Александр Громов
Вычислитель (сборник)

Глава 3
Теорема Канна

…Он все-таки успел добраться до своего острова засветло, избежав второй ночевки на болоте, и славно выспался в шалаше. На следующий день налетел шторм, повалил несколько деревьев поблизости от шалаша и потрепал сам шалаш. Эрвин отсиделся в яме, а когда шторм стал стихать, выбрался на восточный берег. Волны еще рушились на пляж с грозным шумом, но стихия, по сути, уже размахивала кулаками после драки. Океан катил валы, ибо что же еще он может катить? Ветер норовил повалить человеческую букашку, рвал с волн пену, швырял ее на пляж и в морду. С его точки зрения, ничего лучшего морда не заслуживала. Плевок пены угодил прямо в глаз. Эрвин плюнул в ответ.

Когда-то он избегал подобных бесполезных действий. Теперь ему было все равно.

Далеко от моря, куда уже не мог добраться слабеющий прибой, валялась на боку толстая рыбина длиной чуть поболее Эрвина. На всякий случай Эрвин ударом бича снес ей голову, затем откромсал кусок мяса со стороны спинки и унес, чтобы закоптить. Вкус рыбы ему не понравился: есть можно, но не более того. Как ни надоели жареные «зайцы», они вкуснее.

В животе бурчало. Кое-как поправив шалаш, Эрвин лег на моховую подстилку и занялся тем, чем занимался вот уже год, – размышлениями и расчетами. До сих пор они оставались бесплодными, что выбивало почву из-под ног, но сейчас добавился новый фактор: язычник, который не напал. Язычник нового вида…

Не исключено, что вообще нового, еще не известного биологам Хляби.

И что тут удивительного? Саргассово болото отведено правительством для приговоренных преступников, а не для ученых. Кого на этой планете вообще интересует наука? Сведения о болоте стары и, ясное дело, неполны.

Еще на борту «Королевы Беатрис», возвращавшейся на орбиту Хляби, Эрвин внимательно, хотя и быстро, просмотрел все имеющиеся в «читалке» файлы, касающиеся местной флоры и фауны. Обыкновенный лиловый язычник в них фигурировал – с рисунками и стереоснимками, – но не было язычника с уплощенным поперечно-полосатым щупальцем, снабженным отростками и глазами. Сомнительно, чтобы эта тварь заплыла из океана, – в болоте вода преснее, грязнее и практически не содержит кислорода. Да и вряд ли Эрвин, будучи советником президента и поневоле закачавший в свой мозг тьму-тьмущую сведений о планете, не знал бы о столь крупном обитателе океана.

Значит, эта тварь все-таки чисто болотная…

А с болотом еще придется иметь дело.

Иначе никак. Какими еще путями можно попасть на материк? Только воздухом и водой. Первое нереально. Второе заманчиво только с виду. Эрвин прекрасно помнил внезапно вынырнувшие из пучины челюсти, мигом перекусившие самодельную корявую пирогу, на которой он в прошлом году путешествовал от острова к острову. Такой инструмент в два счета искрошит любое деревянное судно, какое только сумеет построить человек. Кто раз увидел эти челюсти, тот потребует себе не плот, а броненосец.

А кроме того, между крайними островами архипелага и материковым берегом достаточно большое расстояние что на севере, что на юге, – раза в три больше, чем самый широкий пролив между островами. Недаром край болота выгнут там гигантскими подковами в сторону материка – размыло штормами…

Нет, лучше уж идти по болоту. Взять его на севере или на юге, где материк ближе и нет кордонов.

Чисто теоретически существовала еще одна возможность: об Эрвине вспомнят на Большой земле. Год назад Алоиз Прай взял власть и, надо думать, удерживает ее до сих пор… Чтобы развлечься, Эрвин считал разные варианты и убеждался: если Прай не полный осел, то он еще президент. Более того: он еще не столкнулся с действительно серьезными проблемами, когда пан или пропал.

