Александр Митта
Экипаж

– Ночью опять был толчок, – рассказывал он. – Обратный вылет через час: чем скорее улетите, тем лучше… Наши строители в большинстве остаются – участвовать в восстановительных работах. А жены, дети и больные уже здесь, ждут посадки…

Представитель отошел, чтобы посмотреть, как идет разгрузка.

А Тимченко подозвал Тамару:

– Тома, беги, поторопи их с набором питания.

Сам же Андрей Васильевич отправился в диспетчерскую…

…Тамара, уже шла назад к самолету, когда вдруг случилось что-то непонятное: будто кто-то выдернул у нее из-под ног землю. Девушка упала, попробовала вскочить, но тут же снова села на бетон. Откуда-то – не сверху, не сбоку, а снизу, из самой земли, донесся тяжелый нарастающий гул.

В испуге и удивлении Тамара смотрела, как сыплются с фасада аэровокзала гигантские буквы, составляющие слово «Бидри».

Тяжело вздохнув, земля расступилась. По взлетному полю побежала извилистая черная расщелина. Она пересекла взлетную волосу, не посередине, а ближе к концу, и зацепила краем МРД – магистральную рулежную дорожку.

Кричали, метались люди – смуглолицые местные жители, летчики, аэродромовская обслуга.

Со скрежетом стукнулись боками бульдозер и ярко-желтый джип. На Тамариных глазах огромный «боинг», стоявший на перроне, качнулся, беззвучно тронулся с места и медленно покатился к аэровокзалу. Заскрежетали алюминиевые конструкции, зазвенела, рухнула стеклянная стена – «боинг» протаранил ее своей лобастой головой, обрушил лестницы, ведущие на второй этаж, и только тогда остановился. С лестниц посыпались люди. В уши Тамаре ударили крики, вопли, стоны.

Прямо на девушку мчался черно-желтый клетчатый автомобильчик с надписью «Фоллоу ми» («Следуй за мной»). Тамара зажмурилась от страха. Но машина, не доехав двух шагов, затормозила. Из нее выскочил Игорь Скворцов – это он был за рулем.

– Ты чего тут расселась? – закричал он с явным облегчением, увидев, что Тамара цела и невредима. – Я тебя ищу, ищу!

…Они ехали вдвоем, и автомобиль подпрыгивал на покореженных плитах, как лодка на волнах. Тамара упрямо не глядела на своего спасителя, даже «спасибо» не сказала.

Когда они подъехали к самолету, у трапа уже толпились люди: женщины с детьми и десяток мужчин – большинство в бинтах. Некоторых принесли на носилках.

Тимченко и не глянул на выскочивших из машины Тамару и Скворцова: он был занят разговором с представителем Аэрофлота и седым загорелым мужчиной, который лежал на носилках, поставленных на землю.

– Даже не знаю, какое принять решение, – говорил мужчина, судя по всему, начальник. – Взлетать сейчас рискованно… Как считаете?

– Обстановка сложная, – сдержанно сказал Тимченко.

– Может быть, эвакуировать людей на юг? Автобусы еще… – Но лежащий на носилках не успел докончить фразу. Раздался такой гул, такой грохот, что, кроме него, ничего не стало слышно. На горизонте рванулся в небо столб пара и дыма – и сразу окрасился в багровый цвет. Это заработал потревоженный землетрясением вулкан.

Люди, собравшиеся у самолета, смотрели молча, не в силах оторвать глаз, как вулкан заволокло густым белым туманом. В нем, будто молнии, мелькали проблески огня, разлетались во все стороны красные искры. Конечно, только отсюда, издали, они казались искрами: это были вулканические бомбы – глыбы раскаленной породы.

Грохот стих, и в наступившей тишине представитель Аэрофлота сказал почти весело:

– Во… Только этого нам и не хватало.

Теперь стало видно, что белая пелена тумана быстро опускается вниз по склону горы, направляясь к аэродрому.

– Это сель, грязевой поток, – констатировал лежащий на носилках. – Быстро, негодяй, бежит…

Из форточки с левой стороны кабины высунулся Ненароков.

– Андрей Васильевич! Башня передала: с гор на нас идет поток – грязь и раскаленная лава. Скорость большая, уже перерезана автострада…

Видимо, это сообщение получили одновременно и другие самолеты: вокруг них забегали, засуетились техники.

