни городской.