А Прай не осел…

Незнание входящих раздражало. Конечно, если на материке случилась природная катастрофа, или ряд крупных технологических аварий, или метрополия потребовала от Хляби чрезмерных жертв во благо Лиги, или случилось еще какое-нибудь бедствие, то кресло под Праем должно зашататься. Вот тогда-то Прай может вспомнить о некоем советнике, который, между прочим, настойчиво советовал своему патрону по-тихому убрать Прая… Но все это лирика, эмоции. Искушенный политик оперирует категориями сиюминутной пользы, не беря в расчет личные симпатии-антипатии, а если он держит в уме еще и долговременную пользу, то уже тянет на политика не просто искушенного, а прямо-таки мудрого. До переворота Прай был мелок, цепок, хитер и злопамятен, однако с тех пор мог профессионально подрасти…

Ну идиотское же было решение – вернуть «Королеву Беатрис» только для того, чтобы свести личные счеты с вредным противником! Пусть бы катился к чертовой матери, все равно он стал уже безопасен. Мудрый политик сразу понял бы: раз советник президента сбежал еще до переворота, то его личная преданность боссу имеет свои границы. Ничего она уже не стоит, проще говоря. И мудрый политик постарался бы перетянуть ценного человека на свою сторону, включить его в команду, воспользоваться им как безотказным универсальным инструментом…

Куда там! Год назад Прай был свирепым грызуном, а никак не мудрым политиком.

Ну а теперь?

Личность Прая давно уже была разложена Эрвином на параметры. Был учтен предположительный дрейф личностных качеств. Эрвин рассчитал несколько вариантов с разными вводными, и результаты подчас выходили самые противоположные. Система оказалась очень уж чувствительной к малым возмущениям.

Оставался самый надежный критерий: практика. Никто не ищет бывшего советника бывшего президента – значит, он не нужен президенту нынешнему. Не нужен ни для того, чтобы использовать, ни для того, чтобы удивиться его живучестью и на сей раз погубить наверняка. А через пять лет никто и искать его не будет, потому что люди столько не живут – даже на Счастливых островах.

А еще потому, что Прай, по всей видимости, недооценивал своего противника и вряд ли даже гипотетически мог предположить, что Эрвин выжил. Мелким людишкам нестерпима мысль, что кто-то может оказаться способнее их.

Но если Прай и вправду изменился? Власть меняет…

Э! Что гадать попусту! Пусть гадают гадалки, а вычислитель должен вычислять.

Хоть что-то.

Иначе он сойдет с ума. Уже пытался, не хочется повторять.

Итак, дано… то, что дано. На помощь извне рассчитывать не стоит.

Требуется: самостоятельно вернуться в мир людей еще не старым, относительно здоровым и желательно не в самом низшем социальном ранге.

Теорема Канна – вот как Эрвин назвал то, что у него получилось. Он дал теореме свою фамилию, во-первых, потому что сам сформулировал и доказал ее, а во-вторых, потому что надо же было как-то назвать ее. Условие теоремы заняло бы не один десяток страниц мелкого шрифта, вслед за чем фигурировали два чеканных утверждения:

1. Данная задача имеет решение.

2. Чтобы решить ее, нужно больше одного человека.

Эрвин нашел четыре доказательства своей теоремы, очень громоздких и, по правде говоря, небесспорных. Он занимался этим, убивая время. Даже кретин понял бы, что настоящее доказательство теоремы Канна – только практическое. Слишком уж много неопределенности в исходных данных, да и все равно никто не оценит математические выкладки.

Больше одного человека! Этим все сказано. Это и есть настоящий приговор. Скотина Прай добился своего.

– Да, – бормотал Эрвин завывающему ветру, – я человек, покуда один. Я только человек и могу ровно столько, сколько положено человеку. То есть не могу спастись. Страдать – это да, это могу, это у меня получается не хуже, чем у любого другого…

Желудок взбунтовался. До следующего дня Эрвин ничего не ел и положил себе зарок не есть никакой морской рыбы. К утру он почувствовал себя лучше.

Шторм утих, с моря тянул ровный бриз. Временами в разрывы облаков вклинивалось солнце. Хорошая погода.