– До нас дойдет? – спросил Тимченко у лежащего на носилках. Тот пожал плечами.

– Раз на раз не приходится… В двадцать седьмом году полгорода снесло… Надо срочно эвакуироваться.

– На чем? – раздраженно сказал представитель Аэрофлота. – Транспорта нет… И не будет.

Андрей Васильевич секунду подумал. Потом сказал:

– Значит, так. Взлетать рискованно, оставаться – невозможно. Отсюда вывод: будем взлетать… Всем на борт. Выруливаем и взлетаем! Остальное обсудим в Москве.

…Тамара с бортпроводником помогали подняться по трапу больным, раненым, женщинам с маленькими детьми. Внесли на носилках и начальника строителей. Чемоданы и тяжелые коробки остались на земле, в электрокаре.

Увидев, что идет посадка, к самолету со всех сторон побежали люди – пассажиры с разных рейсов. Испуганные, растерянные, они сгрудились у трапа. Большинство молча ожидало решения своей судьбы. Только трое самых нервных, перебивая друг друга, объясняли бортпроводнице на разных языках, что их надо, обязательно надо взять на борт.

Тимченко подсчитал глазами; иностранцев собралось человек двадцать. Был среди них и раненый. Чтобы он не упал, его поддерживали под руки.

– Я их возьму. Не возражаешь? – спросил он представителя Аэрофлота. Тот кивнул головой.

– Возьми, конечно.

– А тебя не зову. Ведь не полетишь?

Представитель только усмехнулся в ответ. Они обнялись на прощание, потом Тимченко снял фуражку, неторопливо вытер внутри платком, снова надел на голову и поднялся по первому трапу.

…Четыре самолета – японский, скандинавский и два немецких – одновременно, чуть не в хвост друг другу, стали выруливать с перрона.

Вдруг совсем рядом раздался оглушительный взрыв, и над топливохранилищем взметнулось пламя: может, пробила крышу долетевшая сюда вулканическая бомба, а может, замкнулись потревоженные землетрясением провода. Взрывной волной скандинавский самолет кинуло на немецкий – так, что они сцепились крыльями и, изувеченные, остановились оба.

Советские летчики видели это из окна своей кабины. В их сторону двигалась огненная река: горящее топливо разлилось по полю.

– Что делается, что делается, – покачал головой штурман. А Тимченко невозмутимо сказал:

– Продолжаем читку карты.

Штурман щелкнул передвижным табло:

– Генераторы!

– Включены! – отозвался Игорь.

– Давление!

– Давление семьсот сорок пять выставлено, высота ноль, – отвечали Ненароков и Тимченко.

– Рули!

– Проверены и свободны…

…Японский самолет – он был заметно меньше остальных – уже бежал по взлетной полосе. Когда до расщелины, пересекавшей полосу, оставалось каких-нибудь сто метров, он оторвался от земли и стал набирать высоту. В ту же секунду с исполнительного старта начала разбег машина «Люфтганзы». Это был громадный «дуглас», и Тимченко, следивший за ним из окна кабины, сокрушенно вздохнул.

– Не успеет? – полуутвердительно спросил Ненароков.

И действительно, «дугласу» не хватило полосы. Передняя его нога попала в расщелину, и огромный самолет встал на попа, перевернулся на спину и загорелся.

Откуда-то вывернулась пестрая машина руководителя полетов. Из нее выскочил человек в шлемофоне и замахал жезлом, запрещая советскому самолету выруливать на исполнительный.

– Вот чудак, – добродушно сказал Тимченко. – Неужели ж мы туда полезем?.. Будем взлетать по рулежной. Да, Валя?

Валентин кивнул, а штурман за его спиной удивился вслух:

– По рулежной?

МРД – магистральная рулежная дорожка – не приспособлена для взлета. Она много уже ВПП – взлетно-посадочной полосы. Но выбора сейчас не было: на взлетной догорал «дуглас», а МРД была свободна, и расщелина пересекала ее в самом конце.

Тимченко по-английски запросил у диспетчера разрешения взлететь с МРД.