Что потянуло Эрвина к болоту, он и сам не понял. Усевшись на пригорке, он гадал, в каком месте выполз на берег год назад. Вон в том? Или в этом, где полоса песка?.. Не вспомнить. Был невменяем, ничего не помнил и не соображал, кроме одного: ползти, ползти… Как червь безмозглый. Спасибо, что хоть не потерял направление…

Где-нибудь между островами шторм, возможно, и потрепал край болота, но здесь оно было таким же, как всегда: бескрайним, незыблемым и смертельно опасным. Незыблемая зыбь, незыблемая хлябь… Склонный к метафорам человек наделил бы его тупой хитростью вечно голодного зверя, с бесконечным терпением ждущего в засаде, но Эрвин знал цену метафорам. Воистину острова скорее слились бы воедино, а болото пересохло, прежде чем вычислитель начал бы тратить время на подобную чепуху.

Он не испугался и не удивился, когда прямо напротив него болотный ковер вдруг вспучился куполом. Язычник, конечно. Что-то много их стало. Или это тот самый?

Медленно придвигаясь к берегу, купол заметно рос в высоту. Для страха не было оснований: очень скоро язычник не сможет двигаться дальше, там слишком мелко для него, и щупальцем до пригорка он никак не достанет. Последнему дураку было бы понятно, что по суше эти порождения болота двигаться не могут.

Так, застрял… Нет, еще придвинулся… Под вспучившимся зыбуном шла тяжелая борьба, и Эрвин не понимал ее смысла. Может, язычник желает отложить яйца или выметать икру там, где помельче? На нерест пошел?

До берега язычнику оставалось метров сорок, когда купол наконец прорвался на вершине, но не опал, как обычно, а просто слегка осел. Знакомое поперечно-полосатое щупальце привычно выстрелило вверх и сразу же, изогнувшись, потянулось к берегу.

– Не достанешь, – сказал ему Эрвин.

Но язычник, похоже, так не думал. Он еще немного придвинулся к берегу, и Эрвин с уважением подумал, какая же сила, помноженная на алчность, нужна ему для этого, а полосатое щупальце изобразило на конце этакий крючок. И этим крючком болотная тварь начертала на узкой полосе песка между водорослями и травой:

«ЕДА».

– Что? – Немногим удавалось привести Эрвина в растерянность, но тупому болотному хищнику удалось. – Ты… что?..

Щупальце выпрямилось. На песке осталось грубо начертанное короткое слово.

– Это ты мне? – не без сарказма, много раз выручавшего его в острые моменты, спросил Эрвин. – Я тебе еда?

Щупальце молчало. Многочисленные влажные глаза на нем безучастно смотрели на Эрвина. Пришла догадка:

– Ты просишь еды? Ты? У меня?

По-видимому, оснащенное глазами щупальце не было оснащено голосовыми связками. Эрвин еще поразмыслил.

– Ладно, – крикнул он, – принесу.

В этом месте остров не отличался шириной, и уже через час Эрвин снова был у болота, таща волоком безголовую рыбину, несколько объеденную мелкими морскими падальщиками, но все еще тяжеленную. Щупальце было на месте, только втянулось в зыбун наполовину.

– Эй! – крикнул ему Эрвин. – Рыбу любишь?

Пришлось подойти поближе. Шагов за пять до песчаной полосы Эрвин поднатужился и с громким выдохом вытолкнул рыбину на песок. Вытолкнув – бросился бежать. Грамотный язычник вполне мог изобрести хитрость, чтобы заполучить разом рыбину и человека.

Обошлось. С безопасного расстояния Эрвин увидел, как лимонно-зеленое полосатое щупальце дотянулось до рыбьей туши, обвило ее и утащило в пробитую в зыбуне дыру. Поймать двуногую добычу оно не попыталось.

– Ты для того меня оставил живым, чтобы я тебя кормил? – спросил Эрвин. – Этого не обещаю.

Медленно-медленно купол отползал от берега, уменьшаясь в росте, пока не исчез совсем. Эрвин подождал немного, но больше ничего не произошло, и чутье подсказывало: не произойдет. Язычник занят пищеварением.

Эрвин побрел не к шалашу, а к океану, причем нарочно кружным путем. Впервые за многие месяцы его мозг получил настоящую задачу, и теорема Канна, возможно, дала трещину. Все это еще предстояло как следует обмозговать и рассчитать то, что можно рассчитать, имея в своем распоряжении вполне фантастическую реальность вместо алгоритмизируемых фактов. Едва не споткнувшись о глупого «зайца», Эрвин даже не подумал убить его для еды. Остров был безопасен, и Эрвин не делал ошибки, не замечая дороги. В него словно вновь закачали выпущенный воздух. Задача! Настоящая задача, которая при грамотном решении приведет к спасению! А главное, не надо решать ее мгновенно, есть время!

Собственно, рабочую гипотезу можно построить и принять уже сейчас…

Океан гнал к берегу мелкие барашки. Поперек барашков, всего-навсего шагах в ста от острова, течение несло на юг вырванное бог весть где могучее коряво-разлапистое дерево. Ритмично, как заведенные, покачивались на мелкой волне голые ветви, голые корни… и еще что-то. Эрвин напряг зрение.

Человек?.. Бессильно лежащий на стволе человек?!

Да! Человек!!!

– Закон кучи, – пробормотал потрясенный Эрвин. – События происходят там, где их и без того много.

Глава 4
Торговец

Только сумасшедший немедленно кинулся бы к дрейфующему дереву вплавь, а Эрвин еще не сошел с ума. Те связанные бревна, заменившие погибшую пирогу, на которых он некогда вернулся домой после большого путешествия по островам, давно уже занесло песком. Течение гнало дерево к тупому песчаному мысу. Эрвин добежал до мыса гораздо раньше.

И очень скоро понял: течение протащит дерево мимо. Но близко к оконечности мыса, близко…

Приходилось рисковать. Ругая себя последними словами за то, что не взял с собой на берег никакого инструмента, Эрвин выломал в лесу большую ветку с листвой. За неимением лучшего весла сойдет и такое. В точно рассчитанный момент он вошел в воду и поплыл. Мешала ветка, зато придавало сил воспоминание о челюстях обитателей моря.

Какие-то тени бродили в глубине, пугая. Эрвин выбивался из сил. Самый жуткий момент наступил, когда он не сумел выдернуть себя из воды на ствол дерева одним рывком: померещилось, что вот-вот последует второй рывок – вниз, в чью-то пасть. Но обошлось. Вторая попытка вышла удачнее, а сломанный ноготь – чепуха… Эрвин отдышался, унял бешено колотящееся сердце и только тогда осмотрел и ощупал лежащего на мокром дереве человека. Вот будет номер, если он окажется мертвым…

Человек был жив. Правда, без сознания. Это был крупный рыжеватый мужчина выше Эрвина на полголовы и вдвое шире его в талии. Пульс прощупывался, дыхание ощущалось, и наплевать, что по лицу и волосатой груди, не прикрытой обрывками рубахи, ползают мелкие козявки. Они безвредны.

Теперь надо было грести дурацкой веткой, грести что есть силы. С великим трудом Эрвин развернул дерево комлем к мысу и исступленно принялся за работу. Эх, было бы настоящее весло! Казалось, мыс совсем не приближается, плывет себе мимо… Но вот дерево чуть заметно вздрогнуло и начало медленно поворачиваться кроной к югу – село на мель.

Дальнейшее было делом техники. Спустя час Эрвин уже поил спасенного пресной водой, успев смотаться в лагерь за бурдюком и к ближайшему источнику. А спустя два часа спасенный настолько пришел в себя, что попытался говорить.

– Дикарь, – первое, что услышал Эрвин о себе, вслед за чем спасенный начал дергаться и лихорадочно шарить по песку вокруг себя, без сомнения, в надежде найти дубину или камень и дорого продать свою жизнь.

– Сам таким станешь, дай срок, – успокоил Эрвин. – Как тебя зовут?

В ответ незнакомец только вытаращил глаза, как будто не ожидал услышать от своего спасителя членораздельную и притом понятную речь. Как будто на Хляби когда-либо существовали туземцы, да еще человекообразные!

– А ты… кто? – выдохнул он, но шарить руками вокруг себя перестал.

– Живу я тут, – объяснил Эрвин. – Место хорошее, безопасное и сытное, с благами цивилизации только есть проблемы… Меня зовут… Густав. А тебя?

– Иванов.

– Замечательно. Тебе не нужна моя фамилия, мне не нужно твое имя. Все, что тебе нужно, это поесть и отлежаться. Идти сможешь?

Иванов смог – с помощью Эрвина. Правда, при подъеме в распадок, где стоял шалаш и куда Эрвин взбегал шутя, пришлось раз десять отдыхать. Тяжел был Иванов, а в конце пути просто обвис, заставив своего спасителя потрудиться как следует.