…В башне, где не осталось в окнах ни одного целого стекла, сидели три диспетчера, потные, взлохмаченные. Отсюда видно было поле с искалеченными самолетами, с целым озером пылающего топлива. И отчетливо виден был надвигающийся на аэропорт сель. Вал из грязи, камней и лавы шел, сметая на пути деревья, стесывая скалы, глотая одноэтажные дома и склады на подступах к взлетному полю. Три раза голос Тимченко просил разрешения на взлет, прежде чем диспетчер – тоже по-английски – неуверенно ответил:

– Взлет с МРД на ваше усмотрение.

Тимченко положил тяжелые спокойные руки на рога штурвала.

– Двигателям взлетный! – приказал он.

Игорь ответил, передвинув рукоятки:

– Двигатели на взлетном!

Обоим приходилось кричать, чтобы перекрыть быстро нарастающий гул селя.

– Экипаж, взлетаем! – Тимченко передвинул секторы газа от себя.

Машина уже набирала скорость, когда очередной толчок шатнул землю. Покачнулась и начала медленно заваливаться тридцатиметровая мачта с прожекторами, стоявшая сбоку от МРД.

Оставшийся на перроне представитель Аэрофлота смотрел, оцепенев, как сближаются самолет и падающая металлическая махина.

«Ту-154» почти успел пройти, однако мачта, рухнув и размозжив мимоходом бульдозер, слегка зацепила все-таки хвост самолета. Пика громоотвода на верхушке мачты царапнула по фюзеляжу, забарабанили по обшивке сорвавшиеся прожектора.

Но машина бежала вперед: останавливаться было уже нельзя.

– Сто восемьдесят! – выкликал скорость штурман. – Двести! Скорость принятия решения!

И убежав от надвигающегося каменного потока, обманув подстерегающую впереди расщелину, «Ту-154» взлетел над пылающим полем в небо, где для него не было опасностей… Так, во всяком случае, думали в ту минуту летчики.

Когда самолет вошел в левый разворот, набирая высоту, Тамара увидела в окно повернутую землю. И вдруг, словно не сумев удержаться на этом косогоре, маленький далекий аэровокзал с башенкой развалился на куски. Это был последний толчок большого землетрясения в Бидри.

Тамара зажмурилась и отшатнулась от окна.

…Тимченко докладывал Москве:

– Я восемьдесят пять четыреста шестьдесят восемь. Взлет произвел, высота тысяча двести… Самолет плохо слушается руля высоты. Предполагаем повреждение посторонним предметом на взлете…

Самолет шел в спокойном вечернем небе. Через просветы между облаками виднелись внизу морщинистые горные кряжи. В салоне пассажиры громко и нестройно пели вечную «Катюшу» – радовались тому, что страхи остались позади, что летят домой. Иностранцы не пели, но улыбались и даже притопывали в такт: они чувствовали себя гостями и хотели быть приятны хозяевам. Те из раненых, которые не могли сидеть, лежали – каждый на трех креслах с откинутыми подлокотниками.

В первый салон вошел Игорь и стал торопливо скатывать ковровую дорожку в проходе между креслами. Поющие понемногу замолкли. Люди с удивлением и тревогой смотрели, как Игорь вскрыл первый люк – ближний к кабине – и спустился под пол, в багажное помещение.

Фонариком он осветил зеленые с черными кольцами трубы – тяги рулевой. Осторожно потянул в одну сторону, в другую. Тяги руля поворота ходили легко, а тяги руля высоты почти не двигались.

По СПУ – самолетному переговорному устройству – бортинженер доложил командиру:

– Тяги руля высоты почти не ходят… Внешних повреждений нет. Перехожу в следующий отсек.

А около буфета два ряда кресел были вообще сняты. Там устроили импровизированный госпиталь. На разостланной простыне лежал пожилой англичанин с открытым переломом голени, это его поддерживали под руки у трапа. Врач закрутил жгут, чтобы остановить кровотечение, и наложил лубки. Следующий пациент уже ждал своей очереди. Рот у него был широко открыт и сдвинут на сторону.

– Челюсть сломал, – объяснили доктору.

Тот бегло ощупал лицо больного и уточнил:

– Не сломал, а вывихнул.

Одной рукой он придержал больного за затылок, другую сунул ему в рот, ухватил за зубы и быстрым беспощадным движением рванул вниз и назад. Пациент охнул, пошевелил челюстью и сказал удивленно:

– И все дела?.. Спасибо…

– Не за что, – отмахнулся доктор. – Самая трудная часть операции – убрать вовремя руку, чтобы пальцы не откусили.

Доктор, как и все, был в приподнятом настроении.

А в кабине атмосфера была совсем другая.

– Москва, центр! – вышел на связь Тимченко. – Я – восемьдесят пять четыреста шестьдесят восемь. Перелетел государственную границу СССР, пройду траверз Ленкорани в двадцать три десять.

В кабину вошла встревоженная Тамара.

– Что такое? – спросил Ненароков.

– Во втором салоне какой-то свист. И температура понизилась.

Игорь поднялся с кресла:

– Я пойду посмотрю. Разрешите?

Тимченко кивнул.

…Заложив руки в карманы, Игорь стоял в хвостовой части самолета и смотрел вверх, на потолок салона. В одном месте обивка была разодрана, и в эту дыру со свистом уходил воздух.

Бортинженер рванул обивку, раздвинул теплоизоляцию и у видел трещину в дюралевой обшивке самолета. Трещину шириной в два пальца. В нее медленно уползал, втягивался поролон теплоизоляции.

Игорь был человеком храбрым до отчаянности, но это зрелище заставило его измениться в лице и невольно отступить на шаг.

…Когда Игорь, осмотрев хвостовую часть, возвращался назад, пассажиры уже не пели. Женщин с детьми перевели в первый салон: там было немного теплее. Бортпроводницы раздали пледы, помогали укутать детишек. Игорь прошел в кабину…

…Тимченко докладывал Москве:

– Снижаюсь до трех тысяч: самолет разгерметизирован… в обшивке, в хвостовой части обнаружена трещина. Размеры уточняем.

К зданию Министерства гражданской авиации на Ленинградском проспекте подъезжали одна за другой черные «Волги». Люди, приехавшие на них, торопливо здоровались друг с другом, торопливо входили в стеклянные двери.

…Наверху, в просторной приемной, их встречал референт. Всем он говорил одну и ту же фразу:

– Проходите, пожалуйста, ждет.

В кабинете уже собралось человек десять. Шторки большой настенной карты были раздвинуты. Озабоченный человек в летной форме, стоя возле карты, докладывал хозяину кабинета ситуацию:

– На конечном этапе разбега, в момент отрыва от земли, имел место еще один подземный толчок. При этом самолет получил повреждение: вышел из строя руль высоты и в хвостовой части фюзеляжа образовалась трещина, размеры которой уточняются.

Из селектора раздался металлический голос:

– Самолет прошел траверз Ленкорани в двадцать три тринадцать… Высота три тысячи, скорость пятьсот…

– Да… Ситуация, – сказал хозяин кабинета. – Надо к ним послать кого-нибудь. Пускай пристроится с хвоста, произведет осмотр наружных повреждений…

Один из сидящих за столом сейчас же отозвался:

– Рейсом Баку-Ашхабад идет «Ил-18». Может, его?

В кабине Тимченко слушал сообщение Москвы:

– «Ил-18», следовавший рейсом Баку – Ашхабад, получил указание изменить курс, пристроиться к вам с хвоста и произвести осмотр повреждений…

Опять прибежала Тамара.

– Андрей Васильевич, пассажиры волнуются: некоторым дышать трудно… Что мне делать?

– Что делать? – задумчиво сказал Тимченко. – Сделай вот что. Принеси-ка нам, Тамарочка, кофейку.

– Что? – Тамара подумала, что ослышалась.

– Кофейку, кофейку… И вообще, поменьше волнуйся. Не бегай по салонам, а ходи спокойно… Мы снижаемся, дышать станет легче… И распорядись, чтоб достали чемоданы из багажного: пусть оденутся потеплее.

…Через вскрытый Игорем второй люк бортпроводник и двое строителей выгружали из багажного отделения чемоданы. Их раскрывали тут же, в проходе, и пассажиры одевались кто во что. Особо теплых вещей ни у кого не было: летели из южной страны.

…Когда появился «Ил-18», было уже совсем темно. Пристроившись в хвост самолету Тимченко, «Ил» зажег посадочные фары и сообщил по радио результаты осмотра:

– «Ту-154», вы меня слышите?.. Вижу вас хорошо. Руль высоты внешних повреждений не имеет, но в носовой его части виден какой-то посторонний предмет… На воздухозаборнике среднего двигателя вижу вмятину… Под ним, в верхней части фюзеляжа, трещина длиной около метра и загнут лист обшивки – встречным потоком.