Уложив Иванова на подстилку в шалаше, Эрвин отправился на охоту. Местные «зайцы» за год не поумнели, и не прошло часа, как на палке над разожженным костерком жарилась ободранная тушка, нашпигованная острыми травами и кислыми ягодами. Иванов спал. Эрвин следил, чтобы жаркое подрумянивалось равномерно, размышляя о том, что его заставило назваться именем отца. Разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы назваться Эрвином Канном, – но почему Густав?.. А потому только, что это имя не забыть, не перепутать. Надо быть честным с самим собой: поизносился бывший лучший мозг планеты за это время, прошлись по нему жестким наждаком болото и одиночество на острове – вот и лезет с подсказками подсознание, предлагает себя в спасители…

Рано. Еще рано. Интеллект еще не угас и теперь, надо надеяться, уже не угаснет.

Когда обед был готов, Эрвин накормил и напоил Иванова, после чего тот завалился в шалаш и захрапел. Выживет. Для себя Эрвин натаскал мха и решил ночевать под открытым небом. Но прежде чем стемнело, он добыл еще трех «зайцев», накрепко связал их тушки корой, чтобы появляющиеся иногда над островом летучие твари могли лишь рвать мясо, но не сумели унести его, и оставил добычу на песке возле болота.

Утром он за ногу вытянул Иванова из шалаша. Тот мычал со сна и пробовал лягаться. Оказавшись снаружи, вытаращил глаза.

– Ты чего?

– Пришел в себя? Вот и хорошо, – сказал Эрвин. – Запомни, это мой шалаш. Хочешь и дальше спать в удобстве – построй себе свой. Хочешь принять горячую ванну – я покажу где. Но не свинячить. Это мой остров, и я здесь главный. Не нравится – проваливай.

– Ты чего, чего… – бормотал Иванов. – Охренел, да? Ладно, ладно, остров твой. Дальше что?

– Дальше ты мне расскажешь, кто ты такой и как попал сюда. И не врать.

– Я пассажир, – быстро сказал Иванов. – Морской круиз. Несчастный случай.

– Судно затонуло?

– Ага…

– А родом ты откуда?

– С южного побережья.

– Первое предупреждение, – сказал Эрвин. – Вранья мне не надо. Ты не уроженец Хляби, акцент выдает. Это раз. Приплыл с севера, это два. Проложить туда круизный маршрут – верный способ прогореть, там же нет ничего интересного. Ты контрабандист. Опустился с товаром на Сковородку, так?

Эрвин мог бы указать еще с полдесятка признаков лжи, но предпочел быть кратким.

Иванов поморщился, покряхтел – видно, решал, как лучше ответить.

– Ну, контрабандист, – нехотя сознался он. – Не, ну а что? Ты полицейский, что ли?

– Я кое-что знаю. Плавучий терминал, впоследствии названный Сковородкой, строился при тайном участии правительства Хляби. Торговля – дело почтенное, и у нас это понимают. Этой планете нужны кое-какие товары, попадающие под запрет. Ловят и наказывают только самых непонятливых и неудачливых. Закладывать тебя я не стану, потому что незачем да и некому. Какой груз ты сопровождал?

– Микрореакторы для антигравов и еще кое-какую мелочь…

– Какую именно мелочь? Оружие? Наркотики?

– Ни боже мой… Лекарства, косметика и частные посылки. Я не знаю, что в них.

– Ладно. Рассказывай дальше.

– Ну вот… Вышел на палубу в шторм, поскользнулся, ну и… Орал, орал – никто не услышал. Думал, утону. Сколько времени барахтался, не помню. Потом дерево подвернулось…

Эрвин резко ударил Иванова по лицу раскрытой ладонью.

– Второе предупреждение…

Иванов с ревом кинулся на него. Он был тяжелее и сильнее Эрвина, но Эрвин намного превосходил его ловкостью. До бича и обсидиановых ножей дело не дошло – хватило одной подножки и болевого приема. Потом Эрвин возил Иванова физиономией по земле, а тот пытался орать и выплевывал лесной сор.