– Спасибо, – поблагодарил Тимченко и повернулся к своим. – Ну, мастера, слышали?.. Что делать будем?

Наступила пауза. Все выжидательно смотрели на Скворцова. Помедлив, он сказал:

– С такими повреждениями мы далеко не улетим. А сесть без руля высоты не можем… Поэтому предлагаю: прорубить гермошпангоут, выйти в хвостовой отсек и проникнуть в канал воздухозаборника. Через него добраться до трещины и попробовать вернуть на место задравшуюся обшивку. Это должно приостановить развитие трещины… Задача рискованная, но, считаю, выполнимая.

Скворцов говорил громко, сухими четкими формулировками – будто сдавал экзамен нелюбимому преподавателю.

– Наконец, самое для нас важное и самое трудное – обследовать руль высоты и попытаться устранить неисправность… Этим займусь после трещины…

Тимченко задумался. Потом, приняв, видимо, решение, спросил все же Ненарокова:

– Твое мнение?

Ненароков тоже помолчал, прежде чем ответить:

– Теоретически возможно. Практически, по-моему, никто этого никогда не делал… Но у нас, Андрей Васильевич, другого выхода нет. Надо пробовать.

Тимченко удовлетворенно кивнул.

– Согласен. Попробуй, Валя…

Скворцов просто задохнулся от злости.

– Почему он?! Это моя идея, и, в конце концов, это мои обязанности. Я инженер!

– Приступай, Валентин, – спокойно повторил Тимченко.

Чтобы Ненарокову выйти из кабины, Игорь должен был отодвинуться вместе с креслом. Но он этого не сделал, не тронулся с места.

– Андрей Васильевич! Его сдует – вы будете отвечать! – Игорь выкрикивал все, что ему диктовала обида. – Он не знает как. А я знаю! И я должен!.. Андрей Васильевич, я буду жаловаться. Вы из-за личных счетов…

– Ты где находишься? Ты с кем разговариваешь? – Тимченко был из тех людей, которые, не повышая голоса, умеют придать ему такой напор, что устоять трудно. Не устоял и Скворцов. Он откатился в кресле, пропуская Валентина. А Тимченко продолжал:

– Да, Ненароков мне больше нравится. У него больше опыта, больше хладнокровия. Он и будет выполнять. А ты пойдешь с ним помогать ему снизу.

Скворцов и Ненароков рубили заднюю стену туалета пожарными топориками. Заглянувший в дверь пассажир смотрел с тревогой и удивлением, как на месте зеркала возникает безобразная дыра.

…Тамара ходила по салону, обаятельно улыбалась и спрашивала по-русски и по-английски:

– Уважаемые пассажиры! Не найдется ли у кого-нибудь лишний свитер, теплая куртка. Очень нужно для экипажа.

Кто-то неохотно расстался с теплой кофтой (в салоне было одиннадцать градусов), кто-то отдал пончо:

– Не знаю, подойдет ли…

А рослая блондинка, наверное, норвежка, сняла и отдала Тамаре надетый поверх костюма красный спортивный комбинезон:

– Вилл ит ду?

В Министерстве гражданской авиации хозяин просторного кабинета и все, кого он вызвал к себе, слушали теперь лысоватого инженера в очках. Повесив рядом с картой схему самолета «Ту-154», инженер рассказывал и для ясности помечал фломастером полученные самолетом повреждения, а также путь, который предстояло проделать Ненарокову.

– Они хотят пройти вот здесь… Подняться сюда и добраться до трещины… И попробуют залатать.

– Садиться им надо, а не фокусы показывать! – сказал, повернувшись к хозяину кабинета, импозантный седой мужчина. – Садиться, и чем скорей…

Инженер сердито блеснул очками.

– Да не могут они сесть! У них руль еле-еле ходит!.. В воздухе им и половины руля хватит. Но при подходе к земле, при посадке надо иметь полный ход штурвала… Это ребенку понятно!

Хозяин кабинета поморщился: не стоило инженеру разговаривать в таком тоне.

– Рискованное дело, рискованное, – дипломатично сказал хозяин. – Но раз Тимченко принял решение, видимо, другого выхода нет.

Он нагнулся к селектору.