– Я человек очень чувствительный, – сказал Эрвин, когда противник перестал сопротивляться и был отпущен. – Не терплю лжи, такая уж у меня слабость, привыкай. Третье предупреждение тебе совсем не понравится. Да ты садись, садись…

Иванов, сопя, сел.

– Как ты понял? – глухо спросил он.

– Врать надо уметь, а ты не умеешь. Сковородка дрейфует в северной среднеширотной циркуляции, никогда не покидая ее пределов. Там бы ты и остался, если бы выпал с борта в воду. Тебя принесло сюда северное прибрежное течение, и ты провел на дереве никак не более десяти-двенадцати дней. Ты сопровождал груз на материк, и уже в прибрежных водах что-то случилось… Что?

И без того красный Иванов сделался багровым.

– Убью его…

– Того, кто столкнул тебя за борт? – осведомился Эрвин. – Коммерческие интересы или личная месть?

– Коммерческие…

– Конкурент, да? Впрочем, мне плевать, это твое дело. А что думаешь делать дальше?

– Сказал уже: убью его! – прорычал Иванов.

– Ну-ну. Похвальное намерение. А как?

– Доберусь до материка или до Сковородки – уж я найду как!

Прежде чем как следует озадачить собеседника, Эрвин выдержал паузу.

– Ты знаешь, что это Счастливые острова?

– Ну допустим, – буркнул Иванов.

– Допускать мы ничего не будем. Знаешь или нет?

– Ну знаю…

– На Счастливых островах должны жить счастливые люди, – сказал Эрвин. – Вот я и есть счастливый человек. Приговорен к счастью. А еще я самый свободный человек на Хляби. К свободе я тоже приговорен. Доступно?

– Не понимаю.

– Чего тут не понять. Я дошел сюда, а ты доплыл. Обоим повезло. Оба свободны и счастливы.

Иванов заворочался.

– Издеваешься?

– Обрисовываю положение. Чтобы дошло. Тебя будут искать?

– Нет, наверное…

– Логично. Упавший за борт считается утонувшим. Или съеденным. Да спасатели сюда, наверное, и не сунулись бы. Это же Счастливые острова, проклятое место.

– Проклятое?

– Проклятое, потому что оно для таких, как я. Что ж ты так туго соображаешь? Думаешь, почему тут спокойно, тихо, жить можно, а цивилизации никакой нет? Да потому, что это не Земля, не Терра, не Твердь и даже не Прокна какая-нибудь, а захолустная планета. На Счастливые острова цивилизация не придет. Ты да я – вот и вся цивилизация. Отсюда нет выхода. Дошло наконец?

Эрвин не надеялся, что дошло. До таких, как Иванов, доходит медленно. Тем нужнее было форсировать этот процесс.

– Сюда никто не пристает? – недоверчиво спросил Иванов.

– Абсолютно.

– Даже рыбаки?

– Съедобные виды рыб водятся на Хляби только в полярных широтах. Я пробовал здешнюю рыбу. Тебе не советую.

– А воздушное сообщение?

– У тебя глаза есть, нет? – усмехнулся Эрвин. – Видишь, во что я одет? Видишь, в каком жилище живу? Какое такое сообщение? О чем ты?

– Я думал… только ты не обижайся… я сначала подумал, что ты дикарь.

– Изгнанник, – холодно поправил Эрвин. – Впрочем, разницы никакой. На материке меня не ждет ничего хорошего, так что думай сам, как выбраться. Мне-то не резон.

Неширокий лоб Иванова собрался в складки. И без математики любому стало бы понятно, что происходит под этим лбом: недоверие и поиск вариантов поведения. Примитивный неумный хитрец вообразил, что его водят за нос. Строго говоря, он не был далек от истины, но не знал и не мог знать, в чем она заключается.

– Значит, никак отсюда не выбраться? – спросил Иванов после продолжительной паузы.

– Никак. Точнее сказать, риск гораздо выше, чем желательно разумному человеку.

– А ты-то как сюда попал?

– Пешком по болоту. Я же приговоренный, забыл?

– Но ведь дошел?

– Один. Вначале нас было десять. – Эрвин критически оглядел Иванова. – Ты не дойдешь.

– Почему?!

– Знаю. Опыт.

– Может, поделишься?

Сказано было с иронией, и Эрвин грустно улыбнулся в ответ.