– Дополнительно запросите состояние раненых. Не нужна ли медицинская консультация…

Раздевшись до трусов, Валентин торопливо облачался во все теплое, что добыла Тамара: шерстяное белье, тренировочный костюм, свитер, пончо и красный женский комбинезон. Вид у него был довольно смешной, но Тамара – здесь, где ее не видели пассажиры, – не улыбалась. Она знала, что предстоит Ненарокову. А тот посмеивался:

– Космонавт Ненароков к выходу в космос готов.

Мрачный и молчаливый Игорь повесил ему через плечо джинсовую, вышитую букетиками сумку. Там был инструмент. Он помог Ненарокову надеть наушники, для надежности примотал их к голове бинтом, а на лбу тем же бинтом закрепил электрический фонарик. Потом обвязал Валентина вокруг пояса спасательным канатом и конец каната дал ему в руки:

– Держи.

Шлепнув Игоря на прощание перчаткой, Валентин протиснулся сквозь дыру в негерметичный отсек. А Скворцов остался у шпангоута. Не выдержав, Тамара сказала ему:

– Он полез, а ты здесь?

– Точно. Он полез, а я на подхвате, – со злобой ответил Игорь. – Умею устроиться. – И он надел наушники.

…Ненароков осматривался в полутемном закутке, скошенном, как каморка под лестницей. Потолком каморки был изгиб воздухозаборника, куда предстояло проникнуть Валентину. (Канал воздухозаборника – это широкая труба, через которую всасывается воздух для двигателя.)

– Ну как ты? – раздался в наушниках голос Тимченко.

– Пока нормально… Стою в хвостовом отсеке под двигателем.

…Штурман напряженно следил за курсом и высотой, ведь всего в ста метрах находился сопровождающий их «Ил-18». А Тимченко, ведя самолет, разговаривал с Ненароковым.

– Закрепи фал именно здесь, – советовал Тимченко. – Чтобы можно было втащить тебя обратно.

– Да не беспокойтесь, Андрей Васильевич, – ответил голос Ненарокова. Андрей Васильевич нахмурился.

– Повтори, как понял?

– Закрепить фал… Завязываю двойным узлом за такелажное ухо.

– Средний движок я выключил… Не торопись. Двигайся осторожно… Я буду и дальше уменьшать скорость, но меньше четырехсот не смогу. Так что ветер тебя потреплет, не обижайся.

У гермошпангоута их разговор хмуро слушал Игорь Скворцов.

– Скворцов тебе не нужен? – спрашивал голос Тимченко.

– Пока нет…

…Светя себе фонариком, закрепленным на лбу, Валентин открыл замки люка воздухозаборника. Открыл все четыре, сообщил об этом в кабину и медленно, с трудом протиснулся в лючок.

И сразу ударил в лицо, завыл ледяной ветер. Валентин лежал в трубе с совершенно гладкими стенками. А надо было ползти по ней вперед и вверх.

С трудом достав из сумки отвертку и молоток, Валентин пробил в стене трубы две дырочки и продел сквозь них кусок проволоки. Получилась петля. В наушниках раздался голос командира:

– Валя! Почему молчишь? Что делаешь?

– Стремена делаю. Иначе не долезть. Скользко… Штук шесть придется делать.

– Только ты не молчи, дорогой. Говори каждое свое движение… И ты будешь лучше осмысливать, и мне спокойней…

…В салоне, среди пассажиров, нарастало беспокойство. К начальнику строителей, который лежал поперек трех кресел укрытый пледами и решал кроссворд в старом «Огоньке», явилась целая делегация – две женщины и мужчина. Мужчина начал:

– Сергей Николаевич! Почему нас не кормят? И вообще, почему ничего не объясняют? Мы имеем право знать!

– Объяснят, когда можно будет, – пожал плечами Сергей Николаевич. Лицо у него было серое, губы посинели от недостатка кислорода. – А пока я нашел себе занятие: мне после инфаркта нельзя волноваться. И вам не советую… Карты у вас есть! Взяли бы и сыграли.

– При чем тут карты?! – возмутился мужчина. – Ведь явно же происходит что-то! А от нас скрывают, как от маленьких! Чего они боятся? Я войну прошел… Чем так сидеть, мы могли бы помочь.

Сергей Николаевич усмехнулся.

– Да все равно они нам правды не скажут. Успокоят: маленькая неисправность, ничего серьезного… Вот давайте так и считать.