– Ты слишком тяжел, – сказал он. – Молчи, не перебивай… Допустим, ты сядешь на диету и станешь ежедневно по десять раз взбегать вон на ту гору и обратно. Ладно, похудеешь. Но чтобы выжить в Саргассовом болоте, этого мало.

– Ты же вроде выжил…

– Не перебивай, говорю. Я – не ты. Я уникум. – Согнутым пальцем Эрвин постучал себя по лбу. – Вот это мне помогло. Чуть-чуть не помогло еще одному человеку, но… не сложилось. Глупая случайность. Я остался жив только потому, что у меня хорошая голова. Наверное, лучшая на этой планете.

Иногда полезнее всего не врать. Даже чаще, чем принято думать. Тогда при всей правдивости сойдешь за великого хитреца. Люди подозрительны, они всегда выдумают не то, что есть на самом деле. Ведь и несчастная Кристи не поверила, что Эрвин – вычислитель…

Он оставил Иванова переваривать полученные сведения, а сам пошел к болоту. Трупики «зайцев» по-прежнему лежали на песке, еще не обнаруженные ни крылатыми тварями, ни язычником. К возвращению Эрвина у Иванова был готов новый глупый план.

– Построим плот и поплывем по течению! Оно само нас доставит. Что там на юге за островами – мыс?

– Материковый мыс, – признал Эрвин. – Но как раз там прибрежное течение круто поворачивает в океан. Береговая линия идет от оконечности мыса на юго-запад, а течение – на юго-восток. Там оно сливается с экваториальным течением.

– Ну? – спросил Иванов с надеждой.

– Если мы не сумеем причалить к мысу, а скорее всего не сумеем, то попадем в экваториальную циркуляцию – и через год или два кем-нибудь будет найден плот с двумя скелетами. Как ты собираешься управлять плотом?

– Грести будем! Парус поставим!

– Ты видел, какие твари живут в этом океане? Нет? Конечно, нет, иначе стал бы их пищей. Тебе повезло. А я видел, как одна тварь перекусила мою пирогу. Плот нам понадобится большой и очень крепкий. Допустим, мы сумеем построить его и спустить на воду. Грести на таком монстре бесполезно. Парус… из чего ты сделаешь парус? Из вот таких шкурок? Или из травы сплетешь?

– Да хоть из травы… – Иванов несколько увял.

– Допустим. Но вода в бурдюках быстро протухнет, копченые «зайцы» тоже. Тебе по нутру смерть от голода и жажды? Мне – нет.

– Ничего не протухнет, если взять пищу и воду на последнем острове – а там сразу к мысу…

– Течение, дурья твоя голова! Ты что, слушать не умеешь? Нас унесет в океан. Займись-ка лучше шалашом.

Он оставил Иванова строить шалаш и предаваться фантазиям, а сам на всякий случай сделал обход острова. Особенно пристально вглядывался в океан – но тот катил мелкую волну, и ничего в нем не было, кроме волн. Как всегда.

Зато со стороны болота произошли изменения. Водорослевого бугра, свидетельствующего о присутствии язычника, не наблюдалось, но связанные «зайцы» исчезли, а на песке появились коряво начертанные буквы:

«ЕЩЕ ЕДЫ».

Еще? Эрвину стало весело. Был на острове один голодный желудок, теперь стало два и плюс еще язычник, который лопает за десятерых. Грамотный и, видимо, разумный язычник… Ладно, экосистема выдержит. Еды ему? Будет ему еда.

Пришлось лезть на подошву горы, где в каменных ваннах пузырилась горячая грязь и воняло сероводородом. В глубокой сухой ложбине копилась углекислота. Однажды в приступе отчаяния Эрвин едва не спустился туда, чтобы там и остаться. Теперь он спустился вниз, задержав дыхание, быстро схватил за лапы двух мертвых «зайцев» и одну крылатую тварь и столь же проворно выбрался из углекислотной ловушки. Сам бы он не стал есть такую пищу, но язычнику, наверное, все равно. Язычники не привередливы.

Он оставил корм на прежнем месте. Язычник не показывался. Занять мозг расчетами не удалось – случившееся поддавалось обобщению лишь на уровне зыбких гипотез. Одна из них, та самая, в которую было труднее всего поверить, казалась самой интригующей.