…С помощью проволочных стремян Ненароков забрался по воздухозаборнику наверх, почти к самому входу. Встречный поток трепал его, пихал обратно. То и дело Валентин ударялся подбородком или плечом о ледяной металл.

Вход в воздухозаборник круглый. Но сейчас его частично загораживал дюралевый лист – края задравшейся обшивки фюзеляжа.

Онемевшими от холода пальцами Валентин схватился за угол обшивки – и охнул от боли, выругался вполголоса.

– Что у тебя? – послышался встревоженный голос Тимченко.

– Ерунда. Руку поцарапал… Игорь, давай проволоку!

…Изнутри самолета, из салона, Игорь с помощью пассажира – того, который возмущался, почему им не говорят, что случилось, – пропихнул в дыру на потолке два длинных куска толстой прочной проволоки…

…В клочья изрезав перчатки о рваные края металла, Ненароков зацепил загнутый крючком конец вылезшей снизу проволоки за дырочку в листе дюраля. Затем подтянул к себе вторую проволоку и стал просовывать ее в другую дырочку от вылетевшей заклепки. Он снова резал руки о металл, но они так закоченели, что он уже не чувствовал боли. Шарф, прикрывавший его рот, заиндевел, стал белым и пушистым.

Зацепив проволоку покрепче, Ненароков покачал ее вверх и вниз, подавая Игорю сигнал тянуть. И сам стал изо всех сил толкать от себя задравшийся лист обшивки. А внизу, в салоне, Игорь и двое пассажиров помогали ему: налегая всем весом, тянули проволоку к себе.

…Поддавшись этому двойному усилию, лист обшивки медленно разогнулся, лег на место, прикрыл трещину в фюзеляже.

…Впервые с начала рейса в салоне стало тихо. Прекратился зловещий свист. С помощью металлической перекладины от вешалки два пассажира закручивали проволоку потуже, чтобы подтянуть, зафиксировать возвращенный на место лист обшивки.

– Дай помаду, – попросил Игорь у подошедшей бортпроводницы. И обвел трещину по периметру ярко-красной линией, чтобы заметно было, если начнет увеличиваться.

…Валентин Ненароков, закрепившись при помощи крюка – чтобы не сдуло ветром обратно в трубу, – высунулся по плечи в открытое пространство. По фюзеляжу гуляли блики от фар «ила»: он по-прежнему сопровождал их, светя сверху на хвост «Ту-154». А кругом было черное небо, и на нем развешаны звезды – крупные, белые, как спелые антоновские яблоки.

…В кабине Тимченко говорил в микрофон:

– Валя, ты молодец, ну просто молодец!.. Что сейчас делаешь? Почему молчишь?.. Валя!

Не сразу послышался голос Ненарокова.

– Микрофон за шею развернуло. А руки заняты… Андрей Васильевич, ночь какая красивая, звездная.

– Что-что? – опешил не привыкший к лирике Тимченко. – Ты не поморозился?

– Ничего… Хочу посмотреть отсюда на руль высоты. Может, пойму что-нибудь.

– Все. Хватит! – твердо сказал Тимченко. Спускайся, отдохни, отогрейся… Слышишь? Повтори, как понял.

…Ненароков, усталый бесконечно, лежал на полу в хвостовой части. Игорь растирал его, мял коленями и руками, а Тамара осторожно стаскивала липкие клочья – все, что осталось от перчаток. Когда она увидела его руки – все в крови, искромсанные острым металлом, – то не выдержала и заплакала.

– Чего ты воешь? – грубо сказал Игорь. – Тащи доктора… Руки – ерунда, он мог глаза потерять.

…Командир экипажа докладывал Москве:

– Трещина в фюзеляже пока не увеличивается – задравшийся лист отогнули на место и закрепили.

– Консультация по рулю высоты нужна? – спросила Москва. – Тут у нас все специалисты, собрались.

– Спасибо, пускай рядом побудут.

– Понял… Запасные вам подготовили: Минводы, Киев.

– Садиться не буду, пока не разберемся с рулем. Сейчас им займемся.

Вошел Игорь. С каким-то даже торжеством он объявил:

– Ненароков руки до кости изрезал. И обморозился, кроме того. Он не может снова лезть… Придется вам, Андрей Васильевич, послать меня!

– Врач около него?

Скворцов кивнул.

– Так-так, – сказал Тимченко. – Шлет царь второго сына… Иди, Игорь, готовься. Лицо жиром намажь.

…Теперь к путешествию готовился Игорь. Он надел тот же изодранный красный комбинезон, который был на Ненарокове, повесил за спину ту же джинсовую сумку. Фельдшерица густо намазала ему лицо каким-то кремом.

…А Тимченко тем временем докладывал Москве:

– Приступаем к ремонту руля высоты. Бортинженер проникнет в носок киля, поднимется по нему до самого верха, прорубится наружу и попробует извлечь застрявший в руле высоты посторонний предмет…

В Министерстве гражданской авиации лысоватый инженер в очках отмечал на схеме «Ту-154» маршрут, о котором говорил Тимченко:

– Вот здесь ему придется прорубать нервюру, здесь – вторую… Вообще-то, не разгуляешься: тесно очень. – Он прочертил красным фломастером вертикальную линию внутри носка киля. – Тут и тяги, и труба противообледенения…

– А реально это? – спросил кто-то из сидевших за столом. Инженер только пожал плечами.

Игорь, стиснутый с трех сторон металлическими стенками, рубил топором нервюру. Нервюра – это перфорированная тонкая переборка из дюраля. И прорубить ее было бы нетрудно, если б не теснота. Ни размахнуться, ни ударить как следует. По лицу Игоря катился пот.

– Что у тебя? – спросил голос Тимченко.

– Все то же. Рублю.

…B кабину вошел и сел в свое кресло второго пилота Валентин Ненароков. Руки у него были забинтованы, на лбу и на щеках проявились обмороженные места – красные пятна, которым предстояло стать черными. Тимченко улыбнулся ему и даже похлопал рукой по колену, продолжая слушать Игоря. Голос бортинженера докладывал:

– Первая нервюра готова. Лезу выше, рубить вторую.

– Устал? – поинтересовался командир.

– Ничего. Ломать – не строить.

…И снова Игорь, мотая головой, чтобы пот не заливал глаза, рубил топором неподатливый дюраль… Дорубил и полез выше, протискиваясь между трубой и тягами. Одежда на нем уже висела лохмотьями. А фонарик, укрепленный на лбу, показывал своим светом, что лезть еще долго и пространства наверху еще меньше: носок киля кверху сужается.

…В кабине Тимченко спрашивал:

– Ты уже наверху?

– Да, – отвечал голос Игоря. – Тут блок радиостанции.

– Смотри не замкни электрику… Сам убьешься и пожар устроишь.

– В случае пожара звоните «01», – непочтительно ответил Игорь. – Я больше не буду рубиться. Тут люк. Попробую выломать замки и отогнуть крышку.

– А не сорвет ее потоком?

– Ну и сорвет. Зачем она вам?

Тимченко покрутил головой и усмехнулся.

…«Ту-154» летел в темноте над невидимой черной землей. Только хвост самолета был ярко освещен фарами сопровождающего «Ила».

На верхушке киля, над плоскостью стабилизатора, распахнулся лючок. И сразу же крышку сорвало встречным потоком воздуха и унесло. Из отверстия, как танкист из люка, высунул голову Игорь. Но, ослепленный светом фар, он тут же спрятался обратно.

– Андрей Васильевич, – попросил он в микрофон. – Скажите ему, чтоб чуть поджал фары или пускай переместится так, чтобы на меня падала тень от руля!

«Ил-18», по-прежнему висевший над самолетом Тимченко, погасил одну фару.

Игорь снова вылез до половины и, неудобно выкрутив шею, поглядел вдоль стабилизатора на руль высоты.

– Вижу! – сообщил он командиру. – Там застряла какая-то деталь.

– Не наша?

– Нет. Какой-то обруч, по-моему… Попробую его зацепить и вытащить.

– Рассказывай, что делаешь, – потребовал командир.

– Достаю «кошку»… – Он вынул из сумки маленький остролапый якорек на толстой леске. – Буду понемногу стравливать.

Неторопливо, будто за борт лодки, Игорь стал выпускать наружу леску с «кошкой» на конце. Как он и ожидал, встречный поток воздуха подхватил якорек, прижал к стабилизатору и поволок назад. Но до руля высоты «кошка» не доползла – потоком ее отбросило вправо.